Страница 46 из 52
Но сколько ни напрягал он зрение, не увидел. Потом повернул коня в долину и… замер.
Картина, которая открылась, перевернула ему сердце. Варя стояла подле лошади, а рядом, положив ей голову на плечо, замер жеребенок. Она ласкала рукой его гриву, а ему казалось, что его собственные волосы шевелятся под ее тонкими пальцами. Которые он сжимал вчера… Они отвечали ему.
Галактионов тихо тронул коня, направляя его к ним. Ему хотелось встать рядом и тоже… Что? Положить ей голову на плечо? Как другой жеребенок? – посмеялся он над собой. Нет-нет. Чтобы она положила свою голову ему на плечо.
Ему захотелось защитить ее. Внезапно он испугался мысли, ворвавшейся словно из ниоткуда. Он… готов отдать за нее жизнь? Так было с ним только однажды… Он почувствовал, как сердце болезненно сжалось. Было, да. Когда умирала сестра.
Говорят, вера в загробную жизнь спасает от отчаяния. Он не размышлял об этом. Но теперь, когда попытался вникнуть в смысл этих слов, он подумал, что от отчаяния надо спасаться иначе. Достижением той цели, мысль о которой вызывает отчаяние и заставляет уповать на радости загробной жизни…
Варя была одета в амазонку, она плотно облегала ее. Темные волосы убраны под шапочку. Галактионов разглядел в ее руке хлыст, он слегка подрагивал. Значит, она чем-то взволнована. Может ли такое быть, что она думает сейчас о нем? Она уехала из дома сюда, чтобы подумать о нем?
Михаил Александрович поправил ногу в стременах и подлетел к ней.
– Простите, Варенька, могу ли нарушить ваше одиночество?
Она медленно повернулась к нему. Как будто не удивилась.
– Вы уже его нарушили, Михаил Александрович, – тихо проговорила она.
– Как бы я хотел, – выпалил он не думая, – чтоб это навсегда!
На ее лице вспыхнул румянец. Она улыбнулась:
– Мы с Шурочкой однолюбы, сэр Майкл. Вы понимаете, что это значит?
Она обняла жеребенка за шею. Тот слегка захрипел, открыл рот, выставил зубы, стараясь ухватить ее за перчатку.
Михаил Александрович быстро спешился, обнял жеребенка с другой стороны. Его рука коснулась Вариной руки.
Они заметили оба, что непроизвольно являют собой скульптурную группу.
– Значит, навсегда? Ты слышал это? – Он потрепал животное за шею.
Жеребенок чихнул.
– Не нравится запах трубочного табака? Этого или вообще? Но не важно, ты, мой друг, подтвердил, что это правда.
Варя засмеялась.
– А я люблю запах хорошего трубочного табака. Видите, не чихаю. Поехали!
Они понеслись по просторным полям. Они летели отдельно, каждый на своей лошади. Но этот полет, знал каждый из них, предвестник скорого совместного полета. Он вознесет их в такие дали, о которых Варя мечтала всегда, а Михаил Александрович отчаялся надеяться, что когда-то они ему откроются. Так может быть, его жизнь земная закончится раем? А после, на небесах, он встретит любимую сестру. Он отчитается перед ней…
Он недодумал, в чем ему предстоит отчитаться. Он видел только Варю, которая сидела в дамском седле и была самой прекрасной всадницей на свете.
28
– Грядет ураган. – Проводник поднял голову и напрягся. – Я чувствую.
Шурочка тоже подняла голову, насторожилась. Она пыталась уловить нечто неясное, ведь он что-то заметил? Но сколько она ни старалась, ничего, кроме шелеста листьев и скрежета колючих веток неведомых ей кустов, облепленных ярко-желтыми ягодами, она не услышала. Тогда она втянула воздух. Ведь если ураган, то он бывает с дождем. Но особенной свежести она не ощутила.
– Вы заметили какие-то особенные признаки? – спросила Шурочка в тревоге, взбираясь бок о бок с ним на крутизну. Они оба спешились, чтобы не утомлять и без того уставших лошадей.
Проводник молчал, словно не слышал, обратив слух на нечто иное, чем голос спутницы. Придерживая шапку рукой, посмотрел на небо.
