Страница 7 из 10
Увидев меня, она нахмурилась и быстро убрала сотовый в сумку.
Постепенно я привыкала к тому, что я теперь – одна. Мне больше никто не варил овсянку и не потчевал меня творогом; по вечерам никто не зажигал свечи и не расспрашивал о том, как я провела день. Я привыкла к тому, что обо всех мелочах и деталях минувшего дня я рассказывала Гене, и тем самым они как бы проживались вторично. Теперь рассказывать об этом стало некому, и я погрузилась в вынужденное молчание. Паша в первое время пытался тормошить меня:
– Кристина! Не молчи и не погружайся в себя. Вот когда я похоронил мать… – Далее следовал подробный инструктаж, как именно следует себя вести в случае «утраты близкого человека».
– Да-да, – я не отрывала взгляд от компьютера, выполняя свою работу чисто механически.
– Ты меня слышишь? – повысил голос Паша.
– Да-да, я неглухая, – огрызнулась я.
Дизайнер-компьютерщик Женя вытянул шею от любопытства – раньше таких разборок между мной и Павлом не случалось.
– Ладно, замнем, – сказал Паша. – Не будем кипятиться.
Геня знала обо мне все. А я о ней – ничего. Я жалела о том, что не проявила настойчивости и не расспросила ее о детстве и юности. Отец прислал телеграмму, что не сможет приехать. Какие-то срочные дела в Шанхае, он очень сожалеет, но – никак. Мать прислала письмо через полтора месяца после похорон, в котором выразила надежду, что, когда сможет, обязательно вырвется и приедет на могилку. Чем она так занята, мать не уточнила. В постскриптуме она почему-то спрашивала о наследстве и просила, если у меня есть деньги, выслать ей следующую сумму срочным переводом – она сейчас бедствует и очень нуждается в деньгах.
Я порвала письмо и выкинула клочки в мусорное ведро. Я была уверена – Геня поступила бы точно так же.
Прошло уже больше четырех месяцев… Боль от утраты не проходила, она только стала чуть тише и привычнее, как будто навсегда прописалась в моей душе. Однажды, ближе к вечеру, Паша вошел в нашу комнату – он куда-то отъезжал по делам – и с озабоченным видом сказал:
– Срочное задание!
– Какое? – спросила Чиж, отрываясь от каталога английской галереи Тейт.
– От Колпачевского. Знаете такого?
Чиж присвистнула.
– Не свисти, – добродушно осадил ее Паша. – А то денег не будет.
– У нас их и так немного.
Пашины брови сдвинулись. Как всякий нормальный руководитель, он не любил разговоры о деньгах и считал, что платит своим сотрудникам вполне приличные суммы. Я не жаловалась. Мои потребности всегда были довольно скромными, а после смерти Гени мне вообще было ни до чего. Иное дело – Света Чиж. Ее «Лексус», курорты, на которых она любила отдыхать, съемная квартира – она жила отдельно от родителей – все это требовало серьезных финансовых вливаний, и порою Светка ворчала, что нам недоплачивают. В ответ на такие заходы я обычно помалкивала, а она расценивала мое молчание как пассивную, но явную поддержку ее притязаний.
– И что там с Колпачевским? – спросила Светка уже более миролюбивым тоном. Сегодня ее очки в массивной черепаховой оправе сверкали как-то особенно внушительно, а губы лоснились от розового блеска.
– У него есть коллекция картин. – Павел сел в офисное кресло и крутанул его.
– Это мы знаем, – изрекла Чиж. – И про его любовниц знаем, и про драгоценности, и про развод с предыдущей женой. В курсе.
– Вот уж не знал, что ты желтую прессу читаешь, – поддел ее Паша.
– У нас вся жизнь – желтая. Потому я ее и читаю.
– Ближе к делу. Основная часть его коллекции хранится в его замке, в Антибах.
– Вау! – завопила Светка. – Я знаю этот замок: о нем столько писали! Купил его, дескать, русский олигарх, чтобы там развлекаться. И теперь пугает добропорядочных французов своими фейерверками и гостями. Шампанским длинноногих моделек поливает!
– Это хорошо, что ты в курсе. Он обратился к нам, чтобы мы его коллекцию проверили. Он, видимо, собирается выставить какие-то картины на предстоящем аукционе Кристи или Сотбис. Поэтому и страхуется.
– Он что, липу купил? – задала Чиж резонный вопрос.
