Воровская семейка

— Сэр, — проговорил Саймон. Его голос так дрожал, что Кэт поверила, что он был на грани слез. — Я могу позвонить маме? Мне что-то нехорошо…

И с этими словами один из лучших в мире технических экспертов рухнул на пол без сознания.

Звук, который последовал дальше, не был похож ни на что, слышанное Катариной Бишоп ранее. Это не был вой сигнализации. Не был рев сирены. Один из самых популярных музеев в мире превратился в город привидений. Призраков, миражей. И, когда охранники вынесли Саймона в большой коридор, где воздух был чище, девушка почти ожидала увидеть тень Визили Романи, парящую над ними и шепчущую, что Кэт все сделала правильно, — но не закончила. Еще что-то осталось.

Через открытую дверь галереи импрессионистов Кэт наблюдала, как Габриэль медленно складывает белые холсты в большие папки для картин. Хэмиш и Ангус торопливо рассовывают кисти и краски по рюкзакам. Кэт двинулась к Саймону, чтобы помочь ему, но замерла. И прислушалась.

Звук шагов. Эхо.

Она повернулась как раз в тот момент, когда в конце коридора появился мужчина. Его руки тряслись. Шаги гулко отдавались по плитке. Весь мир, казалось, остановился, когда мужчина произнес:

— Она исчезла.

Он не кричал. Но и не говорил шепотом. В его словах не было ни паники, ни страха. Скорее, в них сквозило недоверие, но Кэт не могла понять, чье — его или ее собственное.

— «Ангел» Леонардо, — проговорил мужчина. Все подошли к центру главного коридора. Большие двойные двери зала, посвященного эпохе Возрождения, были открыты. Огнеупорный и пуленепробиваемый барьер из плексигласа стоял на месте, укрывая и защищая «Ангела». Лазерные решетки были нетронуты. Но не было никакого сомнения в том, что рама в центре зала — самое сердце Хенли — была пуста.

— Пропала? — Грегори Уэйнрайт шатаясь подошел к плексигласовому барьеру, протягивая руки к картине, которой там больше не было. — Она не могла… — начал директор, но тут он заметил, что рама была не совсем пуста. «Ангел» пропал, но кое-что осталось. Белый квадратик бумаги с надписью: «Визили Романи».

Если бы Кэт обыскали, у нее нашлась бы точно такая же карточка. Если бы кто-то отогнул края холстов, которые несли Кэт и ее друзья, он бы увидел, что «Ангел, возвращающийся на небеса» был не единственным полотном, покинувшим Хенли в тот день — хотя, как подозревала Кэт, только четыре картины были вынесены прямо через парадную дверь.

Картина Леонардо да Винчи исчезла. Пятеро детей, возникших словно из ниоткуда посреди всеобщего переполоха, больше никого не волновали. И так Саймон, Ангус, Хэмиш, Кэт и ее двоюродная сестра вышли под моросящий дождь с четырьмя шедеврами, упакованными в папки и прикрытыми пустыми холстами.

Кэт вдохнула свежий воздух. Самое время начать все с чистого листа.

В следующие несколько дней репортеры сбились с ног, пытаясь отыскать юных художников, рисковавших жизнью, и взять у них интервью. Совет правления Хенли с минуты на минуту ждал звонка или появления адвокатов, готовых предъявить иск о моральном ущербе, — но ничего подобного не последовало.

Словно школьники, оказавшиеся в ловушке на выставке импрессионистов в тот день, просто собрали свои сумки и холсты, вышли на осенний воздух и испарились, как дым.

Один из экскурсоводов уверял, что видел, как дети садились в школьный автобус, за рулем которого был пожилой мужчина.

Множество людей тщетно пытались получить комментарий из Института Найтсберри — никто не смог обнаружить местонахождение этого заведения. В Лондоне уж точно не было никаких сведений о месте с таким названием. Как и во всей Англии. Некоторые из тех детей, по словам охранников, говорили с американским акцентом, но через три недели тщетных попыток кашляющие школьники были успешно забыты.

Никто не обратил внимания на мужчину в «бентли», внимательно наблюдавшего, как пятеро школьников вышли друг за другом из главной двери музея. Никто, кроме него, не заметил, что папки в их руках были слишком толстыми.