– Нам лучше поскорее перейти через перевал, в долину. Я слышу… – он на мгновение замер, – сыплются камни.
Шурочка почувствовала, как сердце задергалось, задрожало. Камни сыплются – где?
– Не пошли бы тут никогда, кабы не сгорела тропа… – с досадой повторил он в который раз. – Это ураган.
Шурочка, снова услышав это причитание, почувствовала, что тревога впилась в ее сжавшееся сердце.
Ураган? А что значит он в горах Алтая?
– Но… не землетрясение? – спросила она, искоса взглянув на проводника.
– Нет, но мало хорошего. Камни полетят не хуже чем при тряске земли. Деревья вылетают с корнем, будто срубленные топором ветки.
Мужчина снова взглянул на небо, а Шурочка поежилась. Теперь, кажется, всей кожей она чувствовала приближение чего-то особенного. Она закинула голову и испугалась. Могучее темное облако оторвало край заката и понесло его на восток. К рассвету. Сейчас сойдутся закат и рассвет? Но такого не бывает.
Бывает, бывает… Это уже ревел ветер, бросая ей в уши неразборчивые слова, а она не могла отвести глаз от летящего облака с клоком красного заката. Та его часть, которая осталась на западе, будто взорвалась, как огромное яйцо, из нее выползли два дракона. Они обняли пространство с двух сторон, как занавеси оперной сцены.
– О-о-о! – услышала она протяжный мощный баритон, как будто начинавший вести свою партию.
Она повернулась на голос и обомлела.
– О-о-х! – повторился крик, но уже снизу.
Шурочка стояла на узкой перемычке под скалой, а ниже, в зев расщелины, летел проводник. Он не выпускал поводья, и лошадь, растопырив четыре ноги, похожая на деревянную лошадку, летела рядом. Их догоняла вековая сосна, вырванная с корнем, чтобы укрыть навсегда своими ветками.
Шурочка инстинктивно вцепилась в выступ скалы так крепко, как птица, о которой проводник сказал, что она обхватывает ветку коготками, как капканом. Никакая сила, кроме землетрясения, не смогла бы оторвать ее от скалы. И то вместе с куском камня.
Ее конь уже перешел через опасный уступ, и Шурочке нужно было только одно – сделать, как он. Она уговаривала себя, что сделает это, ведь конь больше… он смог. Наконец усилием воли она перенесла свое тело вперед, твердя себе как заклинание:
– Не смотри, не смотри вниз.
Теперь Шурочка шла и шла следом за лошадью, не зная куда, но не могла остановиться. Она не думала о том, что больше нет рядом проводника. Она не плакала, так устроена: слезы – после.
Это «после» пришло. В тихой долине, куда она спустилась по тропе. Лошадь встала, а Шурочка опустилась на землю. Ей казалось, теперь уже навсегда.
Такой тишины и такой отстраненности от мира она не испытывала ни разу после того, как побывала на молитвенном собрании квакеров в Лондоне. Слезы катились, она их не останавливала. Но когда они закончились, сквозь туман увидела очертания строений.
Она вытерла лицо ладонью и всмотрелась. Это жилье, явно брошенное. Наверняка это брошенный поселок старателей. Он в хорошем месте – у подножия горного кряжа, который спускается в долину. Теперь дома стояли без крыш, но тропинка все еще различалась. Ветер сделал свое дело – набросал семян, прихваченных где-то в пути, и внутри брошенных строений, а не только вокруг зеленели молодые тополя. Но, заметила Шурочка, они еще не проросли сквозь дыры в крышах. Значит, здесь были люди несколько лет назад.
Она встала и пошла к дому – всегда возникает волнение при виде брошенного человеческого жилья. Старинные развалины, которые она наблюдала во время путешествий, – это другое. Это история, которой следует восхищаться, которая учит – вот как было, которая подтверждает то, что написано в книгах. Но здесь жили люди, может быть, не старше ее или даже моложе. Где они сейчас? Почему ушли? Она снова присмотрелась к деревьям. Они выросли такими за четыре года, не больше.
Шурочка резко обернулась – откуда-то потянуло дымом? Или это запах прежней жизни – здесь радовались, огорчались, любили друг друга, на что-то надеялись. Мужчины ходили на охоту, потом сидели за столом, говорили, ели. Дети играли, а матери зазывали их домой.