Страница 108 из 180
Генерал Деникин, приобретавший все большую значимость в белом движении, категорически отказывался признать суверенность какой бы то ни было части прежней Российской империи. Пусть такие вопросы решает Учредительное собрание, военному русскому офицеру не пристало соглашаться на раздел своей страны. Польский министр иностранных дел Дмовский запросил мнение Русской политической конференции, но представляющий конференцию Сазонов ответил подобным же образом.
В этом сказалась сила красных, право на самоопределение было записано в советской конституции. Что особенного в признании польской независимости, она все равно «растопится» в костре всемирной революции. Один из ключевых деятелей российско-польского коммунистического движения, Юлиан Мархлевский, со всей убедительностью доказывал: «В ближайшем же будущем все границы потеряют свое значение благодаря революционному взрыву в Европе — Польша будет в центре этого взрыва, речь идет лишь о нескольких годах»[555].
При этом у большевиков была прямая и конкретная задача — всеми возможными способами предотвратить сближение белополяков и белых генералов. В октябре 1918 г. Москва предложила кандидатуру Мархлевского, одного из основателей «движения Спартака», в качестве посла Советской России при поддерживаемом немцами Регентском Совете в Варшаве. В январе 1919 г. он вместе с Радеком в составе «советской делегации» прибыл в Берлин. После поражения «Спартака» в Берлине Мархлевский бежал в рабочий Рур, где начал готовить массовое стачечное движение. В час опасности он (под видом сезонного рабочего из Галиции) бежал из Германии.
В марте 1919 г. Мархлевский прибыл в Варшаву. Он начал публиковать статьи в польской социалистической газете «Роботник», призывая сблизиться с революционной Россией. Правительству Пилсудского он предложил посреднические услуги в отношениях с Лениным. Пилсудского такой канал общения устраивал, и в течение девяти месяцев, несмотря на ведущиеся боевые действия, красные комиссары встречались с националистами Пилсудского. Встречи происходили в исключительно тайных условиях — Пилсудский боялся, что об этих встречах могут узнать западные его союзники. Мархлевский был ключевым звеном этих связей. Мархлевскому было нетрудно убедить Пилсудского, что самым прискорбным для того оборотом событий явилась бы победа в российской гражданской войне белых. Тогда Польше ни за что не удалось бы удержать свою «неподлеглость», а французы быстро переориентировались бы на Москву. Пилсудский отчетливо понимал важность для него красных в этих обстоятельствах.
Теоретические договоренности имели практические результаты. К осени 1919 г. войска Юденича начали решительное наступление на Петроград при молчаливом попустительстве (и ступоре) поляков, эстонцев и латышей. Но в критический момент битвы на Волыни в октябре 1919 г. польские войска, расположенные за правым флангом Двенадцатой Красной армии, прекратили боевые действия, позволяя «высвободившимся» красным войскам нанести страшный удар по белому движению на Западе России. От этого удара Деникину было уже трудно оправиться. (На Западе не зря пишут, что нечто подобное делал Сталин в сентябре 1944 г., глядя на Варшаву.)[556]
При всем этом Мархлевский не сумел добиться мира между Пилсудским и правительством Ленина. Коварно и неожиданно Пилсудский взял 19 апреля 1919 г. Вильну. Пилсудский вошел в Вильну (чтобы держать ее в составе Речи Посполитой целых двадцать лет). Он выступил из Вильны с прокламацией о создании свободной федерации восточноевропейских народов. «Наконец-то ныне, на этой почти позабытой богом земле воцарилась свобода, право свободно и без ограничений выражать свои чаяния и нужды. Польская армия несет свободу и волю всем вам»[557].
Ответом Ленина была телеграмма штабу Западного фронта Красной армии с требованием немедленно отбить город, поскольку «потеря Вильны укрепила общие позиции Антанты. Существенно в кратчайшие сроки возвратить Вильну»[558]. Ведь речь шла о связующем звене между русской революцией и индустриальным Западом. Это был бы крах всего замысла Октябрьской революции. Но поляки за Вильно стояли цепко.