Никто, кроме его водителя, не расслышал, как мужчина прошептал:

— Катарина.

Глава тридцать пятая

Грегори Уэйнрайт не был глупцом. Он клялся в этом своей жене и своему психотерапевту. Его мать уверяла, что это так, каждое воскресенье, когда он заходил к ней на чай. Никто из людей, хорошо знавших директора музея, не считал, что он лично отвечал за безопасность Хенли, — в конце концов, для этого он и нанимал профессионалов. Но «Ангел»… «Ангел» пропал! Исчез. Так что Грегори Уэйнрайт был абсолютно уверен, что высшее руководство Хенли с ним не согласится.

Возможно, поэтому он никому не сказал, что его карточка исчезла из кармана посреди переполоха. Возможно, поэтому он не сказал многих других вещей.

Если бы это была другая картина, все могло бы быть забыто. Но «Ангел»? Потерять «Ангела» было непростительно.

Статья, появившаяся в вечернем выпуске лондонской газеты «Таймс», была не совсем такой, как ожидала публика. Конечно, большое цветное изображение потерянного Леонардо смотрело с середины страницы. И разумеется, заголовок об ограблении в Хенли занимал половину полосы. Совсем скоро, думал Грегори Уэйнрайт, на поверхность должны были всплыть странные истории об «Ангеле». Но одного он не мог понять: как всего за сутки прессе удалось превратить историю о большой потере для музейной коллекции — и всего общества — в историю позора Хенли.

В том, что Вероника Майлз Хенли приобрела «Ангела» сразу после Второй мировой войны, не было вины Уэйнрайта. Он не отбирал картину у ее законного владельца и не продавал ее богатому банкиру, который сотрудничал с нацистами. Грегори Уэйнрайт даже не был судьей, который постановил, что, поскольку «Ангел» был законно приобретен у банкира для публичной демонстрации, его нельзя было снимать со стены музея.

«Я ни в чем не виноват!» — хотел закричать мужчина. Но криком делу не поможешь. Во всяком случае, так всегда говорила его мать.

Пресса, казалось, была счастлива получить такую историю. Репутация Хенли была очернена, а Романи выступил кем-то вроде героя — Робин Гуд, возглавляющий веселую банду воров.

И все же, если Грегори Уэйнрайт и мог быть за что-то благодарен, так это за то, что журналисты так и не узнали о молодом человеке.

Уэйнрайт помнил каждую деталь того дня, словно переживал его снова и снова.

— Наша охрана заверила меня, что комната, в которой вас обнаружили, была абсолютно пуста еще до того, как были предприняты противопожарные меры, — сказал Грегори Уэйнрайт, садясь напротив молодого человека с темными волосами и пронзительными голубыми глазами, находившегося в маленькой комнате для допросов Скотланд-Ярда. Детективы убеждали директора, что были слишком заняты поисками настоящего вора, чтобы разбираться с этим мальчишкой, — но Уэйнрайту так не казалось.

— Так и быть, я не стану подавать в суд, — проговорил молодой человек.

— Как именно вы проникли на выставку? — спросил мужчина.

— Я уже говорил вам. И тому, кто был до вас. И тем, кто был до него, и еще парням, которые меня нашли. Я был на выставке, когда услышал сирену. Я побежал к дверям, но споткнулся и упал. Когда я поднялся, двери уже заблокировались.

— Но я был в этой комнате. Я могу поклясться, что наши двери блокируются, только когда зал абсолютно пуст.

Парень пожал плечами.

— Может, у вас проблемы с системой безопасности. — Это было наглой ложью, но директору даже не хотелось спорить. — Моя мама может вам с этим помочь, — предложил парень. — Она в этом хорошо разбирается. Вы же знаете, что она работает в Интерполе?

Женщина, сидевшая рядом с пареньком, была привлекательна и одета со вкусом, Грегори Уэйнрайт отлично видел это. За долгие годы он научился оценивать людей с одного взгляда — столько посетителей проходило через двери Хенли каждый день. Он сразу видел туристов и коллекционеров, критиков и снобов — но никак не мог определить, что за женщина сидела перед ним.