Страница 33 из 46
— Имейте в виду, Nikolas, везде есть уши и глаза. Моя дворня таскается по гостям, к людям Волковских, все новости мгновенно облетают окрестности. Наталья Львовна и без того строит разные предположения, нельзя давать ей пищу для сплетен. Сыграйте еще одну роль, вам это удается, — заключила дама язвительно: она была расстроена скорой разлукой и тем, как обрадовался Мещерский своему освобождению.
В эту ночь она долго не гасила свечу. Nikolas, как это установилось, лежал с закрытыми глазами и старательно делал вид, что спит. Лизавета Сергеевна пыталась читать, но не понимала ни слова. Строчки расплывались от набегающих слез. Она крепилась, догадываясь, что юноша бодрствует, но дает ей возможность без стеснения устроиться на ночлег. «Рано утром он встанет и уйдет отсюда, и я опять буду одна, — с горечью думала печальная женщина. — Как близко, рядом, на расстоянии вытянутой руки он сейчас, а завтра?.. Что дальше — Бог весть, но воспоминания об этой минуте будут жечь мою память до конца дней».
Прекратив бесполезные попытки сосредоточиться на Мюссе, она с досадой задула свечу и стала переодеваться. Луна, пошедшая на убыль, заглядывала в окно и, казалось, лукаво подмигивала. Скинув пеньюар, молодая женщина по какому-то неуловимому движению, шороху ресниц почувствовала, что Nikolas смотрит на нее. Она вынула шпильки из прически, и волосы рассыпались душистым каскадом. Лизавета Сергеевна не стала водружать ночной чепец, а только быстрыми, заученными движениями собрала волосы в свободную косу. Не спеша, она облачилась в тонкую сорочку и нырнула под одеяло.
В комнате было прохладно: Лизавета Сергеевна не любила топить перед сном и не терпела жары, говоря, что в холоде лучше сохраняется. У Nikolas теперь было свое одеяло, под которым он по-прежнему предпочитал спать обнаженным.
Прочтя молитву, Лизавета Сергеевна попыталась уснуть, как это делала обычно, но сон не шел к ней. Она с тревогой ощущала, как растет где-то внутри лихорадочное волнение, подступает дрожь. Остатки сна развеялись окончательно, когда Мещерский повернулся на спину и закинул руки за голову.
Взволнованная дама исподтишка разглядывала его носатый профиль, отлично рисующийся при лунном свете. Целая симфония чувств бушевала в ее душе: тоска близкой разлуки, неизбывная нежность, восхищение, отчаяние и одновременно радость видеть его рядом и — о, глупость! — возбуждение, переходящее в сильнейшее влечение. «Последняя ночь! — стучало в ее голове. — Последняя ночь!» И потом совсем непутевая мысль мелькнула в сознании: «Ах, зачем я не выпила лафита или шабли!»
Мещерский глубоко и протяжно вздохнул «Помоги мне! — мысленно молила дама бездушного мужчину. — Помоги, ты же знаешь, как я мучаюсь. Ты не можешь этого не чувствовать, о, бессердечный!» Внутренняя борьба достигла накала, когда Nikolas, в забытьи откинув одеяло, обнажил грудь: очевидно, ему стало жарко. Лизавета Сергеевна глотала слезы и боялась шевельнуться..
— Это невыносимо! — простонала она вдруг и положила голову ему на грудь. Она услышала частый и гулкий стук его сердца, ощутила, как дрожь пронизала все его тело, когда она осторожно поцеловала след пули, затем темный сосок рядом с ним. Казалось, юноша и не думал просыпаться, но Лизавета Сергеевна понимала, что Nikolas вовсе не спит, а прислушивается и ждет, боясь ее спугнуть. Тогда она принялась ласкать губами его тело, которое мгновенно напряглось. Мещерский по-прежнему не шевелился, но дыхание его становилось прерывистым и жарким. Он вздрагивал от прикосновений ее губ, а его возлюбленная чувствовала, как в ней самой разгорается неведомый ей доселе огонь. Туманным взором она обласкала распростертого перед ней мужчину и приникла к его приоткрытым устам. Они целовались долго и исступленно, пока не пресеклось дыхание, до полного изнеможения. Теперь Nikolas окончательно ожил и долгими нежными ласками добился ее безумия…
Это безумие длилось до рассвета. Казалось, они изнемогли, испив до дна, до последней капли чашу наслаждения, но ласковые взгляды, тихие слова любви и нежные признания опять будили желание.