– Липу – вряд ли. Люди его уровня липу не покупают. Но лишняя страховка не повредит. Он обратился к нам, чтобы мы еще раз проинспектировали его коллекцию. – Паша сильно нажал карандашом на бумагу, и остро отточенный грифель сломался.
– Начальник! Веди себя прилично и не ломай нам карандаши.
– А ты что скажешь? – Офисное кресло поехало вправо и оказалось напротив меня.
– Я… ничего не скажу.
Гениальный дизайнер-компьютерщик Женя громко фыркнул, и этот неприятный звук отдался гулким эхом в углах комнаты.
– Хорошие работнички у меня. – Паша уже отъехал от моего рабочего места и говорил, обращаясь к стене: – Одна желтую прессу читает, другая ни о чем не думает!
– Не утрируй! – протрубила Чиж. – И что там с Колпачевским?
– Я уже все сказал. – Кресло снова поехало вбок. Теперь оно оказалось аккурат напротив окна. Паша смотрел на улицу с явным интересом, словно там происходило нечто чрезвычайно захватывающее. Вроде уличного представления.
– Колпачевский просит нас проинспектировать его коллекцию. Я поехать не могу. У меня семейные проблемы, – скороговоркой произнес Паша. – Теща из Волгограда приезжает.
При этих слова Чиж бросила на меня торжествующий взгляд, заявлявший: «Ага! Что я говорила! Он – несчастный подкаблучник». Я ответила ей едва уловимым пожатием плеч. Женя Рассказов в нашей пантомиме вообще не участвовал: он по-прежнему не отрывался от экрана компьютера.
– Поедешь ты, – закончил Паша. И как долгая точка в финале – кресло медленно-медленно заскользило по полу, и мы со Светкой замерли: она – от предвкушения, я – от страха.
Как в казино, раскрутившись, кресло, словно стрелка рулетки, остановилось напротив невыигрышной цифры – то есть меня.
Липкий холодок заполз под мой теплый свитер.
– А почему я? – пискнула я, отчаянно борясь с внезапным приступом страха и нерешительности.
– Я сказал, и точка. Начальник я, в конце концов, или нет?
Странный звук, донесшийся из угла, где сидел Женя Рассказов, сильно смахивал на повторное фырканье, но я была склонна подумать, что Женя просто высморкался.
– А почему не я? – вопрос Светы Чиж прозвучал почти в унисон с моим.
– Ты же ни черта не понимаешь в классическом искусстве! – возвысил голос Паша. – Только в современном и чешешь. Кристина – спец, она и поедет. У тебя есть возражения? Кстати, ты не едешь прямиком в Антибы; ты летишь сначала в Париж и остаешься там на два дня. А оттуда уже перебираешься в Антибы. Я уже попросил одну свою знакомую забронировать тебе билет прямо до Ниццы, но она предложила только этот вариант. Билетов в Ниццу, как говорится, нема. Спасибочки, что вообще есть какие-то билеты, да еще и в таком авральном порядке. Если бы мы заказали все заранее и так далее… Так что придется тебе пару дней перекантоваться в Париже. Возражения есть?
Возражения у меня были. Я никогда раньше не летала самолетами, они внушали мне панический ужас, и – как-то некстати – я вспомнила о том, что обещала Гене никогда не ездить в Париж, потому что там «для нас опасно», и уже напоследок – я пребывала в такой затяжной депрессии-спячке, что ехать вообще никуда не хотела. Ну почему так случается, подумала я, кто хочет, тот не получает желаемого, а кому это достается, – так ему и даром не надо или же ничуточки не хочется. Но злить Пашу – неразумно, он может рассвирепеть и вообще меня уволить.
– Хорошо, – подавив тяжкий вздох, сказала я, – еду!
– Главное, чтобы Баранов не узнал.
Вадим Баранов был из конкурирующей фирмы. Это был вальяжный искусствовед с томным взглядом с поволокой, которым он убивал напрочь всех женщин. Они шли за ним, как за дудочкой крысолова. За Вадимом Барановым прочно установилась репутация бабника и плейбоя, мужчины-которому-никто-не-мог-отказать. Ни жены олигархов, ни известные художницы, ни избалованные дочки крупных госчиновников. С Барановым Паша постоянно пересекался по работе, считал его «гребаным педерастом» – совершенно незаслуженно – и «продажной сукой», что, возможно, и являлось отчасти правдой.