ГЕРМАНИЯ
Поникшая и смятенная Германия ждала вердикта. Именно по поводу германского вопроса между западными союзниками возникает первый конфликт. Французы хотели бы предъявить немцам еще более жесткие условия перемирия. Это вовсе не входило в планы Вильсона. Он подзывает самого опытного в контактах с союзными военными — генерала Блисса, долго обсуждает с ним животрепещущую проблему и утверждается еще более твердо в своей позиции: было бы «неспортивно» ставить немцев в еще более суровые условия, чем те, которые были выработаны в пылу военных баталий. Военные советники имели все возможности выдвинуть свои условия перед финалом переговоров в Компьене, зачем же ужесточать для них ситуацию, когда они решили сложить оружие?
В легком Париже завертелся такой ураган межсоюзнической борьбы, что даже стоически настроенный Блисс написал своей жене: «Мир кажется мне еще худшим, чем война». Большинство суждений не имели никакого отношения к делу, ради которого президент США пересек океан, — шла речь о частном (пусть и большом — германском) вопросе, а не о глобальной трансформации. Американцы не желали уступать, и Клемансо, никому не передававший (по существу, узурпированное им) председательское кресло, ради избежания взрыва, начал делать подачки американским новичкам в большой дипломатии. Клемансо пошел навстречу пожеланию Вильсона ограничить круг обсуждения.
Было решено, что чисто военные проблемы будут изъяты из процесса заседаний и переданы в руки военных экспертов. А проблемами выработки мирных условий займется «комитет десяти», среди которых доминировать будут пять великих стран (США, Англия, Франция, Италия, Япония). Нужно ли подчеркивать, что Клемансо не пришлось уговаривать основных переговорщиков сверх меры, американский нажим шел в самом желанном для него направлении.
При этом президент Вильсон настаивал на назначении Гувера главой союзной комиссии по гуманитарной помощи, но европейцы, столь сговорчивые в дни наступления Людендорфа, выступили резко против. Ллойд Джордж жаловался, что в этом случае Гувер станет «продовольственным царем» Европы, а американские бизнесмены получат невиданные возможности вторжения в Европу. Для Вильсона Гувер был эффективным, работоспособным и неулыбчивым. Для Ллойд Джорджа он был бестактным и непредсказуемым. Получив 100 млн. долл. от правительства Соединенных Штатов, он открыл офисы в тридцати двух странах. Уже в 1919 г. Гувер следил за движением по железным дорогам и за работой угольных шахт. Он сделал ареной своей деятельности огромную территорию и вовлек буквально десятки миллионов людей.
Французы были «зациклены» на германской проблеме. Они первыми приняли германский удар, война все четыре с половиной года велась на их территории, они пропорционально потеряли больше других населения, их история не давала им оснований смотреть на Германию отвлеченно. Разумеется, никаких подобных ощущений американцы не испытывали. И две стороны неизбежно «схлестнулись» друг с другом по германскому вопросу.
Единомышленники — Вильсон и Хауз — очертили четыре пункта предлагаемого ими решения германской проблемы: 1) сокращение наземных и морских сил Германии; 2) изменение германских границ и лишение Германии колоний; 3) определение суммы выплачиваемых Германией репараций и срока их выплаты; 4) соглашение об экономическом положении Германии.
Французы потребовали введения ограничений на работу германской промышленности, запрета выпуска главных видов продукции. И нет сомнения, что вначале они искренне рассчитывали на благожелательность американцев. Но для Вильсона и его окружения этот вопрос был мелким в сравнении с грандиозной схемой мирового переустройства, с созданием мировой организации, которая будет корректировать действия своих членов и сделает процесс предотвращения военных конфликтов упорядоченным. Более того, стремясь в конечном счете подключить Германию к этой организации, Вильсон не желал «преждевременных» репрессий, способных лишь вызвать отчуждение крупнейшей европейской страны. Поэтому «крик сердца» Клемансо не произвел на американскую делегацию никакого впечатления. Напротив, в нем виделась лишь шовинистическая узость мышления. Президент Вильсон, смертельно раздражая самолюбие Клемансо, назвал предлагаемое «панической программой». Напротив, американская сторона стала говорить о необходимости снятия продовольственной блокады Германии. На фоне страданий французского населения это казалось Клемансо и его коллегам высшей степенью лицемерия и черствости.