— Я никогда не был так счастлив, свет мой, ангел, Лиза, — шептал Nikolas, зарываясь в ее длинные волосы, рассыпанные по подушке. — Я даже не знал, что можно так любить. Богиня моя, радость, счастье…
Женщина ласкала его руки, целовала родинки на лице и тоже шептала:
— Хороший мой мальчик, сердечко мое, жизнь моя…
И снова поцелуи, объятья, желание слиться, проникнуться друг другом навсегда, навечно…
До рассвета они не сомкнули глаз, будто боялись, что эта ночь окажется только сном.
— Неужели я сейчас очнусь, и ты не исчезнешь, как это было уже не раз? — спрашивал по-детски беззащитный в своей открытости Мещерский. — О, моя Лиза, моя чудная, маленькая Лиза…
— Я не исчезну, мой ангел, но тебе пора, — грустно улыбаясь, сказала Лизавета Сергеевна, заметив, что стало совсем светло.
— Нет, еще рано. Поцелуй меня, не уходи, еще чуть-чуть… — томно шептал Nikolas, целуя ее глаза, шею, губы. Лизавета Сергеевна с горечью подумала: «Ну, просто сцена из „Ромео и Джульетты“, только теперешняя Джульетта в три раза превосходит возрастом шекспировскую!»
— Ты еще совсем юн, — тихо сказала она, — и не знаешь, что страсти опасны, губительны, они не приносят добра.
— А любовь? Разве любовь не оправдывает все?
— Любовь, а не страсть.
— А разве это не одно и то же?
— Нет, любовь истинная жертвенна, а не жадна. В истинной любви человек любит для другого, но не для себя…
— А как же это: «Возлюби ближнего, как самого себя»? Получается, если себя не любишь, то не способен и другого полюбить!
Лизавета Сергеевна поцеловала его в макушку.
— Я боюсь, Николенька. Боюсь ошибки, боюсь этой страсти, этого безумия. Не ошибаемся ли мы?
— Нет. Не случись этого сегодня, я бы сошел с ума. Выходит, ты — мой спаситель.
— Не кощунствуй, дружочек, — прикрываясь одеялом, она подняла с полу сорочку, накинула пеньюар. — Тебе пора. Умойся, я солью тебе воду. — Она взялась за тяжелый кувшин и придвинула таз.
— Нет, я пойду искупаюсь. И надо это убрать, — он провел рукой по обросшей щеке.
— Поздно, тебя заметят, — не согласилась дама.
Умывшись и одевшись, Nikolas отправился восвояси. На прощание он сжал ладонями ее лицо, нежно поцеловал в губы и спросил:
— Я еще приду сюда?
Лизавета Сергеевна ничего не смогла ответить на это. С приходом дня все опять становилось запутанным, неясным.
Наскоро приведя себя в порядок, прибрав постель и открыв окно, Лизавета Сергеевна вызвала горничную. С ее помощью она причесалась и оделась к завтраку. Когда все было готово, хозяйка предупредила Палашу, что Nikolas «вернулся».
— Ну, так известное дело: они с барчуком на озеро пошли.
— Как? — Лизавета Сергеевна, уже встав, снова село в кресло.
— Да оченно просто. Я еще было удивилась: холодно и вода, как лед. А Петя и отвечают: «Нам это как раз и надо!»
— Ничего не понимаю, — пробормотала Лизавета Сергеевна и отправилась в столовую, куда постепенно стекался сонный народ. Все были в сборе за исключением Пети и Nikolas. Переглянувшись с доктором, который был серьезен и замкнут, как обычно по утрам, хозяйка непринужденно объявила:
— Думаю, вас обрадует известие, что Nikolas Мещерский вернулся.
— Наконец-то! Чудесно, чудесно! — захлопала в ладоши Аннет.
Маша удивленно подняла брови и спросила:
— И где он?
— Возможно, отдыхает после дороги, — предположил Крауз.
— Да нет же! Маменька, они с Петей ушли на озеро закаляться в холодной воде, — радостно сообщила Аннет.
У Лизаветы Сергеевны пропал аппетит. Что-то здесь нет так, очень уж скоро дети все узнали. Когда же в столовой, наконец, объявились недостающие в прекрасном расположении духа и разрумяненные купанием и прогулкой, Лизавета Сергеевна впилась вопросительным взглядом в Мещерского. Тот ответил ей нежной улыбкой и набросился на холодную телятину и Маврины пироги с восхитительным, здоровым аппетитом, равно как и Петя.