Страница 27 из 180
Немцы 27 марта были всего в восемнадцати километрах от Амьена, взяв в плен 90 тыс. человек и 1300 орудий. Союзники возвращали в бой даже раненых. И все же немецкая военная машина казалась неукротимой. К. пятому апреля они продвинулись на фронте в семьдесят километров почти до Амьена. До Парижа оставалось шестьдесят километров. В авангарде наступающих армий стояли войска, снятые с Восточного фронта. Расширение клина между французами и англичанами грозило крахом всего фронта. Приказ Фоша звучал как заклинание: «Не отступить ни на метр!»
Кайзер с его всегдашней поразительной бестактностью распустил школьников на «каникулы победы» и вручил Гинденбургу Великий крест с золотыми лучами, в последний предшествующий раз врученный Блюхеру за Ватерлоо. Но немцы, как и в 1914 г., погнались за открывшимися возможностями, а не следовали принципу «одного кулака, одного удара». Сказались и привходящие обстоятельства. Германская армия после четырех лет блокады впервые увидела склады продовольствия и вина[176]. И это тоже повлияло на их прежнюю смертельную решимость нанести как можно более быстрый и жестокий удар. Немцам так и не удалось коснуться нервного узла оборонительной линии союзников, их поразительная энергия постепенно начала показывать признаки утомления. 4 апреля Людендорф вопреки всей своей воле признал: «Преодолеть сопротивление противника вне наших возможностей». Немецкие потери в ходе текущего наступления уже составили четверть миллиона — примерно столько, сколько у англичан и французов, вместе взятых. Девяносто процентов ударных немецких дивизий были истощены, и часть из них деморализована[177]. Если союзники теряли просто представителей всех армейских профессий, то немцы теряли невосполнимую элиту.
Меняя стратегию на ходу, Людендорф отказался от амбициозного «Михеля» в пользу более осуществимой операции «Георг», направленной на вытеснение британцев из Фландрии. Цель — выйти к Ла-Маншу. Туман снова помог атакующей стороне, когда 9 апреля артиллерия Брухмюллера нанесла свой традиционно страшный удар[178]. После четырехчасовой артподготовки Людендорф бросил вперед 14 немецких дивизий на фронте шириной в пятнадцать километров. Именно тогда — 11 апреля — генерал Хейг издал свой знаменитый приказ по британским войскам, ощутившим всю мощь германского напора. «У нас нет другого пути, кроме как сражаться. Каждую позицию нужно защищать до последнего человека: иного выхода нет. Прислонившись спиной к стене и веря в справедливость нашего дела, каждый из нас должен сражаться до конца»[179].
25 апреля немцы взяли высоту Кеммель, 29 апреля — высоту Шерпенберг, но это был уже предел. Вот запись официальной германской истории за этот же день: «Наступление не дошло до критически важных высот Кассель и Мон-де-Кат, только обладание которыми заставило бы англичан эвакуироваться из выступа Ипр и позиций на Изере. Крупное стратегическое продвижение оказалось невозможным, и порты пролива недостижимыми. Второе великое наступление не дало желаемых результатов»[180]. 21 апреля в бою погиб лучший ас Германии фон Рихтгофен, одержавший до этого восемьдесят воздушных побед.
В марте — апреле 1918 г. немцы в своих страшных наступательных порывах потеряли до полумиллиона солдат. Таких потерь Германия позволить себе безнаказанно уже не могла. Поворачиваясь с севера снова на юг, Людендорф обратился к французам. Он спешил, и ничто, кроме Парижа, уже не казалось ему достойной целью. С полученного в марте плацдарма он начал бить страшным германским молотом по укреплениям, ведущим к французской столице. Подвезенная из глубины Германии «большая Берта» начала обстреливать Париж, сея панику.
Но ощущение германского всемогущества уже не реяло в воздухе, оно постепенно начало увядать. Как пишет лорд Биркенхед: «После двухнедельной битвы фронт все еще стоял, и последний порыв Людендорфа увял. Амьен был спасен; равно как и Париж; спасены были порты Ла-Манша, спасена была Франция, спасена была Англия»[181]. В порты Франции начали прибывать по 120 тыс. американских солдат ежемесячно. И хотя немцы, напрягаясь из последних сил, перевели еще 8 дивизий с востока на запад, общее соотношение сил стало необратимо меняться в пользу западных союзников. Вот впечатления британской медсестры, внезапно увидевшей колонну солдат: «Необычная раскованность, вид смелой энергии заставляли смотреть на них с интересом. Они выглядели выше обычных людей; их высокие, статные фигуры являли собой заметный контраст с обычными солдатами… Ритм, такое достоинство, такое безмятежное выражение самоуважения. Это были американцы»[182].
