Никто, кроме нас!

Ввалился Сержант. Лихач не ожидал, что он вернется сегодня – наверное, дед с бабкой в очередной раз отказались покинуть свой дом и снова расплевались с внуком. Но куда удивительней было, что Сержант волок за руку Генку Ропшина. Да еще в каком виде – грязного, волосы дыбом, одежда чем-то перемазана и порвана. Лихач просто офигел – ему казалось, что уж Ропшины-то точно давно на каких-нибудь Багамах или Канарах! Вспомнилось, как Колька хвастался загранпаспортом…

… – Посмотрите на это чудо! – объявил Сержант (все посмотрели; Генка тоже смотрел. Но не на окружающих, а куда-то мимо).

– Иду через парк, а он там сидит под кустами… Думал – позавчера попал под бомбежку, крышу сорвало, вот и прячется. Взял его за руку, поволок домой, а у них там полторы стены, да и те дымятся. Ну, я его сюда… Оксидик, цветочек мой аленький, посмотри, что у него с руками.

– Трепло, – сказала Оксана, дернула плечом и пошла за своей сумкой.

Лихач проводил ее взглядом и пихнул локтем плюхнувшегося рядом Сержанта:

– Не заедайся к ней, понял? В морду дам.

– Дашь, – тихо ответил Сержант. – Потом. Ты давай, не сиди… Сейчас десантура сказала – идут, гады. Минут через десять будут…

… – Ты где себе так руки изуродовал? Ты же их сжег начисто! – Оксана бинтовала ладони безропотно сидящего Генки. – Ты чего молчишь, дубина?!

– Он по привычке пирожки прямо из духовки таскал, – сказал кто-то, и вокруг заржали.

Генка посмотрел немного осмысленней, улыбнулся странной улыбкой и неожиданно тонким, но очень ясным голосом сказал:

– Не… Там мама горела и кричала. В доме. Я хотел ее откопать и не смог…

Стало очень тихо. Ленька увидел, как Любовь Тимофеевна подняла голову и вдруг взялась за виски, стиснула их так, что побелели пальцы. А потом в этой тишине родился и врезался в мозги тонким буравом вой сирены…

… – Спать, спать, спать, – командовала Лизка. – Быстро и без разговоров. Поспите, а там будет день, днем они не летают.

Младшие слушались ее безропотно – укладывались, тихо помогая друг другу, кто-то добавочно объяснял:

– Днем они не летают, не бойся. Днем они наших «МиГов» боятся. Я тебе потом картинку покажу…

«Очень испугались, – подумал Лихач, подхватывая СКС из шкафа и одновременно перебрасывая через плечо сумку с противогазом. – На весь юго-восток – сто пятьдесят машин. Без единого командования. А у писькоделов сколько?.. Что вы сказали? То-то же…»

Ребята вставали у входа, кто-то курил, отворачиваясь от родителей и учителей, прервавших свои посиделки в углу. Ленька нашел взглядом маму и тут же отвернулся. Снаружи продолжало выть, но к этому звуку примешался еще один – торжествующе-слитный гул десятков двигателей в небе.

– Готовы? – Дюк оглядел всю банду. – Ну, тогда что? Пошли…

– Я с вами.

– Ты же не в отряде, – сказал Дюк, и все на него поглядели – впервые командир сморозил глупость. Он и сам это понял и махнул рукой: – Ладно, двигаем. Лишним не будешь.

– Он же почти без рук! – завопила Оксана, но уже им вслед…

… – Он там! – крикнул Сержант. – Лихач, давай туда, он там, я же видел парашют!

– А ты? – крикнул Ленька.

Сержант отмахнулся со зверским лицом:

– Потом подберешь! – и откинулся на асфальт, сжимая замотанными руками подвернувшуюся ногу.

Ленька рванул бегом и даже не сразу осознал, кто бежит рядом с ним в грохочущей, стонущей огненной тьме – а это был Генка. Они обменялись короткими взглядами и ничего друг другу не сказали…

… – Погоди, Лихач, – Генка тяжело дышал. – Смотри. Вон он.

От удивления Ленька онемел. Они бы пробежали мимо. Человек, которого заметил Генка, стоял среди теней и пламени, среди шевеления веток и сам казался их частью. Но сейчас мальчишки вдруг увидели его очень отчетливо… и поразились тому, какой он огромный, этот первый увиденный вблизи враг – настоящий враг, янки, не наемник из Восточной Европы. Длинноногий, широкоплечий, в могучих ботинках на толстенной подошве, с ежиком волос, отливавших латунью… Ленька не мог понять, какого цвета у него комбинезон, многочисленные нашивки отливали одинаково алым, казалось, что форма сбитого летчика тут и там испятнана кровью. Но он, похоже, даже не был ранен и не видел мальчишек – глядя в другую сторону, он возился с чем-то на поясе… Ленька увидел большую кобуру и, охваченный внезапным страхом – не дать ему достать оружие! – заорал, вскидывая карабин и от испуга вспомнив английский:

– Дроп е ган! – хотя, чтобы бросить оружие, тот должен был его минимум достать. – Фризз! Хэндз ап!

