Вторая жена

Она передала ему бумажку в пять фунтов, закапав при этом стойку.

— Плачу за две недели для начала. Он принял деньги, вытер стойку и вручил ей сдачу.

— Сомневаюсь, что кто-нибудь откликнется. Было бы намного проще, если бы вы позволили мне позвонить миссис Бальфур. — Блеск голубых глаз Фелисити заставил его осечься. — Ну что ж, я думаю, вам лучше знать. — Однако, если судить по тону, он в этом сильно сомневался.

Всю обратную дорогу Фелисити кипела от негодования. Когда она добралась до дому, то была в таком состоянии, что ее раздражало все на свете. Черри-Триз! Вишневые деревья. Что за дурацкое название, подумала она, глядя на белую надпись над воротами. Брызги летели из-под колес во все стороны. Тут и в помине нет ни одной вишенки! Но потом Фелисити ощутила угрызения совести. Она всегда говорила Тони, что это название ей нравится. А когда-то давным-давно здесь действительно росли вишни. Она обуздала гнев, напомнив себе, что все нужно рассматривать в перспективе.

Телефон зазвонил в тот момент, когда она отпирала входную дверь. Фелисити опрометью бросилась на кухню и схватила трубку. Это был Оливер Дикенс, часто приходивший в офис по выходным: тут был его второй дом.

— Я только хотел узнать как дела, — сказал он. — Подгонять не буду.

— Я знаю, что опаздываю, — устало ответила Фелисити.

— Не переживай. — Бесплотный голос босса, доносившийся из Лондона, был спокойным. Ему хорошо, мрачно подумала Фелисити. Не нужно выходить на дождь, мерзнуть и стоять в промокших туфлях. — Я хотел узнать, — мягко сказал он, — успела ли ты составить резюме на те четыре рукописи, которые были высланы тебе неделю назад.

— Я уже отправила все предыдущие рукописи и две из четырех, о которых ты говоришь, — ответила Фелисити. Неужели Оливер сделает ей выговор? Она этого не вынесет. — Ничего стоящего, — резко добавила она.

— Серьезно? — удивился Дикенс.

— Ничего. Первая рукопись — эротические фантазии какого-то мужчины о том, что было бы, если бы он с помощью телекинеза оказался на планете, обитателями которой являются одни сексуально неудовлетворенные женщины. Все голые, с огромными грудями, сражающими мужчину наповал, и с роскошными кудрями на лобике, длина которых составляет десять сантиметров.

— Наверно, ты хотела сказать «на лобке», — мягко поправил ее Оливер.

— Нет, не хотела. Этот ужасный человек всюду пишет «на лобике».

— О Господи… — Оливер ненадолго умолк, переваривая услышанное, а потом хихикнул. — Ну а вторая? — с надеждой спросил он.

— Ты имеешь в виду рукопись Мелиссы Бродбент, — угрюмо сказала Фелисити.

— Да, на эту женщину у меня были большие надежды. Неужели я буду вынужден и ей писать письмо с отказом? Она такая милая.

Ох, Оливер, почитал бы ты эти рукописи сам. Но Фелисити знала, что это безнадежно. Он судил о людях по внешности и по тому, нравится ему человек или нет. Однако она слишком хорошо знала, что самые симпатичные люди пишут хуже всех. Впрочем, это его трудности. Она читает, он пишет письма с отказами, вот и все.

— Чушь зеленая, — сказала она, решив, что жесткость пойдет Оливеру только на пользу. И Мелиссе Бродбент тоже. — Муж героини — член парламента, который не только ненавидит ее и всех остальных, но в довершение ко всему занимается темными делишками и переодевается женщиной.

— Звучит интересно, — сказал Оливер. — Книги о политических скандалах всегда в моде. А почему тебе не понравилось?

— Потому что это не интересно. На каждый кризис, возникающий то и дело, героиня реагирует одинаково: бежит на кухню и начинает печь ячменные лепешки. Меняется только одно — рецептура лепешек. Ей бы поваренные книги писать, а не романы. — Один из котят Афродиты начал взбираться по шторе с упорством заядлого альпиниста. Фелисити попыталась поймать его, но он ловко забрался еще выше. В результате Фелисити потеряла равновесие и уронила телефон. — О черт… Оливер, ты меня слышишь? — Она подняла аппарат.

— Да, дорогая, — сказал Оливер. Настала долгая пауза, во время которой Фелисити с тревогой следила за перемещениями котенка. Тот осторожно забрался на карниз и теперь пытался пройти по нему. А затем босс спросил: — Тебя там многое отвлекает?

— Ты прав. — В подтверждение ее слов перед домом со скрежетом остановился «лендровер». Фелисити выглянула в окно. Это была Алиса Эпплби. У Фелисити сжалось сердце. О Господи, почему именно сейчас? От нее всегда так трудно избавиться.

— Я так и думал, — сказал Оливер. — Потому что ты всегда читала очень быстро, а теперь нет.