ЗАПАД ПОСЛЕ БРЕСТА
2 апреля 1918 г. генерал Першинг передал американские войска малыми частями в состав французских и британских соединений. Обескураживала недостаточная скорость подготовки американских войск и, прежде всего, осознание факта, что Германия тоже понимает, что это ее последний шанс, и готова предпринять крайние усилия. Как писал Черчилль Ллойд Джорджу, «немцы пойдут в этой борьбе до конца, они будут биться за конечное решение все лето, и их ресурсы в настоящее время больше наших»[183].
Ощущая смертельную опасность, которая нависла над Францией в марте — апреле 1918 г., генерал Лавернь, сменивший на посту главы французской миссии Нисселя, начал в осторожной форме давать наркомвоену Троцкому благожелательные «советы». Как вспоминает Троцкий, «по его словам, французское правительство считается теперь с фактом заключения Брестского мира и хочет лишь оказать нам вполне бескорыстную поддержку при строительстве армии. Он предлагал предоставить в мое распоряжение офицеров многочисленной французской миссии, возвращавшейся из Румынии. Два из них, полковник и капитан, поселились напротив здания военного комиссариата, чтобы быть всегда у меня под рукой»[184].
Англичанин Локкарт в мартовские дни 1918 г. видел свою миссию в создании впечатления о наличии жизни у павшего русского гиганта — ведь одно его шевеление могло заставить немцев насторожиться, лишить ощущения свободы на Востоке. Он пишет в Лондон задиристые телеграммы: «Вы не можете ожидать от большевиков теплых слов в отношении британских капиталистов. Они и без того еще удивительно вежливы с нами»[185]. Но в Лондоне больше слушали уже не Локкарта, а своего бывшего военного представителя в России генерала Нокса, который советовал перестать заниматься самоутешением и флиртовать с большевиками — такая политика и безнравственна, и ошибочна. Снова в узком кругу, определяющем британскую политику, обозначились два подхода, противостоящие друг другу. Если для Локкарта начало процесса создания Красной армии было знаком надежды, то для Нокса обещание Троцкого сформировать в кратчайший срок полумиллионную армию было знаком беды. Эту новую армию он видел стоящей только на противоположной стороне. И мнение Нокса возобладало в Лондоне.
На протяжении бурных месяцев 1918 г. Бьюкенен, все более перемещаясь на позиции безоговорочного противодействия русскому коммунизму и поддержки вооруженной интервенции в России, убеждал правительство, что русский вопрос является самоценным и будет доминирующим фактором международного положения, пока не будет найдено какой-либо формы его решения. Без этого решения не может быть устойчивого мира в Европе, даже если центральные державы и их противники выяснят свои отношения. Опасности существуют и при активной, и при пассивной позиции Запада. С одной стороны, если предоставить Россию ее участи, то в один роковой для Британской империи день Германия может получить в свое распоряжение огромную людскую силу России и ее беспредельные богатства ископаемых. С другой стороны, оказать России помощь и позволить большевикам упрочить свое положение означает предоставить их агентам возможность распространять разрушительные коммунистические доктрины в Европе и Азии.
Бьюкенен не одобрял идеи массированной военной экспедиции, так сказать, «завоевания России». Он выступал за укрепление собственно белых добровольческих частей, за посылку небольших отрядов добровольцев, которые следует сформировать, обратившись с призывом к британским и колониальным частям. Прямо-таки «горсть» британских войск, вооруженная танками и аэропланами, без особого труда окажет решающую помощь белому генералу Юденичу в овладении Петроградом. Сравнительно небольшой отряд англичан, по мнению Бьюкенена, мог бы контролировать штаб Деникина и не позволил бы ему обратиться к губительной антикрестьянской политике. Участие в русской Гражданской войне могло обойтись Британии недешево, но дело стоило того. Речь шла о судьбе величайшей страны, о балансе сил в будущем мире. «Если цель этого предприятия будет достигнута, то потраченные средства окажутся помещенными в хорошее дело. Мы могли бы спасти важные британские интересы в России»[186].