Тут тоже была неувязочка – как он мог поднять руки, если мальчишка приказал ему замереть?.. Летчик повернулся – быстро, резко, – и Лихач обмер, ожидая, что сейчас тот, как в кино, ловко выхватит оружие и он, Ленька, просто не успеет ничего сделать с этим огромным мужиком. Отсветы пожара упали на лицо – мужественное, гладко выбритое…

…Летчик как-то странно присел и вдруг улыбнулся криво. Губы у него дрожали. Он замотал головой и заторопился словами:

– Донт шут… Плиз, бойз… донт шут… – потом, словно что-то вспомнив, торопливо полез в нагрудный карман, и Ленька, так же стремительно забыв английский, завизжал:

– Стой, гад!!!

Летчик тихо вскрикнул, отдернул руку и снова криво улыбнулся:

– Но… но, бой… Вэйт э минэт, плиз… Донт шут… Плиз, итс мани, онли мани… – он все-таки влез в карман, что-то там драл и рвал, не переставая жалко улыбаться, потом вынул ладонь и протянул ее к ним. – Фор ю… анд юо фрэнд, фор хим, бойз… Мани, голд… Тэйк, донт шут…

Ленька не сразу понял, что за кругляши у него в ладони – их там было больше десятка, явно тяжелых, отсвечивающих красивым медовым блеском. А летчик все улыбался, тянул дрожащую руку и говорил:

– Фор годнесс сэйк… донт шут… Ай хэв чу бойз ту… чу бойз, ю андестенд? Тэйк голд, энд ай го…

– Че он хочет? – тупо спросил Лихач, не опуская карабина.

Генка тихо сказал:

– Дает деньги, чтобы отпустили… Лихач… Лень, дай карабин.

– На… э, зачем? – Ленька сжал пальцы на ложе.

Генка посмотрел ему в глаза и тихо сказал:

– Дай.

Ленька разжал пальцы, как под гипнозом…

…Золотые монеты посыпались из ладони. Летчик вдруг подломился в коленях и, рухнув на землю, уже не тянул руку к мальчишкам, а как бы закрывался ею, трясущейся, с растопыренными пальцами, и его глаза блестели какой-то масляной животной пленкой. Он открыл рот – и вместо слов оттуда вырвался вой. Это был дикий, непереносимый звук – Ленька отшатнулся, не в силах его слышать, – вой, в котором уже не было ничего человеческого, никаких чувств, кроме одного бесконечного ужаса. Так не кричали даже сгоравшие заживо в домах, которые, может быть, сжег этот крепкий, красивый человек, похожий на героя боевика.

– Страшно умирать, сука? – спокойно и даже как-то равнодушно спросил Генка, поднимая карабин. – Моя мама тоже кричала, гад. И я кричал… Пусть и твои дети покричат. Получи!

Он неловко нажал пальцем забинтованной руки на спуск, выстрелив летчику в лицо прямо сквозь крупно дрожащую, холеную ладонь.

– В воздушных боях этой ночью сбито восемь истребителей-бомбардировщиков и два штурмовика противника, – с выражением читал Пашка сводку штаба с грифом «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. ТОЛЬКО ДЛЯ ОФИЦЕРСКОГО СОСТАВА». – Наши потери – два истребителя «МиГ-29»…

Надсотник Верещагин проверял списки новичков. За прошлые два дня в дружину записалось шестнадцать добровольцев, в их числе – три женщины.

– …сформированные в Зауралье части РНВ, казачьи подразделения и переформированные части старой армии, подчиненные РНВ, сейчас насчитывают до полумиллиона человек… – Пашка с ревом и воем зевнул. – Оккупационные войска по-прежнему занимают позиции вдоль западных отрогов Уральских гор. Китай заявляет, что ни в коем случае не позволит втянуть себя в войну на чьей-либо стороне…

– Отдохни, – сказал надсотник. Встал, одергивая форму. – А я пойду пройдусь.

Имя для отряда

Руки полковника Палмера тряслись. Не от страха – от гнева. Инструктор при польско-хорватской бригаде, опытный военный, он никогда не поверил бы, что может испытывать такой гнев. Больше всего ему хотелось набить морду генералу Новотны.