Лимонный стол

Как называется эта дрянь, которая теперь — белое пятно у тебя на рукаве? Сам он называл ее ушной коркой. Может, у врачей имеется для нее свой термин. А есть ли грибковое заболевание за ушами, слуховой эквивалент прели между пальцами ног? Навряд ли. Место уж очень сухое. Ну так, может, сойдет ушная корка, и, может, у всех есть для нее свое название, и общего термина не требуется.

Странно, что все еще никто не придумал нового обозначения для тех, кто подстригает живые изгороди и превращает кусты и деревья в разные фигуры. Сначала цирюльники, потом парикмахеры. А когда, собственно, они изготовляли парики? «Визажисты»? Мишура. «Стилисты»? Чистый смех. Как и обозначение, которым он теперь пользовался с Элли. «Ну, я пошел в „Гнездо стрижа“». Стриж. Стрижка. Волосы.

— Э… на три часа к Келли.

Ноготь цвета индиго спотыкается по ряду карандашных заглавных букв.

— Да. Грегори?

Он кивнул. В первый раз, когда он записывался по телефону, и у него спросили его имя, он ответил «Картрайт». Наступила пауза, и потому он сказал «мистер Картрайт», прежде чем понял причину паузы. Теперь он увидел себя снизу вверх в книге записей: «ГРЕГОРИ».

— Келли займется вами через минуту. Давайте-ка, помоем вас.

После стольких лет он все еще не приспособился легко принимать нужную позу. Может быть, его позвоночник сдает. Глаза полузакрыты, нащупываешь затылком край раковины. Будто плывешь на спине и не знаешь, где конец бассейна. А потом лежишь — холодный фарфор поддерживает твою шею, горло обнажено. Снизу вверх в ожидании ножа гильотины.

Толстая девица с безразличными руками вела с ним обычный разговор («Не слишком горячо?», «Отдыхали где-то?», «Кондиционер?»), пока вяло пыталась согнутой ладонью оградить его уши от воды. С течением лет он выработал для Гнезда стрижа полуироничную пассивность. Когда в первый раз одна из этих краснорожих стажерок спросила: «Кондиционер?», он ответил: «А как вы считаете?», полагая, что вид сверху на его скальп позволяет ей лучше судить о его потребностях. Железная логика подсказывала, что нечто, называемое «кондиционер», может только улучшить кондицию ваших волос; с другой стороны, зачем задавать вопрос, если для ответа нет обоснованного выбора? Но просьбы посоветовать обычно только запутывали дело, обеспечивая осмотрительный ответ «Это как вы считаете». Ну, и он теперь удовлетворялся ответом «Да» или «Нет, не сегодня», как ему подвертывалось на язык. С учетом, насколько удачно она ограждала его уши от воды.

Она бережно подвела его назад к креслу, будто капли в волосах были равносильны слепоте.

— Чай? Кофе?

— Ничего, благодарю вас.

Ну, не совсем лютни и виолы или сборище бездельников, обменивающихся последними новостями. Зато бомбово грохочущая музыка, выбор напитков и приличный спектр журналов. Что случилось с «Ривейл» и «Тит-Битс», которые почитывали старые хрычи в те дни, когда он ежился на резиновой подушке? Он взял экземпляр «Мари-Клер», женский журнал из тех, какие и мужику не возбраняется читать на людях.

— Привет, Грегори. Как дела?

— Прекрасно. А у вас?

— Не жалуюсь.

— Келли, новая прическа — самое оно.

— Угу. Надоедает, знаете ли.

— Мне нравится. Выглядит отлично, хорошо держится. Вам нравится?

— Не уверена.

— Зря. Лучше не придумать.

Она улыбнулась. Он улыбнулся в ответ. Он это умеет — болтовня клиента, искренне и полуискренне. Ему потребовалось всего двадцать пять лет, чтобы обрести правильный тон.

— Так что у нас сегодня?

Он поглядел на нее вверх в зеркало. Высокая девушка, очень короткая стрижка, которая на самом деле ему не понравилась. Придает ее лицу угловатость. Но кто он такой, чтобы судить? Он и к собственным волосам равнодушен. С Келли можно было не напрягаться, она быстро усвоила, что он не любит, чтобы его спрашивали, как он отдыхал.

Когда он сразу не ответил, она сказала:

— Дадим себе волю и точно повторим то же, что в прошлый раз?

— Отличная мысль. — То же, что в прошлый раз, и в будущий, и в следующий за будущим.

В салоне царила непринужденная атмосфера палаты для выздоравливающих, где ни у кого ничего серьезного нет. Тем не менее она его не угнетала: опасения социального характера давно ушли в прошлое. Небольшие триумфы зрелости. «Итак, Грегори Картрайт, отчитайся нам в своей жизни по сей день». «Ну, я перестал бояться религии и парикмахеров». Он так и не присоединился к Крестоносцам, чем бы они там ни были; он увернулся от жаркоглазых мессий в школе и — университете; теперь он знал, что делать, когда по воскресеньям звонили в дверь.

«Ну, вот и Бог, — говорил он Элли. — Я открою». И на крыльце обнаруживалась подтянутая вежливая парочка, часто кто-то один в черном, иногда в сопровождении обаятельного ребенка и с неоспоримым зачином вроде: «Мы просто обходим дома и спрашиваем людей, тревожит ли их положение в мире». Фокус заключался в том, чтобы избежать правдивого «да» и напыщенного «нет», ведь тогда они получали багор, чтобы зацепить вас. А потому он одаривал их улыбкой домовладельца и делал переброску на от ворот поворот: «Религия?» И прежде, чем они успевали сообразить, будет ли верным отреагировать на его безапелляционную отгадку твердым «да» или «нет», он завершал беседу энергичным: «Удачи у следующей двери».

Собственно говоря, ему даже очень нравилось, что волосы ему моют, но все остальное было просто избитым процессом. Телесные соприкосновения, неразрывная часть всего нынешнего, доставляли ему лишь слабое удовольствие. Келли ненароком прижимала бедро к его предплечью или задевала какой-нибудь другой частью тела, а излишне одетой она не бывала никогда. Раньше он бы подумал, что все это предназначено ему, и был бы благодарен простыне, драпировавшей его от паха до колен. Теперь это не отвлекло его от «Мари-Клер».

Келли рассказывала ему, что устраивается на работу в Майами. На туристических теплоходах. В плавании пять дней, неделю, десять дней, а потом отпуск на берегу тратить заработанные деньги. У нее там подруга. Вроде бы лучше некуда.

— Волнующе, — сказал он. — И когда вы уезжаете?

Он думал: в Майами же разгул насилия, так ведь? Стрельба. Кубинцы. Извращения. Ли Харви Освальд. Будет ли она в безопасности? Ну а сексуальные домогательства на туристических теплоходах? Она же миловидная девочка. Прошу прощения, «Мари-Клер», я подразумевал «женщина». И все-таки, по-своему, девочка, раз пробуждает такие полуродительские мысли в ком-то вроде него. Таком, кто сидит дома, ходит на службу и подстригает волосы. Его жизнь, не отрицал он, была одним длинным трусливым приключением.

— Сколько вам лет?

— Двадцать СЕМЬ, — сказала Келли, словно это было завершающей оконечностью юности. Если немедленно чего-то не предпринять, ее жизнь будет запрограммирована навеки; еще пара недель превратит ее вон в ту старую хрычовку в бигуди в том конце салона.

— У меня дочь почти вашего возраста. То есть ей двадцать пять. То есть у нас есть еще одна. Всего две.

Он говорил что-то не то.

— Так сколько же времени вы женаты? — спросила Келли в квази-математическом изумлении.

Грегори посмотрел на нее вверх в зеркале.

— Двадцать восемь лет.

Она ответила веселой улыбкой — чтобы кто-то состоял в браке колоссальную протяженность времени, равную ее собственной жизни!

— Старшая, разумеется, покинула родительский дом, — сказал он. — Но Дженни все еще с нами.

— Как хорошо, — сказала Келли, но он видел, что ей все надоело. И особенно он. Еще один старый хрыч с редеющими волосами, которые скоро ему придется зачесывать более тщательно. Дайте мне Майами, и поскорее!

Он боялся секса. Вот в чем правда. Для чего он? Собственно говоря, теперь он уже этого не понимал. Получал удовольствие, когда это случалось. И полагал, что в грядущие годы секса будет становиться все меньше и меньше, пока он вовсе не исчезнет. Но боялся он не из-за этого. И без всякой связи с оглушающей детализацией, с какой об этом писалось в журналах. В дни его молодости у них имелась собственная оглушающая детализация. Все казалось абсолютно ясным и дерзновенным, когда он вставал в ванне, и Элли забирала его в рот. Все это было самоочевидным и императивным в своей истинности. А теперь у него появились сомнения, а не всегда ли он тут заблуждался? Он не знал, для чего существует секс. И не думал, что кто-либо другой знает, но ситуации это не улучшало. Ему хотелось завыть в зеркало и смотреть, как он воет в ответ.