Скажи спасибо, что я вообще что-то успеваю, была готова ответить Фелисити. Но Оливер, который, слава Богу, не догадывался о том, что к дверям Черри-Триз приближается Алиса Эпплби, предложил:

— Почему бы тебе не приезжать в Лондон на пару дней в неделю? Ты могла бы ночевать у матери и занять свой старый кабинет, где тебя никто не будет тревожить. Разве что Джоан принесет чашку кофе.

— Звучит заманчиво. — Фелисити следила, как зеленые туфли Алисы Эпплби методично топчут грязный гравий подъездной аллеи. Громко и протяжно зазвенел колокольчик. И тут Фелисити приняла решение. Она вернется в Лондон. Нужно уехать. Семь бед — один ответ. — Конечно, я еще поговорю с Тони, но уверена, что он возражать не станет. — Она скрестила пальцы свободной руки. — А Аннабел все равно рано или поздно придется привыкнуть к самостоятельности. Я еще позвоню тебе. Обещаю.

— Договорились. — Оливер положил трубку.

Колокольчик зазвенел опять. Котенок, добравшийся до середины скользкого карниза, потерял равновесие и сорвался. Шмяк! Он приземлился на пол.

— Одна из твоих девяти жизней кончилась, — сказала ему Фелисити.

Подобрав котенка, она осмотрела пушистый комочек. Похоже, суровое испытание ничуть не повредило котенку. Он шустро вцепился в нее и зажужжал, как колесо точильщика. Зверек был настроен решительно, и Фелисити пошла с ним открывать дверь. Теперь предстояло в рекордно короткий срок избавиться от Алисы Эпплби.

ГЛАВА 8

Дождь шел и в Лондоне. Венеция проснулась от стука капель в окно спальни. По тротуару с грохотом катилась подгоняемая ветром консервная банка. Слышалось посвистывание чаеварки. Шел десятый час, но Венеция специально поставила таймер на более позднее время, потому что в последние дни ей лучше всего спалось перед рассветом. Венеция неловко заерзала; по утрам у нее всегда ныли кости. Саманта говорила, что ей следует купить новую кровать, но Венеция не могла себе этого позволить. Единственными деньгами, которые у нее оставались (не считая еженедельной пенсии по старости), были деньги, отложенные на похороны, а их Венеция тратить не хотела.

— Я хочу устроить пышные проводы, — говорила она Саманте. — На широкую ногу.

Саманта нетерпеливо вздыхала, как часто делала в последнее время, и отвечала:

— Не понимаю, почему тебя так волнуют эти похороны. Можно подумать, что ты их увидишь.

Венеция не отвечала. Может, тебе и все равно, что думают обо мне люди, но мне нет. Похороны будут моим последним появлением на публике, и для меня это важно, хотелось сказать ей.

Но если бы она так сказала, это наверняка привело бы к новой ссоре, в которой не было смысла. Она смирилась с тем, что Саманта, всегда думавшая только о себе, сейчас стала еще большей эгоисткой. Казалось, внучку интересует только ее новая жизнь, и ничего больше. Поэтому Венеция предпочитала молчать о похоронах, отсутствии денег и даже о том, что она давно не видела правнуков. Это удручало Венецию сильнее, чем она смела признаться даже самой себе. Она потянулась к чаеварке, налила себе чашку крепкого свежего чая и вынула два бисквита из жестяной коробки, стоявшей на краю подноса. Чаеварка всегда напоминала ей о Тони и Черри-Триз. Несмотря на уничижительные отзывы о Нью-Форесте, поездки за город втайне нравились Венеции, и теперь она скучала по ним. С возрастом Лондон все сильнее вызывал у нее клаустрофобию и тоску по открытым пространствам. Ее часть Ноттинг-Хилла становилась все теснее; задние дворы, на которых прежде выращивали овощи, были забиты автомобилями, требовавшими ремонта, разобранными или просто брошенными ржаветь. Зеленым оставался только ее собственный садик. Конечно, здесь уже не было овощей; только газон, за которым легче ухаживать. Она еще могла позволить себе заплатить жившему по соседству Лерою за стрижку травы. Он дела это летом, раз в месяц, и то после неоднократных напоминаний. По улице летел мусор, образуя не видный отсюда курган у стены, отгораживавшей квартал от оживленной магистрали. Когда Венеция переехала сюда, такого не было. Зато были приличные магазины, пекарни, зеленные и мясные лавки, замечательная бакалея, торговавшая свежим маслом, большими головками сыра и сушеным горохом, который можно было зачерпнуть и насыпать в пакет из коричневой бумаги. Теперь здесь можно было купить только затхлое масло в жестянках и невкусный, заранее нарезанный хлеб. Лавки, торговавшие навынос итальянскими, индийскими и американскими продуктами быстрого приготовления, были не в счет. Раньше машину имел далеко не каждый; теперь же в любой семье имелось по три-четыре автомобиля, так что было трудно найти промежуток между припаркованными машинами, чтобы перейти улицу. Венеция никогда не могла понять, почему одни автомобили стоят на задних дворах, а другие на улице. Она спрашивала Лероя: