Гвардия тревоги

Екатерина Мурашова

Гвардия тревоги Предисловие Скажу честно: в детстве я предисловий не читал. Поэтому, если кто пропустит и это вступление, в обиде не буду. Все равно в каком-нибудь месте книги вам захочется к нему вернуться. Например, чтобы узнать хоть что-то про автора. Вот про автора и про некоторые его другие книги я и постараюсь сейчас рассказать. Но сначала добавлю: рад, что издательство «Самокат» предложило написать предисловие именно мне. Во-первых, потому что «Самокат» — одно из моих любимых издательств, а еще — потому что считаю автора этой книги одним из самых лучших современных писателей России. О том, что автора зовут Екатерина Мурашова, вы уже догадались, взглянув на обложку. Как человек, который последние 60 лет занимался в основном чтением, скажу, что писатель она — совершенно необыкновенный для нашего времени. Не похожий ни на кого. И это здорово! Потому что настоящая хорошая книга обязательно обогащает человечество новым: неожиданным взглядом, мыслью, чувством. И книги Екатерины Мурашовой как раз это делают. Тут у многих сам собой может возникнуть вопрос: чем же ее книги так уж хороши? Объясняю. Конечно, можно жить весело и смеяться с утра до утра. Можно жить беззаботно, весь день развлекаясь, и ни о чем не задумываться. Для таких людей тоже пишутся книги: для веселья и развлечения. И это хорошо, что их пишут. Но кроме беззаботных игры и веселья у любого человека бывают дни печали, часы обиды на друзей и подруг, бывают болезни и горе, страшное одиночество и отчаянные неудачи. И любой человек, посмеявшись и наигравшись, однажды начинает думать. Про себя и про жизнь всех людей. С героями Екатерины Мурашовой такое происходит нередко. Может быть, поэтому с книгами ее случаются неожиданные истории. Например, самую первую, «Полосу отчуждения», издали сначала не в России, а в Австрии и Германии. В этих странах автор сразу стала знаменитой современной русской детской писательницей. В России же о той книге знали немногие. И лишь спустя несколько лет ее смогли прочитать на родине. Правда, другая книга, повесть «Класс коррекции», которую, как и эту, напечатало издательство «Самокат», наоборот, еще до появления в свет была награждена Национальной премией по детской литературе. Но это еще что! Однажды я присутствовал в зале, где эту книгу обсуждали не ученики, а учителя. И так горячо они спорили, что чуть не подрались! Серьезные взрослые завучи и даже директора школ. Вы видели когда-нибудь, завучей, дерущихся из-за книги? Я, например, такое увидел впервые. Дело в том, что книги Мурашовой о самом главном в жизни. Не только о радостях и веселье, но и о тревоге за тех, кому нужна наша помощь, кому без нас будет плохо, кого необходимо спасать. Хорошо, если вы еще никогда не попадали в беду. А если попали? Помните, как вы были счастливы, когда совсем незнакомый человек вас выручал? Книги Екатерины Мурашовой помогают нам вглядываться в жизнь. Они показывают, что каждый человек, даже самый неказистый и невезучий с виду, все равно сохраняет свет в своей душе и необходим остальным людям. Он, как и мы с вами, тоже может совершать добрые и отважные поступки. И герои книги, которая у вас в руках, их совершают, хотя, казалось бы, им не так уж и много лет. А на прощание я процитирую слова Мурашовой, которые пока не напечатаны ни в одной из ее книг. Она сказала это однажды в интервью. Но эти слова тоже очень важны: «Я не знаю, как устроен этот мир, и не верю ни в каких конкретных богов. Но одну важную закономерность сумела, мне кажется, в нем уловить. Мир — ВСЕГДА отвечает. Но посылает нам не то, чего мы хотим (это было бы слишком просто и неинтересно), а только то, на что мы ОСМЕЛИВАЕМСЯ. Осознайте разницу и никогда не торопитесь сдаваться, если вам говорят, что это или то слишком трудно, малодостижимо из вашего положения, „лучше синица в руках, чем журавль в небе“ и т. д. Осмельтесь и сделайте шаг вперед по желанной для вас дороге. Затем еще один… и еще… Потом когда-нибудь оглянетесь назад и удивитесь — как далеко вам удалось уйти». Валерий Воскобойников Пролог Ну не съедят же они ее, в конце-то концов! Завуч старших классов глянула на экран компьютера, стоящего на столике у секретарши директора, и нервно потерла сухие ладони. — Может, и не съедят, — флегматично откликнулся стоящий на пороге своего кабинета директор школы и сквозь стеклянные двери канцелярии внимательным взглядом проводил уходящих — кругленькую невысокую маму, крепко сжимающую ладонь не менее кругленькой дочки. Толстые косички девочки смешно топорщились по бокам головы. — А может быть, и… вон она какая толстенькая, аппетитная… — Юмор у вас, Вячеслав Борисович! — неодобрительно поежилась завуч. — Я думала, они такие косички уже сто лет не носят, — заметила секретарша. — Может, у нас не носят, а там… — сказала завуч. — Откуда они приехали-то? — Откуда-то из Сибири, — секретарша защелкала клавишами. — Либо ты сожрешь, либо тебя. Закон природы, — философски заметил Вячеслав Борисович. — А не будешь с юмором ко всему этому относиться — сожрут быстрее. Мое собственное наблюдение. Школа — всегда зона риска. — Значит, в 8 «А» класс из новеньких направляем Коровину, Игнатьева и еще этого мальчика — Дмитриева, так? — завуч явно не была расположена к абстрактным рассуждениям. — Дмитриевского, — поправила секретарша, взглянув на экран. — Дима Дмитриевский. — Дима Дмитриевский, — с удовольствием повторил директор. — Звучит! А отчество у него какое? Небось, Дмитриевич? — Нет, — с явным сожалением сказала секретарша. — Отчество — Михайлович. — Все равно — звучит! — упрямо сказал Вячеслав Борисович и скрылся в своем кабинете. — Ну должны же мы кого-то направлять в этот класс! — неизвестно к кому обращаясь, громко проговорила завуч. — Не создавать же из него резервацию! Если в нашу школу переводят детей по направлению РОНО, то мы обязаны… — Лидия Федоровна, а может, они как раз в индейцев играют? — оторвавшись от компьютера, спросила секретарша. — Вот вы сказали про резервацию, я и вспомнила… — Какие индейцы, Верочка?! Какие индейцы?! — патетически воскликнула Лидия Федоровна. — Господи, боже ты мой! Если бы все было так просто! Глава 1 Тая — Ты должна быть готова ко всему! — сказала ей мама незадолго до начала учебного года. У мамы слегка дрожали руки и размазалась помада. Так бывало всегда, когда она кусала и облизывала губы. Папа пытался ее от этой привычки отучить, но не сумел. — Ерунда! — резко сказала тетя Зина. Тая ждала продолжения и ободрения со стороны тетки-ленинградки, но не дождалась. Мамина сестра вообще была немногословна, это Тая уже успела заметить. Что ж, можно сказать, в общем и целом она готова. Даже интересно, как именно ее будут дразнить здесь, в мокром и холодном городе Петербурге? Тая понимала, что этого решительно не может быть, но почему-то все будущие одноклассники представлялись ей одинаковыми, похожими на их собственный город — каменистыми, сумрачными и какими-то влажно-скользкими. И разумеется, длинными и худыми. Тая посмотрела на себя в зеркало и обиженно отвернулась. Потом вспомнила соответствующую поговорку и улыбнулась сама себе. Нужно честно признаться, что на их месте она, пожалуй, и сама не удержалась бы. В ней есть просто все на свете для того, чтобы стать объектом для дразнилок будущих одноклассников. Словно нарочно собирали в одно место. Она толстая — это раз. Не подлежит сомнению, несмотря на все мамины попытки объяснений и оправданий. «Полненькая», «пухленькая» и прочее — это все для идиоток. Она просто жирная, и достаточно взглянуть на маму и вспомнить бабушку, чтобы понять — худенькой и стройной ей не бывать никогда. Так. Во-вторых, фамилия — Коровина. «Толстая корова» — кто бы удержался! Но и это еще не все. К фамилии прилагается имя — Тая, Таисия. Папа назвал ее в честь своей бабушки, которая его воспитала. Замечательно. Чудесная дразнилка-загадка из ее прошлого класса, нет, ей самой нравится, честное слово: «Тает, тает, никак не растает, только толще становится. Что такое?» Ответ: «Тайка Коровина из „Б“ класса». Четвертый пункт — дурацкие косички. Ну это уж — фиг вам, завтра же отрежу к чертям собачьим. Тем более что тетя Зина в этом вопросе на Таиной стороне. Папа считал, что у девочки-девушки-женщины должны быть длинные волосы, к тому же аккуратно убранные. Никаких патл. Старая школа. Мама до сих пор ходит с кичкой, от которой у ее сестры нос морщится, как у овчарки Рекса. У самой тети Зины аккуратная маленькая головка, стрижка коротенькая, 12 мальчиковая, обалденно ей идет. Тетя Зина на восемь лет старше мамы, а выглядит — моложе. Что там у нас есть еще? Темные, большие, но откровенно раскосые глаза со складкой на веках. А что вы хотите? Папа родился где-то в центре России, но мама-то с тетей Зиной — настоящие сибирячки, еще в середине 19 века кого-то из их предков сослали в Сибирь за вольнодумство или бунт, а он там взял и женился на красавице из местного племени. Но, может, в Петербурге раскосые глаза никого не интересуют? Смешно, но ведь и это еще не все. Тая — круглая отличница. Пятерочница. Зубрилка. И это уж не по прозвищу, а по сути. В начальных классах, если получала четверку за контрольную, плакала безутешно. Даже учительница сердилась. Мама объясняла, что никто не может прожить жизнь, не сделав ошибок. Напрасно объясняла. Тая старалась, чтобы ошибок не было. В тетрадках — получалось. Папа ее старание одобрял и поддерживал. Она до сих пор не может лечь спать, пойти гулять или смотреть телевизор, если хоть один урок не сделан или сделан недостаточно хорошо. Задач решает больше, чем задают (чтобы хорошенько усвоить материал), рефераты пишет в два раза больше по объему, чем нужно (увлекается темой и не может остановиться), а все параграфы прочитывает по три раза, потому что память не очень хорошая. Достаточно? Сто раз достаточно! Значит, так: «толстая корова, китаёза, зубрилка». Это для начала. Питер — город творческих людей, так тетя Зина говорит. Стало быть, творческие люди одноклассники придумают еще что-нибудь свое. «Будь готов!» — «Всегда готова!» Тая улыбнулась себе в зеркало еще раз и удовлетворенно отметила, что улыбка у нее получилась хорошая — симпатичная, добрая и совсем не наглая и не испуганная. Именно та улыбка, которая нужна в сложившихся обстоятельствах. Еще самую чуточку потренироваться — и можно идти в школу. Ветер дул в окна. Окна прогибались и пели. Пахло так, будто неподалеку разлили большую склянку с йодом. «Это водоросли пахнут, — объяснила тетя Зина. — Ветер с моря». — Ветер с моря, ветер с моря, ветер с моря, — с удовольствием повторяла Тая в такт шагам. В самом словосочетании было что-то терпкое и вкусное. Там, где она жила раньше, моря не было. Только река и болота. Тетя Зина все время убегала вперед, потом останавливалась и поджидала отставших родственников. У нее были очень длинные ноги, и она еще не привыкла ходить вместе с сестрой и племянницей. «Если бы только у меня были такие ноги, я бы вообще…» — начала думать Тая. Что именно «вообще», так и не придумалось, потому что тетя Зина, мама и Тая вместе с другими детьми и родителями сначала свернули в подворотню, а потом вышли в неожиданно просторный школьный двор. Во дворе царила обычная для 1 сентября суета, точно такая же, как и в прежней Таиной школе. Крошечные первоклашки судорожно цеплялись ладошками за руки родителей. Разноцветные букеты крутились маленькими каруселями и шуршали целлофаном. Старшеклассники придирчиво оглядывали друг друга и делились новостями. От привычности картины Тая слегка приободрилась. Мама же, наоборот, выглядела растерянной среди блестяще-галдящего водоворота. — Куда же нам теперь? У кого спросить? — обратилась она к сестре. Тетя Зина приподнялась на цыпочки и зорко глянула поверх голов окружающих ее людей. — Вон там! — указала она. — Табличка. 8 «А». Тая немедля начала протискиваться в указанном направлении. Ее толкали с разных сторон, а один раз довольно сильно пнули в бок сумкой и сразу же басовито извинились откуда-то сверху. Мама с тетей Зиной быстро отстали, и это было правильно. Тая совсем неплохо чувствовала себя в возбужденной толпе детей и родителей, ничего не имела против чужих вполне добродушных прикосновений и сама действовала достаточно энергично. Среди кучковавшихся вокруг таблички с надписью «8 „А“ класс» родителей практически не было. Тая и это внутренне одобрила. Никого из будущих одноклассников конкретно не разглядывая («Глазеть неприлично!» — папин голос в голове) и даже не пытаясь ни с кем познакомиться (на это еще будет время), Тая закрутила головой, пытаясь отыскать классную руководительницу. Толстая отличница и зубрилка вовсе не была простушкой и по собственному опыту прекрасно знала, на кого ей следует ориентироваться в первую очередь. Почти все учителя Таю любили. Особенно нравились им ее аккуратные тетрадки и умные, подробные рефераты. Почему-то классная руководительница никак не отыскивалась. «Может быть, не подошла еще…» — с некоторым удивлением подумала Тая, легко протиснулась в первый ряд, поудобнее перехватила букет разноцветных астр и стала внимательно слушать начавшееся выступление директора школы. Директор, как ему и положено, всех поздравлял, призывал к успехам и, справляясь с листками из толстой красной папки, говорил всякие хорошие слова про школу. Директор Тае тоже понравился (она его вроде бы видела, когда записывалась?). Он был немолодой, но, как сказала бы мама, «весь из себя видный мужчина». «Интересно, какой предмет он преподает? — подумала Тая и загадала: — Наверное, историю или математику». После директора выступал какой-то депутат в костюме (Тая была одной из немногих, кто ему хлопал), потом читали стихи про осенние листья, которые Тая почти не разобрала из-за громкого шуршания в неправильно настроенном микрофоне, а в конце даже танцевали девочки в красных сапожках и сарафанах. У одной из девочек-танцорок была неправдоподобно длинная и толстая коса, мотавшаяся во время танца из стороны в сторону. «Искусственная, наверное, — вытаращив глаза, подумала Тая. — Не может такого быть, чтобы настоящая». Сама Тая накануне первого сентября обстригла-таки свои задорно торчащие косички и сделала по совету парикмахерши модную прическу «каскад». — Понимаешь, тогда твое лицо будет казаться не таким круглым, — так мастер объяснила свой выбор, возражая против совсем короткой стрижки «под тетю Зину». — А все остальное мое круглое куда денется? — слегка удивилась Тая. — А все остальное круглое — это уже не по моей части, — резонно заметила парикмахерша. И Тая с ней согласилась — нельзя же хотеть всего сразу. Парикмахерша, несомненно, оказалась права. С новой прической Тая действительно нравилась себе в зеркале чуть-чуть больше. Пряди рыжеватых волос слегка закрывали щеки, челка красиво пересекала невысокий лоб, и даже оставшиеся на своем месте глаза казались больше, длиннее и загадочнее. Когда по усыпанной первыми желтыми листьями дорожке бодрой рысью пробежал рослый одиннадцатиклассник с очаровательной малышкой на плече (малышка широко улыбалась и ошалело звонила в перевязанный розовой ленточкой колокольчик), Тая поняла, что праздничная линейка заканчивается. Под торжественный марш все двинулись к школьному крыльцу. Тая даже не пыталась отыскать взглядом маму (обе они слишком маленького роста, чтобы увидать друг друга в толпе), но на всякий случай встала на цыпочки и приветственно помахала рукой в пространство — может быть, высокая тетя Зина заметит ее и передаст маме. Неожиданно Таин взгляд наткнулся на мальчика, который почему-то сидел сбоку и сверху от всех, на ступеньке пожарной лестницы. Рядом с ним на торчащем из стены крюке висела школьная сумка. В свободной руке мальчик держал голубую лилию на длинной ножке. Мальчик тоже поймал взгляд все еще размахивающей рукой Таи. На лице его отразилось удивление, потом он пожал плечами и вежливо помахал в ответ. Тая немедленно покраснела и опустила глаза. «Сам странный! — оправдывая себя, подумала она. — Чего, спрашивается, он на этой лестнице уселся, когда все нормальные люди на линейке стоят?!» Класс оказался на первом этаже, в левом торце. Три больших окна, старомодные люстры с рожками, темноватые стены, увешанные формулами, таблицами и портретами (по большей части незнакомыми — только в одном, явно древнем греке, Тая вроде бы узнала Архимеда). «Кабинет математики, — решила Тая. — Стало быть, классная руководительница — математичка. Где же она, наконец? Неужели заболела прямо на 1 сентября?! Вот незадача!» Несмотря на отсутствие в классе учительницы, одноклассники почему-то не орали, не прыгали по партам и уж тем более не дрались сумками и рюкзаками (именно так проводили свободное от учителей время в прежнем Таином классе). Одна из девочек, повернувшись к классу спиной, красиво и не торопясь выписывала на доске разноцветными мелками: «1 сентября!!! Поздравляем!!!» На ее спине Тая с изумлением увидела все ту же неправдоподобную косу. Теперь, вблизи, никаких сомнений уже не оставалось — коса была настоящей. На последней парте сидел мальчишка в шарфе. На лице у него имелись: сине-багровая опухоль под глазом, несколько слегка подсохших ссадин и крайнее отчуждение от всего происходящего. «Бедненький!» — жалостливо подумала Тая, глядя на мальчика в упор, поскольку его разноцветная физиономия невольно притягивала взгляд. «Отвали и не суйся!» — на лице мальчика немедленно пропечатался ответ. Тая отвернулась, почти не обидевшись, и даже признала правоту нового одноклассника. В самом деле, зачем ему ее жалость? Прочие одноклассники, разбившись на небольшие группы, негромко переговаривались между собой, чем-то обменивались — скорее всего, компьютерными дисками. «Игры или фильмы», — догадалась Тая и тяжело вздохнула. У тети Зины компьютера не было. «Я за ним и так на работе целый день сижу, — объяснила Зина сестре и племяннице. — Дома мне как-то ни к чему…» Несколько человек сидели поодиночке на своих местах и к чему-то прислушивались — вероятно, слушали музыку из МРЗ-плееров. МРЗ-плеера у Таи тоже не было. Был старенький DVD-плеер, но он сломался полгода назад, и все руки не доходили починить. «Даже если познакомлюсь, и поговорить-то не о чем будет!» — понуро подумала Тая, быстро огляделась исподлобья («Не глазеть! Не нарываться! Пока никто не дразнится — и хорошо. Вот-вот должна подойти учительница»), увидела свободное место за второй партой у стены, положила туда сумку и присела на краешек скамьи. В этот момент дверь в класс приотворилась, и Тая проворно вскочила, радостно приветствуя наконец-то отыскавшуюся классную руководительницу. Вместо классной руководительницы в класс осторожно протиснулся мальчик с голубой лилией. И сразу же встретился с обожающим взглядом Таи, которая подобострастно «ела глазами» предполагаемое начальство. «Тьфу ты, черт! Опять он!» — не на шутку разозлилась Тая и сердито фыркнула. Мальчик снова удивленно пожал плечами, кивнул насупившейся девочке и пошел искать себе место. Пока Тая переживала свою оплошность («Что он, интересно, теперь обо мне думает?!»), из незамеченной ею низенькой двери в торцевой стене появился очень высокий, сутулый и совершенно седой человек. Сильно припадая на правую ногу, он прошел к учительскому столу. Заметив учителя, одноклассники стремительно перераспределились и молча вытянулись возле своих парт. Тая тоже встала возле выбранной парты. Никто на нее не смотрел. Все смотрели на учителя, ожидая его слов. Тут Тая наконец позволила себе внимательно разглядеть своих будущих одноклассников всех разом… …И ей стало так страшно, как до сих пор было всего только один раз в жизни. Реальные одноклассники оказались именно такими, какими представлялись ей в недавних кошмарах. Такими, какими они никак не могли быть. И все же были — высокими, худощавыми, похоже одетыми и с одинаковыми выражениями на одинаковых лицах. То есть лица их, конечно, были разными, одинаковыми были глаза, а еще точнее — выражение глаз, а в них… — Здравствуйте, ребята! — сказал между тем седой учитель глуховатым приятным голосом. — Я очень рад снова вас всех видеть. Прежде чем мы с вами начнем наш первый урок… «А-а-а, мамочка-а! — мысленно взвыла Тая. — Куда это я попала?!» Глава 2 Дима На стене в большой комнате гулко пробили часы. Стоящий у окна Дима вздрогнул — он все еще не мог к ним привыкнуть. — Если хочешь, я не буду их заводить, — мягко предложила бабушка, явно наблюдавшая за внуком. — Сама привыкла за много лет, а других, я понимаю, может раздражать… — Пускай будут, бабушка, — не оборачиваясь, к зал Дима. — Мне не мешает. Я их уже почти полюбил. — Да, — вздохнула бабушка. — Я уж вижу, что ты не слишком-то похож на нынешних… — Я похож на самого себя, — возразил Дима и, помедлив, добавил: — С твоего позволения… Бабушка громко вздохнула, но больше ничего не сказала. Дима смотрел. Вид из большого полукруглого окна гостиной был такой, что не оторваться. Папа сказал, что квартира на седьмом, последнем этаже стоила почти на треть дешевле. Это невозможно было понять. За окном расстилались разноцветные живые крыши. После каждого дождя от них поднимался пар, и они как будто шевелились и делались еще ярче. Словно множество волшебных ковров-самолетов собиралось разом взлететь. Это было весело и красиво. Из-за каждой трубы в любой момент мог выглянуть Карлсон. Внизу, в глубине, посередине тесного асфальтового двора рос старый разлапистый клен. Несмотря на конец лета, его верхние листья уже отчетливо багровели сквозь зелень. «В городе, особенно в центре, деревья желтеют и краснеют раньше, — объясняла бабушка. — У них трудная жизнь». Она говорила о деревьях так, как говорила бы о людях, соседях. А слово «город» отчетливо проговаривала с большой буквы — «Город». И никогда не называла его по имени, как будто бы других городов на свете не существовало. — Моя мать, а твоя бабушка — умная, интеллигентная, но довольно экстравагантная дама, — сказал Диме отец, когда они уезжали из Москвы. — Тебе придется к ней привыкать. Тогда Дима ничего не ответил, но про себя подумал, что бабушкины странности наверняка не самое сложное из того, к чему ему предстоит привыкнуть. Он видел бабушку три года назад и даже жил у нее на старой квартире вместе с отцом и братом на зимних каникулах. Никаких конфликтов между Димой и бабушкой, помнится, не было. Бросив последний взгляд на расстилающиеся за окном крыши, Дима взял с этажерки список продуктов и кивнул бабушке, которая читала книгу, расположившись в кресле между торшером и огромным фикусом. Фикус был представлен Диме сразу после переезда. По словам бабушки, он имел немецкое происхождение, собственное имя — Вольфганг и сложный, а говоря откровенно, так и просто прескверный характер. Дима не очень понимал, как может быть прескверный характер и немецкое происхождение у фикуса, но с бабушкой, естественно, не спорил. Когда входил в гостиную по утрам, с Вольфгангом, на всякий случай, здоровался. Фикус, разумеется, хранил высокомерное молчание. За два месяца совместной жизни принципы ведения небольшого домашнего хозяйства Дмитриевских практически уже установились. Отец — Михаил Дмитриевич Дмитриевский — работал и выполнял мелкий текущий ремонт. Качество ремонта не обсуждалось. Бабушка — Александра Сергеевна — готовила еду на всех и мыла посуду, снимая для этого кольца и надевая нежно-розовые пересыпанные тальком перчатки. Дима по списку закупал продукты в двух ближайших магазинчиках, гулял вечером со старой бабушкиной болонкой Фаиной (днем бабушка гуляла с собачкой сама — для моциона) и по субботам драил с порошком все кастрюли. Одежду стирали в стиральной машине или отдавали в химчистку. Бабушка гладила для себя и сына. Дима справлялся сам. Впрочем, как и большинство его сверстников, он предпочитал джинсы и куртки с капюшоном, которые не надо гладить. Раз в неделю приходила домработница (та же, что посещала бабушку на старой квартире) и делала большую уборку. Вернувшись из магазина, Дима выгрузил продукты в большой современный холодильник, похожий на готовый к старту ракетоноситель, и доложился бабушке: — Капусты брокколи не было. Я купил цветной и панировочные сухари, как ты вчера говорила, хотя в списке их не было. Кефир у нас еще оставался, я не стал покупать. Йогурт только нам с тобой — папа его не ест ни в каком виде. — А что все-таки Михаил употребляет из молочных продуктов? — попыталась уточнить Александра Сергеевна. — Ты знаешь? — Кажется, ничего… — ответил Дима и попытался вспомнить: — Сырники со сметаной — вот, даже любит. И вообще сметана — в салат если, в суп… — Очень хорошо, значит, завтра я приготовлю сырники, — удовлетворенно кивнула Александра Сергеевна. — Кстати, если Фаина опять спит у тебя на кровати, гони ее, пожалуйста, к чертовой бабушке! Дима прошел в свою комнату и сел за стол. Фаина подняла лохматую грязно-белую морду и повела черным носом. Александра Сергеевна держала пожилую болонку на строгой диете, предписанной ветеринаром, и требовала, чтобы она спала в специальной корзинке, стоящей на полу, возле ортопедической кровати хозяйки. Дима, любивший вечером погрызть печенье или съесть бутерброд, тайком подкармливал собачонку и пускал спать на свою тахту под одеяло. В результате за последний месяц предательница фактически переселилась к нему в комнату. — Нет, Фаина, сейчас ничего не будет, — сказал Дима, аккуратно списал с чека в блокнот стоимость продуктов, подвел баланс, тщательно пересчитал и убрал в ящик оставшиеся деньги. Отчета у него никто не требовал. Деньги «на хозяйство» выдавали на неделю, исходя из приблизительных бабушкиных представлений о текущей стоимости основных продуктов в Городе. Больше того, отец сказал, что Дима может сам распоряжаться сэкономленными «на хозяйстве» деньгами. Никаких особых планов экономии у Димы не было. Просто ему было удобно учитывать все покупки и записывать результат. К своим 13 годам он доподлинно знал, что в мире есть множество вещей и явлений, которые учесть и просчитать невозможно. Деньги посчитать легко. Почему нет? Задвинув ящик стола, Дима включил компьютер и некоторое время смотрел на экран, на котором сначала появилось изображение вечернего побережья с пальмами, а потом по очереди зажигались иконки. Пальмы напомнили Диме о прошлогоднем отдыхе с мамой и братом в Турции. «Надо сменить заставку», — решил он. Потом вспомнил о школе. Школа — это уже скоро. Взглянул на календарь. Пусть. Пусть будет школа. — Дима, скажи, ты непременно хотел бы учиться в математической спецшколе? — спросил отец вскоре после переезда. — Я вполне мог бы обойтись и обычной школой, — подумав, сказал Дима. — Решать задачи не обязательно на уроках, а книги и компьютер всегда Доступны. — Очень хорошо, — Михаил Дмитриевич вздохнул с явным облегчением. — Не скрою, такое решение меня сейчас очень устраивает, и я тебе за него благодарен. Слишком уж много других проблем. Но хочу, чтобы ты знал: твой уровень позволяет тебе учиться по программе любой спецшколы. Разумеется, после девятого класса ты будешь поступать и поступишь в специализированную школу и станешь готовиться к поступлению в университет. В Московский или Петербургский — это уж как тебе будет угодно. Эта школа — только на два класса, восьмой и девятый… — Папа, я же сказал: меня это вполне устраивает… — Я волнуюсь, как примут тебя одноклассники. В обычной школе, знаешь ли, немного другой контингент… Хотя в РОНО, куда я носил твои документы, мне любезно порекомендовали сильного учителя-математика в одной из ближайших школ. Удачное совпадение — он как раз классный руководитель восьмого класса… — Очень хорошо, папа, я согласен пойти в эту школу, к этому математику! — самую чуточку повысив голос, сказал Дима. Не признаваясь самому себе, он уже устал от непривычного многословия и объяснений отца. Зачем он оправдывается? Ведь он никогда не делал этого раньше. Неужели теперь всегда будет так? На первое сентября Дима надел черные джинсы, белую рубашку и темно-коричневый замшевый пиджак, который отец привез ему из Канады, когда был там на конгрессе. Бабушка настаивала на костюме-тройке, но Михаил Дмитриевич поддержал сына. — Ты не понимаешь, мама, — сказал он. — Учитывая все обстоятельства, Дима сделал идеальный выбор. Строго и одновременно демократично — прекрасное сочетание. — Ни с чем, кроме как с демагогией, ваша демократия не сочетается, — проворчала Александра Сергеевна (по убеждениям она была монархистка), но в конце концов согласилась с сыном и внуком и даже попыталась дополнить Димин наряд шелковым шейным платком и старинными серебряными запонками с черными агатами. Неконфликтный по природе, Дима всегда искал компромисс — от платка ему удалось отвертеться, зато на запонки он спокойно согласился — все равно их под пиджаком не видно. — Папа, тебе не обязательно меня провожать, — сказал Дима. — Я тебя там как-то не представляю. — Ты знаешь, я тоже, — благодарно кивнул отец. — Мы с Фаиной могли бы… — начала Александра Сергеевна, взглянула на внука и замолчала, не закончив фразы. — Я вам все подробно расскажу, — пообещал Дима, пряча глаза и обращаясь к болонке. Фаина облизнулась в предвкушении. Голубую лилию бабушка выбрала из цветов, которые стояли у нее в комнате в хрустальной вазе. — Зачем? Я же не первоклашка, — попытался воспротивиться Дима. — Кому я ее подарю? У меня даже классный руководитель мужчина… — Цветы всегда уместны, — загадочно сказала бабушка. Дима покорно кивнул и обхватил горячей ладонью прохладный упругий стебель. Перед входом в подворотню Дима остановился и с полминуты боролся с собой — так ему хотелось повернуть назад и уйти. Родители с детьми, которым его застывшая фигура мешала пройти, оглядывались с неудовольствием. Неожиданно один из первоклашек, которого целеустремленно тащила за руку яркая, энергичная восточная мать, остановился, упершись крепкими ножками в асфальт, и внимательно глянул на Диму темными глазенками. — Не бойся, большой мальчик, — тихо сказал он. — Все будет хорошо, — и добавил: — Видишь, я сам боюсь… — И ты не бойся, — с готовностью улыбнулся малышу Дима. — Если кто обидит, обращайся сразу ко мне. — Спасибо, — вежливо кивнул малыш и скрылся в толпе, которая всасывалась в подворотню, как конфетти в пылесос. В школьном дворе у Димы почти сразу закружилась голова. В толпе он всегда чувствовал себя так, словно тонет в болоте. Ноги сделались ватными. Голоса звучали, как размеренное кваканье. От огромных букетов пахло холодной водой. Дима поискал глазами и быстро нашел спасительный выход. С трудом протиснулся к пожарной лестнице, перекинул сумку через плечо, взял лилию в зубы… Несколько стоящих поблизости людей взглянули с удивлением («Что ему там понадобилось?!»), но тут же, занятые своим, перестали его замечать. Дима вполне удобно уселся на перекладине, повесил сумку на крюк и уже не без удовольствия стал наблюдать за происходящим. К микрофону, установленному на свободном пятачке, под стойкой с баскетбольной корзиной, по очереди подходили разные люди и говорили дежурные, но вполне доброжелательные слова. Когда начались номера художественной самодеятельности, Дима прищурился и попытался отыскать-таки свой класс. Через некоторое время он заметил табличку с надписью и тут же увидел круглолицую девочку, которая приветственно махала ему рукой и широко улыбалась. Дима удивился. «Откуда она меня знает, если я ее первый раз вижу? — подумал он, но на всякий случай вежливо помахал в ответ. — Вдруг мы где-нибудь уже встречались, а я просто забыл? Вполне могло быть…» Линейка между тем явно заканчивалась, и с лестницы надо было слезать. Дима отвернулся от непонятной девочки и занялся сумкой. От своего класса он, естественно, отстал и уже внутри школы довольно долго, сидя на скамейке возле гардероба, пережидал шуршащие целлофаном и поблескивающие в полутьме потоки школьников. Потом огляделся и спросил у девушки с челкой и маникюром, которая вроде бы никуда не спешила. — Скажите, пожалуйста, 8 «А» где я могу найти? — Новенький, что ли? Дима молча кивнул. — Вон туда иди, — девушка указала длинным красным ногтем. — В самом конце кабинет математики. Там они, голубчики. — Благодарю вас, — сказал Дима. — Вы мне очень помогли. — Да на здоровье, — ответила девушка, на мгновение перестала жевать жвачку и посмотрела на Диму с удивлением. В дверь Дима постучал, но, поскольку ему никто не ответил, решил все же войти. Первым, кого он увидел в своем новом классе, была все та же круглолицая девочка, радостно вскочившая ему навстречу и глядевшая на него так, как будто он был ее давно потерянным братом-близнецом, которого она наконец-то, после долгих и опасных приключений, отыскала. Учителя в классе не было, а остальные одноклассники, по-видимому, не обратили на Диму никакого внимания. От непонимания ситуации Дима едва не попятился обратно в коридор, но в этот момент странная девочка сердито и громко фыркнула и отвернулась. Подумав несколько секунд, Дима решил, что она просто приняла его за кого-то другого и ошиблась. Он пожал плечами, вошел в класс и стал присматривать себе место где-нибудь подальше от доски. Последние парты казались свободными, только у самого окна, отвернувшись от всех, сидел сумрачный мальчик с «зенитовским» шарфом на шее. — Здесь не занято? — Дима выбрал предпоследнюю парту у стены, но на всякий случай обратился к мальчику, который стоял рядом в проходе и разговаривал с приятелем, сидящим на средней колонке. — Нет вроде бы. Садись, если хочешь, — мальчик повернулся к Диме, спокойно и необидно оглядел его и спросил: — Ты будешь учиться у нас в классе? — Да, — сказал Дима и представился: — Меня зовут Дима Дмитриевский. — Кирилл Савенко, — назвался в ответ мальчик. В этот момент в классе незаметным для Димы образом появился учитель, и Кирилл Савенко с неожиданной быстротой переместился вперед, к своему месту, оставив Диму с открытым для продолжения беседы ртом. К тому же осталось не очень понятным, куда девать бабушкину лилию (Дима как раз собирался выяснить это у Кирилла). В конце концов Дима положил цветок на скамейку рядом с собой. Учитель был сед, хром, говорил теплым, глуховатым, похожим на старый плед голосом. Что понравилось — первый урок был именно уроком математики, а не переливанием из пустого в порожнее, как обычно бывало с прежней Диминой классной руководительницей. Было, разумеется, повторение. Дима помалкивал, хотя, конечно, мог ответить на все вопросы и решить все задачи. Но он понимал, что эта школа — обычная, с обычной программой, а он пришел из математической, и потому особенно выпендриваться прямо в первый день — не следует. Одноклассники даже на первый взгляд оказались совсем не такими, какими представлял их папа и другие знакомые семьи Дмитриевских, которые были категорически против устройства Димы в обычную районную школу. «Неужели петербуржцы в самом деле настолько не похожи на москвичей?!» — мысленно удивился Дима и признался себе, что его лично подобные отличия вполне устраивают. Уже на первой перемене Дима обратил внимание на то, что все в классе — и девочки, и мальчики — носили одинаковые значки, не слишком, впрочем, заметные на первый взгляд. Небольшой черно-красный ромбик, на нем две серебряные латинские буквы А и G, переплетенные между собой. «Фанаты какой-нибудь питерской музыкальной группы, — сообразил Дима. — Надо будет потом выяснить, выучить солистов, названия основных песен и тоже купить такой значок, чтобы не выделяться». На перемене Кирилл Савенко на правах знакомого представил Диму одноклассникам. — Понятно, что сразу всех ты, конечно, не запомнишь, — сказал Кирилл. — Потом, понемножку… Подумав, Дима решил, что здесь можно немножко и выпендриться. — Я запомнил, — сказал он и не торопясь, переводя взгляд с одного лица на другое, повторил все имена и фамилии, названные ему Кириллом. — Очень полезная у тебя способность, — с уважением сказал Антон, приятель Кирилла. — Ты можешь только имена или вообще все? — Многое, — не вдаваясь в подробности, ответил Дима. — Здорово, — спокойно подтвердила девочка с длинной косой, которую, естественно, звали Машей. Дима поискал глазами мальчика с шарфом, внезапно вспомнив, что среди представленных ему одноклассников того не было. Но мальчика нигде не оказалось. «Неужели сбежал в первый же день?» — с легким удивлением подумал он. Потом Дима обратил внимание на то, что девочки и мальчики в его новом классе общались между собой абсолютно ровно. Никакого напряжения между ними заметно не было. «И очень хорошо!» — решил Дима, не вдаваясь в размышления о причинах. Всякие разборки с девчонками и их бесконечное вредничанье надоели ему еще в его предыдущем классе. После знакомства к Диме никто не подходил, ни о чем не спрашивал и ни с чем не обращался. Вероятно, одноклассники оставили все это на его усмотрение. Такой обычай. К пятому уроку Дима уже полагал, что его первый день в школе прошел как нельзя лучше. Единственным неудобством оставалась голубая лилия, которую он так и таскал с собой из кабинета в кабинет. Неожиданно спокойное течение событий нарушила все та же новенькая девочка, которая с кем-то перепутала Диму на линейке. С ней, как и следовало ожидать, обошлись так же, как и с Димой. На первой же перемене познакомились (оказалось, что девочку зовут Тая Коровина), назвали свои имена и оставили в покое. Все уроки девочка отчего-то нервничала, краснела, вертелась за партой. На переменах, вместо того чтобы, как Дима, почитать книжку (а что еще делать там, где пока никого не знаешь?), бродила по коридору из конца в конец и заглядывала в лица. И наконец на последней перемене, когда все уже собрались перед кабинетом русского и литературы, неожиданно почти завизжала: — Ну, вы! Кто-нибудь назовет меня наконец «толстой коровой» или нет?!! Одноклассники обернулись на ее визг и вдруг… не изменив выражения лиц, как будто построились. Дима решил, что ему померещилось. Но толстой Тае вроде бы померещилось то же самое. Девочка округлила глаза от ужаса, и Дима понял, что сейчас она заорет уже по-настоящему. Не слишком осознавая свои действия, он шагнул вперед и громко сказал: — Толстая корова! Настоящая толстая корова! Тая подняла ладони к губам и шумно выдохнула сквозь сжатые пальцы. Дима, зажмурившись, помотал головой, сделал еще один шаг и протянул девочке лилию. — Возьми! Он был уверен, что она откажется и обязательно как-нибудь обзовет его в ответ. Но Тая молча взяла цветок. К классу подошла учительница литературы и заскрежетала ключом в двери. — Спасибо, — сказал Диме Кирилл Савенко, проходя в класс вслед за ним. Глава 3 Тимофей Желая еще потянуть время, Тимка поправил на шее сине-белый «зенитовский» шарф, поддернул сползающие с бедер «рэперские» штаны и осторожно потрогал напухший под правым глазом фингал. Больше делать было нечего. Тимка чуть слышно выругался сквозь редко растущие зубы и свернул в подворотню. Вчера мать весь вечер умоляла его. Глаза у нее закатывались и мутнели, как у полудохлого голубя. Он вилял, огрызался, а потом не выдержал и поддался, пообещал. Хотя не нужна ему эта школа сто лет. И все другие — тоже. Во дворе толпились и бродили сотни людей, но, как и всегда, ему казалось, что вокруг него — пустое Место. И пустые глаза, которые на нем никогда не останавливаются, а, словно споткнувшись на секунду, торопливо скользят дальше, отыскивая что-нибудь покрасивее и более достойное их внимания. Тимка легко нашел свой теперешний класс и стоял чуть позади группы родителей младшеклассников. Родители поднимались на цыпочки, стараясь ни на мгновение не упустить из виду свое малорослое чадо, и остервенело махали ладошками. У микрофона сменяли друг друга какие-то люди с одинаковыми лицами. Как и везде, они про что-то врали, изображали воодушевление и как будто сами себе не верили. Впереди будущих одноклассников стояла толстая девочка с физиономией веселого поросенка и энергично хлопала каждому говорящему, потряхивая растрепанным букетом разноцветных астр. В классе Тимка сразу прошел назад и сел за последнюю парту у окна. Он понимал, что такое клевое место наверняка за кем-то забито, и готов был отстаивать свои права. Надо им сразу показать, кто есть кто, и тогда потом будет меньше проблем. Однако никто клевое место у Тимки не оспаривал. Никто не садился рядом, и, более того, парта впереди тоже оказалась свободной. Одноклассники спокойно базарили между собой, ничего не спрашивали и даже не глазели на фингал и прочие повреждения Тимкиной физиономии. Только девочка-поросенок на мгновение посмотрела на него и жалостливо-сочувственно наморщила курносый нос, как будто ей вдруг тоже сделалось больно. Тимка уже собрался скорчить зверскую гримасу из серии «пошла вон!», но девочка как будто сама что-то поняла и поспешно отвернулась. Бее это в целом Тимке, пожалуй, понравилось. «Если и дальше так пойдет — ништяк!» — решил он. Учительницы в классе почему-то все еще не было, Тимку это волновало меньше всего. «Пусть бы и вовсе не приходила», — подумал он, лениво представил себе школу совсем без учителей, ухмыльнулся, отвернулся к окну и стал думать о своих делах. Дела были не совсем хороши, а если не крутить вокруг да около, так и просто — хреновые. Что удивительно — Борька даже не попробовал по своему обыкновению соврать или отвертеться. Когда Тимка добрел наконец до дома, вошел и прямо в прихожей, под истошный лай впавшего в истерику Дружка, не раздеваясь и не утирая больше кровавых соплей, сполз спиной по стене, старший брат только встретился с младшим взглядом и сразу же сам задал прямой вопрос. Получив такой же прямой Тимкин ответ, Борька побледнел в прозелень, засуетился, помог Тимке стащить замызганный грязью балахон и, поддерживая, повел в ванную — мыться. Потом усадил брата на краешек ванной, убежал и раздобыл где-то в комнате почерневший от старости пузырек с йодом. Пока брат осторожно прижигал ссадины, Тимка молчал, трогал языком шатающийся зуб и гнусно ухмылялся разбитыми губами. Последний раз до этого случая Борька заботился о нем, когда Тимка еще ходил в детский сад. Борька забирал его по вторникам и пятницам, когда мать работала в ночь, и в садиковской раздевалке завязывал младшему брату шнурки и застегивал пуговицы. Борька и тогда называл его мелким глистом и не скупясь отвешивал тумаки, но Тимка все равно гордился перед другими. В их группе только у него одного был старший брат. — Это все какая-то чушь собачья, — бегая глазами, сказал Борька (из приличных слов в Борькиной речи были одни предлоги, поэтому придется давать ее в переводе на человеческий. Если кому-нибудь почему-то захочется знать, что говорил Борька дословно, — легко переведет обратно). — Они хотят меня на деньги опустить, но у них ничего не выйдет. У меня все схвачено. Им без меня никуда не деться. За мной такие люди стоят… Ты не бойся, Тимка, я с ними так разберусь — они у меня своих не узнают и вообще пожалеют, что на свет родились. Я им за тебя все зубы повыбью и еще всякое другое нехорошее с ними сделаю… Тимка слушал по-прежнему молча. Кривая ухмылка как будто бы клеем приклеилась к разбитой физиономии. Словам старшего брата младший не верил совсем. Борька — мелкий и тщедушный, Тимка, и сам-то некрупный, к своим четырнадцати годам его уже почти перерос. Да и был бы Борька высокий, сильный и здоровый — что он вообще может против тех? Борька, по всему видно, их боится так, что поджилки трясутся и глаза закатываются. Заступиться же за братьев, как ни крути, некому. А те ведь не отстанут и не позабудут, что обещали. Деньги им там Борька должен или еще что — это даже и неважно выходит… И вот по всему получается, что дела у Тимки — хреновее некуда. — Ты пересядь сюда, — сказал кто-то сбоку от Тимки. Тимка начал оборачиваться от окна и уже в процессе того открыл рот, чтобы рявкнуть грубо: «Отвянь!» — или еще что-нибудь такое. Обернулся и промолчал. — На этой вот парте, впереди, никто не сидит. Нас вообще немного, с самого начала. Мы никогда целый класс не занимали. И что же ты станешь сидеть — как будто на острове… Девочка со спускающейся ниже пояса косой как будто с ходу угадала его заветное желание — больше всего на свете Тимка мечтал очутиться на острове и жить там одному. Чтобы никто к нему не лез. — Меня зовут Маша Новицкая. Тимка хотел снова отвернуться к окну, но шея как будто бы окаменела и не желала поворачиваться. Светло-коричневые, с золотыми искрами глаза Маши Новицкой смотрели прямо на него. Девочка спокойно ждала и как будто ни секунды не сомневалась в том, что он станет с ней разговаривать. — Тимка. Тимофей, — странно хрипнув голосом, произнес мальчик. Собственное имя всегда казалось ему каким-то кошачьим. Он не понимал, почему, и оттого злился, когда приходилось называть себя. — Котофей Котофеевич, из детской сказки, — вдруг объяснила Маша. — Нам мама в детстве читала. Тебе, наверное, тоже. Тимофей. Тимка открыл рот и забыл закрыть. — Пересаживайся, — сказала Маша, взяла со скамьи его надорванную по шву сумку и переложила на парту впереди. Тимке хотелось ударить по тонкому запястью, вырвать сумку, грязно выругаться и прогнать от себя девочку с косой так, чтобы ей больше никогда в голову не пришло даже посмотреть в его сторону… Он промолчал и остался сидеть на месте, только лежащие на парте ладони сжались в кулаки так сильно, что треснули поджившие корочки на костяшках. — Кто тебя избил? — спросила девочка. Тимка закрыл глаза и затряс головой, яростно желая, чтобы все немедленно исчезло. Вообще все, но особенно эта странная девочка, которая угадывает мысли и спрашивает его так, как девчонки никогда не спрашивают. Так спрашивают милиционеры. В голове отдалось острой болью. — У тебя болит голова. Не тряси ее, — сказала Маша. — Кто тебя избил? Ты сам виноват? Первый полез? — Я тут вообще с краю, — неожиданно для себя ответил Тимка. — Я так и думала, — кивнула Маша. — Ты ведь сам по себе добрый. Тимка собрал все силы, лязгнул челюстью и снова открыл рот. Это было уже слишком. Сейчас он наконец объяснит ей… Внезапно Маша как будто исчезла. Захлопнув рот, Тимка огляделся и обнаружил ее в середине класса. Маша стояла возле своей парты, которую она делила с невысокой худой девочкой-брюнеткой. Золотистая Машина коса теперь висела на спине и как будто дразнилась. Остальные тоже стояли и смотрели на неизвестно откуда появившегося пожилого мужчину с седыми волосами. С последней парты его лицо казалось перечеркнутым несколькими резкими линиями. «Неужели учитель?! Совершенно не похож! — изумился Тимка, встал возле своей парты и сделал неуверенный вывод: — Какие-то они тут все… странные…» — Тимочка, ты чего так рано из школы-то пришел? Тимка промолчал, швырнул сумку в угол прихожей, прямо в ботинках прошел в кухню, приподнял крышку и заглянул в стоящую на плите кастрюлю. Никакого аппетита имеющееся там варево с плавающими поверху островками застывшего жира не вызывало. Дружок встал на задние лапы и, царапая когтями по Тимкиным штанам-трубам, сообщил, что у него по поводу супа совершенно другое мнение. Он лично готов хоть сейчас… — Перетолчешься! — Тимка грубо потрепал собачонку за загривок. — Сам сожру. Потом… Мать не унималась: — Тимочка, а ребятки там, в школе, как? Хорошие? Понравились тебе? А учителя? — Да. Отвяжись. — Но ты ведь завтра-то пойдешь? Пойдешь? Униженно-тревожные нотки в голосе матери были невыносимы. На какое-то мгновение Тимка даже почувствовал, что понимает отца. И тут же самому стало противно. — Пойду, — буркнул он. — Уймись только сейчас, ладно? Тимка действительно собирался завтра идти в школу? Он и сегодня убежал сразу после первого урока неизвестно почему. Кто ему что сделал или сказал? Но отчего-то вдруг показалось совершенно невозможным остаться и на перемене разговаривать с девочкой Машей. Он был уверен, что она опять сама подойдет к нему, чтобы закончить разговор. И что он ей скажет, если уже ясно, что попросту послать подальше девочку с косой у него почему-то не получается? И правду, конечно, тоже сказать нельзя. А такие, как она, от своего не отступаются… Какие — такие? Тимке нужно было время, чтобы обо всем этом подумать. Вот он и сбежал. А завтра — опять пойдет. Почему нет? Учитель — вроде бы ничего, нормальный. Тимка, конечно, ни одного слова не понял, что он там из математики задвигал, но это-то всегда так было, с первого класса. Ничего удивительного. И пацаны в этом классе вовсе не такой отстой, как в прежнем. И толстая девочка-поросенок, которая морщила нос-пятачок и его жалела, вообще-то, если подумать, не противная, а смешная. И Маша… Маша. Маша. — Тимочка, ты супчику-то сейчас поешь. Или с Борей, когда он проснется. Спит еще Боря-то… — мать понизила голос. — А чего, ему в лицей не надо, что ли? — неизвестно с чего завелся Тимка. — Сегодня, между прочим, первое сентября! Параллельно самому стало почти смешно. Тоже нашелся — заботчик о братниной учебе. — Да я его спрашивала, а он мне… — мать, кажется, собиралась заплакать. — Да отстаньте вы от меня все! — крикнул Тимка, ринулся по темному коридору в туалет и захлопнул обшарпанную дверь перед самым носом Дружка, который решил было, что это — такая игра. Дружок обиженно заскулил и заскребся в дверь, а Тимка сел на унитаз, упер локти в колени и обхватил уши ладонями. Мать. Борька. «Минералка». Деньги. Маша… Маша. Дружок сначала злобно зарычал, а потом завизжал и отлетел в сторону от сильного пинка. «Зачем я с ним так рано пошел гулять? — подумал Тимка. — Надо было позже, ночью. Может, они бы ушли… Да все равно…» — Собаку не тронь! — сказал он. Парни были плохо одеты. И у всех у них были плохие зубы. Странно, что Тимка это заметил в темноте и вообще понял, но тем не менее… — Ну что, пацан? — почти добродушно спросил главный, с лицом, похожим на смятое крутое яйцо. — Где наши деньги-то? Когда твой брательник отдаст? — У вас с Борькой дела, у него и спрашивайте. — Спросим и с него, ты не думай, — успокоил парень. — А может, ты за него отработаешь? — Чего я могу? — насупившись, спросил Тимка. — Полы вам помыть? — Ха! — осклабился парень. — Да ты сатирик, я погляжу!.. Не журись. Для каких дел, бывает, и мелкие нужны. Тебе сколько лет? — Тринадцать, — соврал Тимка. — Во! — обрадовался парень. — Самое то. До четырнадцати уголовка вообще не канает. — Не хочу я, — подумав, сказал Тимка. — А хто тебя спосит-то? — нещадно картавя, вступил в разговор еще один парень, состоящий из одних квадратов — голова, туловище, руки, ноги… Даже глаза у него были как будто квадратные. Тимка между тем уже все решил. Решение его было извращенно логичным — он сам не мог этого не понимать. Разумеется, он согласится на все их условия — что он действительно может против взрослых парней, против которых и Борька-то, на шесть лет его старше, — мошка незаметная? Но согласится не сразу. Пускай сначала попробуют его обломать. Это, конечно, будет стоить ему еще пары синяков и ссадин, но — ничего серьезного, самим же парням калечить Тимку вовсе не нужно. Зато — репутация. Где бы ни оказаться, но таким слизняком, как Борька, он не будет никогда. И таким, как отец. И таким, как мать… — Да пошли вы!.. — сказал Тимка сквозь зубы и выругался с максимально возможной изощренностью. Квадрат удивленно рыкнул и шагнул вперед. Остальные двое приняли подчеркнуто расслабленные позы, как бы подтверждая Тимкину догадку: никакой драки или тем более избиения. Просто небольшой урок в начальной школе мелких мазуриков. Отчаянно взвизгнув, Тимка прыгнул, не дожидаясь, пока Квадрат подойдет вплотную… Мир вокруг него уже несколько раз взорвался и разлетелся разноцветными искрами, когда в нечленораздельное уханье парней и горестные причитания Дружка, как горячий нож в масло, вошел громкий, но подчеркнуто спокойный голос со стороны. — Оставьте Тимофея и уходите! Все остановились, как в детской игре «замри!». Тимка с асфальта, снизу вверх, сквозь щелочки заплывающих глаз увидел каких-то стоящих вокруг вполне взрослых на вид людей и с ликующим удивлением подумал, что Борька в кои-то веки раз не соврал. Значит, все это было не пустыми словами, и действительно ради брата он задействовал каких-то своих знакомых. Теплое чувство любви к старшему брату затопило Тимкину душу… Но как это могло быть? Как они узнали, когда и где? Как вообще… Мысли в Тимкиной голове мешались. Хотелось лечь где-нибудь у стенки (да хоть вон там, справа от водосточной трубы), подтянуть колени к подбородку и немного поспать. Что-то крикнул главный. Квадрат матерился не останавливаясь, словно где-то в нем внутри прорвало ругательную трубу. Из-за дефекта его речи даже самая страшная и грязная ругань казалась смешной и глупой. Потом как будто бы еще стемнело, и наконец из темноты к Тимке выплыло совершенно незнакомое лицо с внимательными глазами. Выражение глаз, напротив, отчего-то показалось знакомым. — Тимофей, ты сможешь сам дойти домой? Или тебя проводить? Это твоя собака? — Да. Нет. Да, — собрав все силы, четко ответил Тимка. — Хорошо. Тогда иди, — сильные руки поставили Тимку на ноги. Дружок тут же метнулся к нему и прижался всклокоченным боком. В горле его рокотало, загривок стоял дыбом: «Все это время я дрался как лев! Ты видел?!» — легко перевел с собачьего Тимка и с трудом улыбнулся. Уже уходя, он оглянулся, пытаясь все же увидеть и запомнить загадочных Борькиных друзей, вовремя пришедших ему на выручку. Прищурился, стараясь окинуть расплывающимся взглядом всю картину целиком… И тут же морозным ознобом полоснуло по глазам, груди, спине. На углу, придерживаясь рукой за водосточную трубу, стояла девочка в светлой куртке и смотрела на Тимку. Лица девочки почти не было видно, но перекинутая на грудь коса поблескивала в золотистом свете фонаря. Маша Новицкая. «Не может быть!» — подумал Тимка и едва не упал на разом подкосившихся ногах. Дружок испуганно тявкнул рядом. Кровь стучала в висках. Тимка оглянулся еще раз. На углу никого не было. Значит, померещилось от лихорадки. Бывает. Слишком много думал. Маша. Маша. Маша. Глава 4 Маша Большая серо-коричневая птица поднялась со стерни и истошно кричала, перелетая тяжело и невысоко. Брызги грязной воды разлетались в разные стороны. Топот копыт отдавался в голове. Маша быстро оглянулась через плечо, продолжая чувствовать и направлять лошадь коленями и мизинцами рук, в которых свободно лежали поводья. Дина на Чалой далеко отстала и пустила кобылу шагом по краю поля. Ничего удивительного. За Машей с Карениным не угнаться никому, даже Дине. Маша — хороший наездник, а Каренина не надо уговаривать. Он сам любит бешеную скачку. — По-че-му? По-че-му? — в такт ударам копыт стучало у Маши в висках. Коса билась на спине, словно птица, пытающаяся взлететь. Лес светился акварелью, как на рисунке первоклашки про осень. Над синеющими холмами в темно-голубом небе парили разноцветные парапланы. От обиды и окружающей красоты хотелось заплакать, но слезы сохли на глазах раньше, чем успевали пролиться. Маша ничего не могла понять, а Каренин ничего не мог объяснить. Он был замечательный — сильный, теплый и бесшабашный, с большими яркими глазами и чистыми чулками на стройных ногах. Почти три года Маше казалось, что Каренин понимает абсолютно все. Теперь она впервые чувствовала, что он всего лишь лошадь, и потому может только скакать по стерне, вспугивая отяжелевших за лето птиц. Никто не может ей ничего объяснить. Хотя Ася честно пыталась. Она говорила, что Маша должна сама все понять и принять решение. Какое? О чем — решение? В небольшую конюшню в поселке Можайском Маша приезжала два раза в неделю уже три года. Но с самого раннего детства она любила лошадей так, как другие любят землю, по которой ходят, или пироги с яблоками, которые печет бабушка. Создавалось такое впечатление, что с этой любовью она родилась. Все родные удивлялись и вместе и поврозь пытались вспомнить среди предков казака или хотя бы какого-нибудь кочевника. Папа смеялся, что ради Маши и для поддержания реноме семьи придется такого предка выдумать. В три с половиной года у Маши совсем не было кукол, зато имелся целый табун игрушечных лошадей, самых разных — резиновых и матерчатых, пластмассовых и из папье-маше. У каждой лошади была кличка, свой собственный характер и свое постоянное стойло в конюшне, которую Маша с помощью Аси соорудила из трех старых обувных коробок. Имелись и родословные — все игрушечные лошади находились между собой в сложном родстве (родные и знакомые неоднократно проверяли — Маша знала наверняка и никогда не путала, кто в ее табуне составлял пару и кто от кого родился). Уходя в детский сад, а потом в школу, Маша выпускала табун пастись на широкий подоконник, а когда возвращалась, прежде чем самой сесть за стол и пообедать, неизменно задавала корму лошадям. В чем-то это было даже удобно. Например, у друзей и родственников семьи никогда не возникало вопроса о том, что подарить средней девочке Новицких. Пока была маленькая — игрушечную лошадку. После — что-нибудь, связанное с лошадьми. Маша выходила Каренина на кругу, расседлала и теперь растирала клоком сена. Конюшенная кошка Муся, расслабленно повалившись набок едва ли не под ногами коня, кормила молоком трехцветного котенка-переростка. Остальных котят Дина утопила в бочке сразу после рождения, а этого оставила матери в утешение. Обходя Каренина, чтобы растереть с другой стороны, Маша осторожно подвинула Мусю ногой. Муся недовольно мявкнула и лениво отмахнулась лапой, взметнув опилки. Дина повесила на крючок недоуздок, сняла с гвоздя ватник, перекинула через плечо, остро взглянула на девочку. — Дина, что на свете главное? — спросила Маша, не переставая энергично работать рукой. — Лошади, блин, конечно, — Дина перегнала сигарету в другой угол большого рта, пожевала ее, потом, согнув, подняла ногу и выбросила клок сена с опилками, застрявший за голенищем кирзового сапога. По внешности и повадкам владелица конюшни сильно напоминала своих питомцев. Маша всегда находила это естественным. — А после лошадей? — не унималась девочка. — А после лошадей — все фигня, — решительно ответила Дина, но, помолчав, надумала проявить участие: — А ты о чем паришься-то? — Ася говорит: главное — это пробиться. — Ася? Сеструха старшая? — неуверенно переспросила Дина. Она не была любительницей разговоров и даже после трех лет общения знала о своей помощнице до смешного мало. Маша кивнула. — А то! — подумав, согласилась Дина. — Только куда? Куда пробиваться-то? — Ася сказала, я сама должна решить. — Ну и решай себе, в чем заморочки-то? В твои годы торопиться некуда — крыша есть, папка с мамкой кормят, в школе учат, чего еще? — Она говорит, я бросить должна… Дина нахмурилась, снова зажевала сигарету. Небольшие темные глаза ее смотрели внутрь, по-видимому, она что-то вспоминала. — А вот это уж фиг им! — резко сказала она. — Каждый к своему пробивается — это верняк. Не то все давно у одного корыта столпились бы… и на том всё и кончилось. Обойдутся, это я тебе говорю! Маша подумала и улыбнулась впервые за день. — То есть ты полагаешь, Дина, что мне можно не торопиться к… к их корыту? — А то! — Дина совсем по-лошадиному мотнула головой и решила закрепить успех. — Хочешь кофе с бубликом? — Спасибо, Дина, не хочу, — вежливо отказалась Маша. — А я бы тебе и не дала! — довольно захохотала Дина. Ее шутки никогда не отличались тонкостью и изяществом. Маша взяла из кипы свежий клок сена. Муся стряхнула с себя присосавшегося котенка и тяжело вспрыгнула на кормушку. Каренин фыркал и пытался с плеча захватить губами Машину косу — их вечная игра. — Надо сходить печенья им купить… Пусть Маша там накроет, хоть чаю попьют… — Обойдутся, — хладнокровно заметила Ася, которая сидела в родительской комнате у старого полированного трельяжа на низенькой табуретке и одновременно делала два малосовместимых на первый взгляд дела: накладывала на лицо маску против расширенных пор и читала учебник по физике. — Они же не есть сюда ходят. — Все равно неловко, — возразила Майя Филипповна, мать Аси. — Люди в дом пришли, надо хоть чем, Да угостить… — Я могу сейчас сбегать, — вывернулась из коммунального коридора Люда (как только услышала?).-И чайник поставить. И накрыть. — Хорошо, Людочка, сбегай, конечно, — Майя Филипповна достала из сумки кошелек, щелкнула замочком, заглянула внутрь, вздохнула. — Пятидесяти рублей хватит, ты думаешь? Если хоть грамм семьсот купить, на всех… — Я знаю классное печенье, — жизнерадостно сообщила Люда. — С такими пупочками сверху, как будто бы варенье. И всего 49 рублей за килограмм. Называется «Наслаждение вакханки». Все, кто был в комнате, дружно рассмеялись. Даже Ася не выдержала и растянула губы в улыбке. — Иди уж… вакханка! — Майя Филипповна, все еще смеясь, вынула из кошелька деньги, вручила их девочке и подтолкнула младшую дочь к двери. — Уже бегу! Вы Машке скажите, что я все сама сделаю, — протараторила Люда и исчезла в коридоре. Через несколько секунд хлопнула входная дверь. — Опять без куртки, в одной кофточке побежала, — заметил Игорь Геннадьевич, отец семейства. — На улице десять градусов. Простудится ведь. Ты бы, мать, проследила как-нибудь, что ли… — Ничего, папа, не волнуйся, не простудится твоя Людка, — вступила Ася. — Ты бы видел, как она по улице носится. Молодца сопли греют. — Ну вот разве что… — пожал плечами Игорь Геннадьевич. Ася закончила косметическую процедуру, закрыла учебник и встала со скамеечки. — Пап, ты курить ходил, не видел: ванна свободна? Игорь Геннадьевич молча помотал головой: не знаю. Когда старшая дочь вышла из комнаты, Майя Филипповна снова заглянула в кошелек, который все еще держала в руках (в кошельке ничего не изменилось), и вопросительно взглянула на мужа. — Гарик, скажи мне честно, ты понимаешь, почему они все приходят к нам, в коммуналку? То есть я совершенно не против, мне нравится, когда много молодежи, они все такие живые, красивые, и беспокойства от них не так уж много, но, Гарик… Ведь я же от дочек наверное знаю, что у них почти у всех — отдельные квартиры, у многих — свои собственные комнаты. Почему? Мне хочется знать… — Как — почему?! И ты еще спрашиваешь, Вешенка? — усмехнулся в усы Игорь Геннадьевич. — У нас же в доме — четыре красавицы! Где еще, в какой отдельно взятой квартире или комнате найдешь такое? Майя Филипповна сразу сообразила, что в число красавиц муж зачислил не только дочерей, но и ее саму, и довольно покраснела. Благодарно погладила сидящего мужа по плечу и доверчиво сказала: — А как бы все-таки хорошо, чтобы девочкам — по отдельной комнате. Правда, Гарик? Игорь Геннадьевич тяжело вздохнул и нахмурился: — Что без толку душу травить! Не заработать нам с тобой на квартиру никогда, Вешенка. Я на заводе да ты в больнице — а жилье, сама ведь знаешь, сколько стоит… Придется уж девочкам самим как-нибудь… Супруги помолчали. Их молчание было похоже на две нитки, которые связались в узелок, и получилась — одна. — Боюсь я за Асю, — сказала Майя Филипповна. — Что мы теперь можем? — возразил Игорь Геннадьевич и добавил: — Я сам боюсь. Пятиклассница Люда с комично важным видом потчевала чаем взрослых восьмиклассников — гостей Маши. Ей помогала подружка, третьеклассница Нинка из второй парадной. Маша внимательно следила за сестрой — не допустила бы какой оплошности. Однако Люда все делала правильно — принимать гостей в семье Новицких любили и умели все без исключения. Ася стояла у окна и возвышалась среди восьмиклассников, как стройная березка среди ивняка. Даже дома она ходила в туфлях на высоких каблуках, чтобы вырабатывать походку. Как обычно, Ася делала два дела одновременно — выстригала специальными ножницами модную челку Лине Колногуз и диктовала Антону Каратаеву план разбора образа Ярославны из «Слова о полку Игореве». Поймав Асин взгляд, Маша помахала раскрытой ладонью, а потом опустила ее вниз сантиметров на пятнадцать. Ася едва заметно кивнула и тут же стала говорить на треть тише. Это была их давняя договоренность — если Ася говорит слишком громко, Маша показывает рукой. Единственный недостаток красавицы и умницы Аси, который старшая сестра тщательно скрывает от посторонних, — она плохо слышит. Действительно плохо — если позвать с пяти метров, когда она стоит спиной и не видит зовущего, может не услышать. Еще до школы Ася переболела какой-то очень сильной болезнью ушей. Нагноение тогда едва не перекинулось в мозг, Асе делали какую-то операцию и очень долго, почти полгода, держали в больнице. Поэтому и в школу Ася пошла позже, с восьми лет. Маша еще помнит, как у старшей сестры всегда торчал из уха клочок ваты. Ася тогда почти совсем ничего не слышала и даже научилась читать речь по губам. Любимым Машиным развлечением в то время было незаметно подкрасться, схватить белый клочок из розового Асиного уха и убежать, хохоча, в коридор. Родители, помнится, ругались и стыдили, ссылаясь на тяжелую болезнь сестры, а Аська ничего — охотно, с воинственным кличем гонялась по коммунальному коридору за маленькой сестренкой. Потом Ася поправилась, но ее слух так и не восстановился окончательно. Именно из-за этого Ася, когда чем-то увлекается, не слышит себя и говорит излишне громко. Кроме того, она по-прежнему может читать по губам и часто, особенно в людных и шумных местах, этим пользуется. Иногда в семье Новицких этим даже развлекаются — когда Асе что-то нужно от отца, она спорит с ним на желание, а потом включает без звука новости. Сестры или мать следят за тем, чтобы Ася не жульничала. Отец смотрит те же новости в родительской комнате по маленькому телевизору, а Ася после пересказывает все, что говорил диктор или дикторша, сохраняя, как ни странно, даже интонации, которых она никак не могла слышать. Обычно Ася выигрывает. Может быть, именно из-за своей глуховатости Ася, единственная из Новицких, совсем не музыкальна и не умеет петь. Когда в семье красиво поют хором вместе с гостями украинские песни, Ася только открывает рот. Зато она прекрасно танцует. Сестры иногда просят ее станцевать вечером в их комнате перед сном, включают музыку, и Аська никогда не ломается. Если точно знать, что родители не зайдут, даже иногда показывает стриптиз. Стриптиз чрезвычайно нравится Люде и ее подружке Нинке из второй парадной, которая по обычаю ночует у Новицких, когда ее отец напивается особенно пьяным и начинает дебоширить. Вообще-то умная Ася умудрилась даже и свой недостаток обернуть достоинством. Из-за привычки все время прислушиваться к чужим словам сама она говорила не слишком много, давая до конца высказаться собеседнику. И слушала замечательно — внимательно, серьезно, грациозно наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Иногда задавала умные, тщательно сформулированные вопросы (это происходило в тех случаях, когда Ася все-таки теряла нить разговора, отвлекшись на что-нибудь постороннее). Человек, говорящий с Асей, быстро начинал чувствовать свою значительность и одновременно преисполнялся благодарности к девушке. Ведь обычно красивые молоденькие девушки говорят только о себе и слышат только себя. «Замечательная внешность и умение ценить умного собеседника — чрезвычайно редкое, просто-таки уникальное сочетание», — отмечали многие из тех, кому доводилось познакомиться с Асей. Ася скромно помалкивала, но не опускала глаз, чтобы не упустить нить беседы. Прямой взгляд расценивали как адекватную самооценку и отсутствие у девушки ложной стеснительности. «Знает себе цену», — говорили про Асю. Впрочем, она и действительно ее знала. — Пойдем к бабе Нюре, — негромко, но четко произнесла Маша, глядя Асе в глаза. — Разговор есть. Ася согласно кивнула и одним глотком допила чай, поднесенный ей Нинкой. Печенье Ася не ела — то ли берегла фигуру, то ли просто по вкусу не пришлось. В коридоре под вешалкой с унылым видом сидел Асин одноклассник Вадим — один из ее воздыхателей. Маша почувствовала себя неуютно, а Ася спокойно сказала юноше: — Ты зря сидишь, я не знаю, когда освобожусь. — Ничего, я подожду, — покорно ответил молодой человек. — Тогда пройди в комнату, — Ася пожала плечами. — Там много народу, чай и печенье «Наслаждение вакханки». Попроси Люду, она тебе даст мои учебники, хоть урок какой пока приготовишь. Вадим послушно поднялся. Ася на своих каблуках была выше его сантиметров на пять. Маша поморщилась от жалости. Баба Нюра, двоюродная тетка отца, жила в маленькой полутемной комнате при кухне. Раньше там была общая кладовка с каким-то неопределенным хламом, а Нюра жила в комнате с девочками. Но через пару лет после рождения Люды кладовку разобрали и по общему решению перенесли туда тяжеленную Нюрину кровать с шишечками, телевизор, радио и комод с широкими почерневшими ящиками, похожими на пасти неведомого чудовища. Больше никакой мебели в каморке не помещалось. Соседи не слишком возражали против фактического переселения бабы Нюры на общую площадь, так как вынесенный при этом на помойку хлам ни для кого не представлял никакой особой ценности, а старуху в квартире любили и считали полезной. Она вязала на всех носки из старой пряжи и разноцветные половики из разрезанного трикотажа, всегда соглашалась приглядеть за супом на плите или за ребенком в отсутствие родителей. Уезжая в командировку или на дачу, соседи поручали ей кормить кота или поливать цветы. Она же принимала и обихаживала сантехников, водопроводчиков, электриков и газовщиков, удивительным образом легко находя с ними общий язык и договариваясь о деньгах. Кроме того, вся квартира ходила в каморку к бабе Нюре секретничать. За секреты можно было не опасаться — баба Нюра очень плохо слышала, да и по жизни болтать не любила. Асе очень нравилось с ней разговаривать — можно было, ничего не опасаясь, орать во всю глотку, старуха только ласково кивала, улыбалась и нахваливала «Асечку, которая так хорошо разговаривает, что все до словечка понятно». — Баб Нюр, можно к тебе? — крикнула Маша. — Конечно, девоньки, заходите, — тут же откликнулась старуха и убавила громкость в радиоприемнике. Высокая дверь уютно скрипнула, девочки зашли внутрь. Когда дверь захлопнулась за ними, сама жизнь словно замедлилась и упростилась. В каморке бабы Нюры всегда было тепло и уютно, везде лежали половики и салфетки. На комоде стояли фарфоровая пастушка и каменная лампа с зеленым абажуром. Высокий потолок терялся в полутьме. За окном на жестяном подоконнике ворковали голуби. Старуха сидела на кровати и до прихода сестер вязала сразу из трех разноцветных клубков. — Баба Нюра, у тебя прямо как в сказке про Белоснежку, — сказала Маша. Старуха явно не расслышала, но закивала, улыбаясь, и снова вернулась к своему занятию. Ася присела на низкий пуфик, Маша пододвинула себе грубую табуретку, которую захватила из кухни. — Берт хочет тебя видеть, — сказала Маша. — Он сам сказал? — спросила Ася после паузы в несколько секунд. — Нет, он никогда не скажет, ты же знаешь. — Почему же кто-то из вас берет на себя смелость решать за Берта? — Ты говоришь «из вас»?! — удивилась и огорчилась Маша. — Не придирайся к словам! — с раздражением ответила Ася. — Я, как могла, пыталась тебе объяснить. Я больше не хочу играть в эту игру. — Это не игра. — Допустим, что ты права, Маша, — Ася изо всех старалась сдерживать свое раздражение. Ссориться с сестрой явно не входило в ее планы. — Тем более, что в твоем возрасте я и сама так думала. Но вернее всего сказать так: это игра не больше, чем все остальное. И лично я хочу теперь поиграть по другим правилам. Кто мне запретит? — Никто, — согласилась Маша. — Не Берт уж во всяком случае. Но почему? Ася помолчала, шумно дыша и как будто бы собираясь с силами. — Если тебе и вам всем так будет проще, считайте, что я продалась, — в конце концов сказала она. — Кому продалась? За что? — изумилась Маша. — Что ты такое говоришь, Аська? Ася протянула руку вверх, сняла с комода фарфоровую пастушку и ласково погладила ее по голове. Беспомощная и откровенная глупость этого жеста ударила Машу едва ли не больнее всего — Ася всегда была подчеркнуто рациональна и гордилась этим. — Я не хочу в будущем думать о том, хватит ли мне денег на дешевое печенье, чтобы угостить гостей, которые пришли в мой дом, — глухо сказала Ася. — Я не хочу ничем жертвовать, как мама жертвует ради нас. Ни ради кого не хочу. И требовать жертв от своих детей я тоже не стану. — Да разве мама чего-то жертвует? — от удивления Маша даже не сумела правильно построить фразу. — А мы? — Ты вспомни, когда она покупала себе новое платье? Пальто? А кто ее заставлял рожать троих детей? И неужели тебе, Машка, никогда не хотелось жить в отдельной комнате, где все было бы только твое, и носить не то, из чего я выросла, а свое собственное, новое? — Аська, ты что-то такое говоришь… — Маша затрясла головой, как Дина или ее любимые лошади. — Я даже разобрать не могу. Как же я могла бы жить хоть в десяти отдельных комнатах, если бы тебя и Людки не было? Да еще жертвы какие-то… Я не понимаю, Аська, — жалобно закончила она. — Вот видишь, ты даже представить себе все это по отдельности не можешь, — печально сказала Ася. — Если есть старшая сестра, то обязательно — ее обноски, если младшая — надо отдавать ей игрушки и спать на одной кровати… В нашем с тобой случае это пустой разговор, Машка. Если же тебя кто-то просил… В общем так: я делаю то, что считаю нужным. Не ради кого-то, не ради чего-то. Просто моя жизнь. Без всяких значительных жестов, типа выбрасывания значка с моста в реку и всего такого… И еще. К Берту я, разумеется, отношусь хорошо и очень его уважаю. Но это ничего не меняет. Ничего. Маша встала, с грохотом уронив табуретку. Ася сжимала несчастную пастушку так, словно хотела ее задушить. — Деточки! — обратилась сразу к обеим сестрам баба Нюра. — У вас там в комнатах чайку горяченького не найдется ли? Вроде бы гости у вас… — Конечно, баб Нюр! — крикнула странно звенящим голосом Ася. — Сейчас я тебе принесу. Может, там еще печенье осталось… — Да печенье-то у меня свое, — протестующе замахала руками старуха. — Я вам как раз отнести хотела — купила в гастрономе, да пожадничала, все никак не съесть. Мне бы только чайку… А печенье вот возьмите-ка ребятишкам… Глава 5 Загадки и отгадки — Таечка, ну что случилось? Скажи, скажи мне сейчас, тебе сразу легче станет. Попей вот, выпей водички… Мама облизывала губы и бестолково суетилась вокруг рыдающей Таи, похожая на большой шарик, отчего-то, вопреки всем астрономическим законам, крутящийся вокруг шарика поменьше. На глазах ее тоже уже выступили слезы. Тетя Зина стояла у окна, сложив руки на груди и как будто бы отстранившись от всего. На самом деле она тоже переживала за племянницу, но не умела этого выразить. Однако младшая сестра с ситуацией явно не справлялась. — Прекратить реветь! — громко скомандовала тетя Зина. — Смотреть на меня! Тая послушно подняла распухшую физиономию, похожую на помятый блин. — А теперь объясни толком, что случилось. Откуда вдруг такая странность: не пойду в школу? Тая хлюпнула носом и потерла кулаками глаза, вызывая жалость. Тетя Зина на жалость не купилась. — Просто — не пойду! — сказала тогда Тая. — Замечательно! — тетя Зина позволила себе усмехнуться. — Ты не даешь нам возможности разобраться и помочь. Оставить твое заявление без внимания мы тоже не можем. Следовательно, у нас нет выхода: завтра же мы с Мариной идем в школу к директору. Дураку понятно, что если насквозь положительная девочка-отличница через неделю после начала учебного года отказывается идти в школу, тому должна быть причина. Вот пусть он и разбирается. — Не надо к директору! — испуганно воскликнула Тая. — Тогда рассказывай! — безжалостно велела тетя Зина. Тая попыталась рассказать, попутно тихо плача и жалея сама себя. По мере рассказа девочки на лицах обеих сестер появлялось одинаковое, все более недоуменное выражение. В конце младшая просительно взглянула на старшую. — То есть ты хочешь сказать, — неуверенно начала тетя Зина, — что тебя никто конкретно не обижал и не дразнил, но ты не хочешь учиться в этом классе, потому что они все… — что? Ненормальные?! Что значит — ненормальные? Это же обычная районная школа, и учатся в ней обычные дети. Разные. И как это вообще весь класс может быть ненормальным? Тая, которая уже почти перестала реветь, попробовала объяснить еще раз. У нее вдруг возникла сумасшедшая надежда, что вот прямо сейчас все и разъяснится, окажется что-нибудь совсем простое, и ей больше не надо будет думать и бояться. — Значит, все же не все ненормальные? Есть один нормальный мальчик с шарфом и синяками и еще один, который в первый же день обозвал тебя толстой коровой, — тетя Зина между тем все больше теряла логическую нить. — Эти, значит, ничего себе. А остальные? Остальные-то тебе чем не угодили — я понять не могу! Что значит — одинаковые? Что значит — как роботы? Племянница, ты сама-то вообще здорова?! — Да, — с готовностью сказала Тая. — Может быть, я совсем больная. Может быть, у меня уже неделю огромная температура, и оттого все. Мама Таи тут же подошла и потрогала рукой лоб дочери. Лоб был влажный и прохладный. — Нет температуры, — растерянно и вроде бы даже огорченно сказала мама. Тая решила ничего не скрывать — все равно главное уже сказано. Тетка — взрослый человек, давно живет в странном городе Петербурге и уж всяко разбирается в жизни лучше восьмиклассницы Таи. — Понимаете, тетя Зина, — понизив голос до шепота, сказала девочка. — Они мне пока и вправду ничего плохого не сделали, но у них у всех внутри есть что-то такое… Я их боюсь. Иногда мне даже кажется, что они — ВООБЩЕ НЕ ЛЮДИ. — Как тебе одноклассники? Учителя? Удалось адаптироваться, вписаться в коллектив? Или пока не очень? Тебя ведь все-таки к экстравертам никак не отнесешь… Михаил Дмитриевич держал в руках большой конверт с только что полученным по почте научным журналом и явно хотел уйти к себе в кабинет и внимательно его изучить. То, что он изображал в гостиной, называлось «вежливое внимание к школьным занятиям сына». Если говорить честно, то Дима без этого внимания вполне обошелся бы. Но знал: отец не отстанет, пока ритуал не будет совершен. Александра Сергеевна протирала мокрой тряпочкой кожистые листья Вольфганга и старательно делала вид, что все происходящее между отцом и сыном ее не касается. — Одноклассники очень хорошие. Спокойные. И классный руководитель хороший. Интересно ведет уроки. Наверное, я уже адаптировался, — не слишком уверенно закончил Дима. — Все — хорошие и спокойные? — недоверчиво переспросил Михаил Дмитриевич. У него возникло неприятное ощущение, что Дима пытается побыстрее закончить разговор. «Он подросток. Главное — не потерять с ним контакт», — заголовком из газетной психологической статьи подумал Михаил Дмитриевич. — Ну, не все, наверное. Один мальчик прямо в первый день прогулял уроки. И еще одна девочка… сильно странная. А остальные — так просто на удивление… В этом месте Александра Сергеевна отложила тряпочку и внимательно взглянула на внука. — Дима, что не так? Мальчик колебался всего несколько секунд. Ему самому хотелось разобраться. — Я обозвал одну девочку толстой коровой, — почти с облегчением признался он. — Ту самую, которая «сильно странная»? — заинтересованно спросил Михаил Дмитриевич. В статье, заглавие которой он уже мысленно цитировал, было сказано, что для большинства подростков характерно «противоречивое поведение». Может быть, это как раз оно и есть? — Просто удивительно, до чего быстро перенимаются плебейские манеры! — язвительно сказала Александра Сергеевна и снова отвернулась к Вольфгангу, который, по-видимому, разделял ее возмущение и разочарование. — Но, наверное, ты обозвал ее в ответ на что-то? — продолжал расспрашивать Михаил Дмитриевич. — Она тебя тоже обозвала? Или стукнула? — Она мне ничего не сделала, — твердо сказал Дима. — Я сам, первый. — Но тогда это весьма странно… Эта девочка… Дима вздохнул и отошел к окну. — Вот и мне так показалось, — грустно заметил он. — Но я же сказал: все остальные нормальные, а она… Тут Дима внезапно замолчал, почти прижался лицом к стеклу и затаил дыхание. По краю сильно наклонной крыши с непривычной для глаза грацией и ловкостью кошек передвигались двое людей. Один из них был маленький, приземистый и одет в ватник. Размахивая руками и не обращая внимания на разверзающуюся возле его ног пропасть высотой в пять этажей, он что-то темпераментно объяснял своему спутнику. Вторым человеком был Димин одноклассник Кирилл Савенко. Директор 167-й средней общеобразовательной школы Вячеслав Борисович Недолюбов сидел у себя дома за компьютером и с самым недовольным видом тыкал указательным пальцем в клавиши. Соединившись с Интернетом, он набирал в разных поисковых системах, пользуясь то русским, то латинским алфавитом одно и то же: AG, Аг, АГ, аг, ag… Система исправно срабатывала и выдавала множество страниц ничего не значащих ссылок. Вячеслав Борисович честно пытался разобраться. Больше всего по смыслу, конечно, подходил портал AG.ru — компьютерные игры, коды к ним, обзоры. Очень современно, понятно, имеет прямое отношение к молодежи, но… по всем имеющимся признакам совершенно не то. Большинство из прочего выглядело более или менее (скорее, более!) иррационально. Elektronik AG — дистрибуция и инжиниринг из Германии («Бедный русский язык!» — подумал Вячеслав Борисович). «АГ-Трейд: лежалая труба, заводское восстановление» (директор искренне восхитился словосочетанием и почему-то тут же примерил его на себя. Лежалая труба!). «Багетная мастерская „Арт-сервис АГ“» (здесь Вячеслав Борисович сначала прочитал «балетная», а потом еще с полминуты вспоминал, что такое «багет»). Кофемашина JuraAG — потрясательные скидки (опять: «Бедный русский язык!»). AG-Division: мебель для офиса и гостиниц… Сломался Вячеслав Борисович еще спустя полчаса на ссылке «AG-Bag: силосование в полимерных рукавах». Прочитав это, директор нервно вскочил, отодвинул стул и уже стоя отключил компьютер от сети. Потом прошел в комнату к сыну. Сын-студент тоже сидел за компьютером и вроде бы писал на экране ноутбука какую-то программу. «Господи, что делается! — с долей лицемерия воскликнул мысленно Вячеслав Борисович. — Эдак скоро мы все будем жить, как мальчики-электроники, с проводочком и вилкой для подключения к сети!» Сын, не прерывая работы, вопросительно взглянул на отца. — Володя, скажи мне, — обратился Вячеслав Борисович. — Ты можешь объяснить мне такую вещь… потому что я сам ничего не понимаю. Смотри. Вот у меня в школе новенький, с иголочки, компьютерный класс — подарок депутата. С подключением к Интернету. Открыт до шести вечера каждый день, включая субботу. Консультант-преподаватель — компьютерный мальчик от бога, заочник Политеха. Все молодежные интересы знает как свои пять пальцев. Все — совершенно бесплатно. Ребятишки с третьего по одиннадцатый класс, само собой, в этом компьютерном раю целый день толпятся, в очередь записываются, что-то мастрячат, чему-то учатся. В основном, конечно, играют в свои ходилки-догонялки-стрелялки-стратегии или что там у вас еще… И вот из одного или… даже, пожалуй, из двух классов — никто к этим компьютерам не ходит и ничего там не делает. Я специально смотрел по журналу записи. Никто, ты понимаешь! Почему это может быть? Они что, принципиально не пользуются компьютерами? Им не нужен бесплатный Интернет? — Очень просто, — ответил Володя, не отрывая взгляд от экрана ноутбука. — Они, разумеется, пользуются и в Интернет ходят. Просто не хотят, чтобы кто-нибудь знал, куда именно они ходят. Ты же сам говоришь, что твой мальчик-преподаватель — специалист. Специалист всегда может найти путь, пройти по следу… Ну, а играть в ходилки-стрелялки им почему-то неинтересно. Может быть, просто некогда… — Пусть так. Не хотят, чтобы узнали. Но что же они там такое загадочное делают-то?! — окончательно огорчился Вячеслав Борисович. — Скажи, Володя. Ты все-таки по возрасту к ним ближе. Вот если отбросить всякие объединения по музыкальным интересам (это, я так понимаю, легко вычислить, но явно не наш случай!), что еще может объединять подростков… — Есть еще фашисты, ролевики, исторические реконструкторы, — не дослушав, скороговоркой принялся перечислять Володя. — Скинхеды, анимешники, антифашисты, антиантифашисты… — Подожди, подожди, я запутался! — поднял руку Вячеслав Борисович. — Разве скинхеды и фашисты — это не одно и то же? И как могут быть антиантифашисты? Что это такое? И кто такие исторические реконструкторы? Археологией, что ли, увлекаются? — Скины и фаши — разные движения. Антиантифаши, по сути, против всех. Самые отмороженные. Исторические реконструкторы — это те, которые воображают себя, допустим, викингами или индейцами, ну и дерутся там на мечах, вампумы с вигвамами изготовляют и всякое такое… — Черт знает что! — вздохнул Вячеслав Борисович. — Хоть пионеров с комсомольцами восстанавливай, честное слово. А что тогда такое, по-твоему, «АГ» — две большие буквы? Услышав наконец хоть что-то конкретное, Володя на минуту оторвался от экрана и взглянул на отца. — А это как раз из музыки, — сказал он. — Кажется, группа такая есть. Попсовая. Название — по имени солиста-руководителя. Имя какое-то русское… Арсений Григорьев… или Артемий Георгиев… В общем, это у них вроде вот такая песня, ты слышал, наверное: там-тари та-та, та-та, там та-а-а… Продолжая напевать, молодой человек снова обернулся к компьютеру и в такт мелодии застучал по клавишам. Вячеслав Борисович отправился на кухню, где жена мыла посуду и жарила мясо с луком. Запах плыл такой густой, что его, кажется, можно было есть ложкой. — Наташа, скажи мне быстро и не особенно задумываясь: что такое «АГ» — две большие буквы, кажется, латинские. — Порошок стиральный, как раз на днях по телевизору рекламировали, — ответила жена. — Говорили, что очищает до самой глубины волокон, и любые пятна. Врут, конечно… Ты минут через пятнадцать приходи есть. И Володьку позови. Маме я сама отнесу… Возвращаясь к себе, Вячеслав Борисович зачем-то заглянул в маленькую комнату к теще. Старушка сидела на кровати и, нацепив на нос очки с толстенными стеклами, читала потрепанную книжку с пожелтевшими страницами, придерживая ее левой рукой. Правая после инсульта так и не восстановилась. — Анна Ильинична, скоро обедать будем, — сказал Вячеслав Борисович, чтобы как-то оправдать свое появление. — Спасибо, Слава, я сейчас приготовлюсь, салфеточку постелю, — кивнула старушка и отложила книгу, на обложке которой оказался восьмиконечный крест. — Анна Ильинична, а как вы думаете, что такое «АГ»? — по инерции спросил Вячеслав Борисович. — А чего ж тут думать-то? — удивилась теща. — Ангел Господень! Вячеслав Борисович вышел и в коридоре сел на приступочку под вешалкой, опершись спиной на висящие пальто и куртки. — Ангел Господень! — вслух повторил он. — Вот только этого мне еще и не хватало! Почти две недели Дима каждый день собирался спросить. Казалось, что может быть проще? Но что-то все время останавливало. В конце концов Дима даже разозлился. Подошел к Кириллу Савенко на первой же перемене и, глядя куда-то вниз и вбок, сказал по возможности небрежно: — Кстати, Кирилл, я тут недавно тебя на крыше видел. Очень удивился, сначала не поверил. У меня, понимаешь, седьмой этаж, окна выходят… В этом месте Дима наконец взглянул Кириллу в лицо. Одновременно осознал свой страх и разозлился еще больше. Что такого он может увидеть на лице Кирилла? И чего он, Дима, собственно, боится? Лицо у Кирилла было самое обыкновенное, вспоминающее. — Это голуби, — спокойно объяснил он. — Есть у нас в квартале один мужик, дядя Федя. У него такое увлечение, старомодное, — гонять голубей. И голубятня на крыше. Я ему помогаю. Мне нравится. Нас, голубятников, в Петербурге всего человек пятнадцать-двадцать осталось… — Понял! — сказал Дима и вздохнул с облегчением. — Голуби на крыше. Очень интересно. А можно мне будет как-нибудь посмотреть? Я никогда не видел и на крышах не бывал… — Можно, почему нет, — сказал Кирилл. — А я понял, в каком доме ты живешь. В нашем районе семиэтажных немного… — Ага, — сказал Дима. — Спасибо. Кирилл улыбнулся своей обычной сдержанной улыбкой. Отчего-то она показалась Диме тщательно дозированной. «Они же все так улыбаются! — вдруг вспомнил он и опять испытал раздражение, угаснувшее было от простого объяснения Кирилла. — Кто такие „они“? Как — „так“? Бред какой-то сам себе выдумываю!» Одновременно вспомнились слова Михаила Дмитриевича: — Самый простой выход — пригласить их всех в гости, устроить вечеринку. На ней ты установишь неформальный контакт и по возможности разберешься в своих отношениях и с «нормальными» одноклассниками, и со «странной» девочкой. Площадь у нас, слава богу, позволяет… Мысль об устройстве вечеринки Диму пугала — он всегда любил быть один, в крайнем случае, с одним-двумя единомышленниками. Да и ведь приглашенных одноклассников надо будет как-нибудь развлекать. Как? Чем? Он не умел и не хотел. Но Александра Сергеевна, услышавшая слова сына, неожиданно воодушевилась и стала строить довольно замысловатые планы, включающие в себя игру в фанты, буриме и музыкальные импровизации на старинном рояле. Михаил Дмитриевич только посмеивался. «Понимаешь, бабушка всегда любила приемы, — объяснял он сыну. — И делала это, поверь, с блеском. Но теперь ее знакомые кто уехал, кто умер, кто просто состарился. Ей уже давно не доводилось… Может быть, тебе следует доставить удовольствие пожилой даме?» У Димы холодели пальцы рук и ног, когда он все это слышал. Блестящий прием для 8 «А» класса с бабушкой и музыкальными импровизациями — такое только в кошмарном сне может привидеться! Единственным, кто разделял бабушкино воодушевление, был, по-видимому, Вольфганг. Во всяком случае, в отличие от Димы, он выслушивал ее вполне спокойно, не меняясь в лице и не шелохнув ни одним листочком. Может быть, Вольфганг тоже любил приемы… И вот теперь вдруг, стоя перед спокойно молчащим Кириллом и внутренне ужасаясь сам себе, Дима почему-то выпалил: — Послушай, Кирилл, я вот как раз хотел тебя спросить. А что, если мы все у меня соберемся?.. То есть, я хотел сказать, потусуемся… — Мы все? Кого ты имеешь в виду? — деловито уточнил Кирилл. От его деловитости Диме стало легче. — Я имею в виду весь класс. Кто захочет, конечно, — уже гораздо свободнее сказал Дима и постарался объяснить: — Я же у вас новенький. Так что это как будто для знакомства. Такой обычай. В неформальной обстановке. Кирилл понимающе кивнул и задумался на несколько секунд. — Все наши — это двадцать человек. Еще Тая и Тимофей. У вас хватит места? — Да! — твердо сказал Дима. — У нас большая квартира. Четыре комнаты. Мы съехались с бабушкой. — Понятно, — Кирилл кивнул еще раз. — Места хватит. Хорошо. Скажи: вы богатые? Вопрос на мгновение ошеломил Диму. Никто и никогда в его жизни так не спрашивал. — Наверное, нет, — справившись с собой, ответил он. — Мой отец — профессор, доктор математических наук. Бабушка — пенсионерка. — Понятно, — реакции Кирилла не отличались разнообразием. — Тогда мы придем. Спасибо. Когда, куда и во сколько? «А если бы мы оказались богатыми? — подумал снова сбитый с толку Дима. — Они бы не пришли? Почему? И как это он говорит за всех?» — Скажи мне, ты знаешь, как у вас принято. Я должен лично пригласить каждого? Отпечатать и раздать приглашения? Или лучше сделать объявление перед всем классом и написать адрес на доске? Кирилл позволил себе еще раз едва заметно улыбнуться, и Дима понял, что опять сморозил какую-то глупость. Разозлился и тут же едва не засмеялся вслух. «Я пытаюсь организовать некое веселье для всех, а сам — то злюсь, то раздражаюсь. В чем смысл? — подумал Дима. — Может, это и есть то самое „противоречивое поведение подростков“, о котором отец вычитал в какой-то книжке? Надо будет как-нибудь заглянуть в нее…» — Я думаю, каждого отдельно приглашать не надо! — твердо сказал Дима. — Почему? — с интересом, но без возражения спросил Кирилл. — Потому что вы все… я не могу этого объяснить, но в некотором смысле вы как-то строем ходите… Ты только не обижайся! — поспешно добавил Дима, хотя только что хотел именно обидеть, задеть. Но тут же испугался, что все окончательно испортил. И никто не придет! — Я не обиделся, — сказал Кирилл. — И скажу остальным. Ты реши, когда, и напиши мне на бумажке адрес. Только Таю и Тимофея тебе придется самому пригласить, отдельно. Ты же понимаешь… — Понимаю, — сказал Дима. — Они не из вашего муравейника. Кирилл быстро взглянул на него, но ничего не сказал. Глаза у Кирилла были как две иголочки. Глава 6 Прием с импровизациями Тимофей поддернул концы своего неизменного шарфа, почесал заживающую ссадину над бровью, от которой остался только почти прозрачный струп, и взглянул на Диму с искренним недоумением. «Куда смотрит администрация школы! — праведно подумал Дима. — Почему не сделают ему замечание?» Сам Дима всегда одевался подчеркнуто аккуратно, с трех лет отказывался носить даже домашнюю одежду с пятнами или хотя бы без одной пуговицы. В математической гимназии, в которой он учился в Москве, все ученики были обязаны носить единообразную темно-зеленую форму. Кое-кому из одноклассников это не нравилось, но Дима был очень формой доволен. В одной из книг он прочитал, что в Российской империи 19 века практически все мужчины носили мундиры, по которым было легко определить род их занятий, место службы и ранг, к которому они принадлежали. Такое положение вещей казалось Диме крайне разумным. Одной из причин его симпатии к нынешним одноклассникам было как раз то обстоятельство, что, несмотря на отсутствие в школе общепринятой формы, они одевались единообразно и аккуратно и носили одинаковые значки. На этом фоне Тимофей с его шарфом, пятнами на мятых полуспущенных штанах и алюминиевой сережкой в ухе смотрелся неприятным артефактом. — Куда ты меня зовешь? — недоверчиво переспросил Тимка. — Я приглашаю тебя к себе домой, — терпеливо повторил Дима. — В субботу, в пять часов. — Домо-ой?! А зачем мне? — и без того малопривлекательная Тимкина физиономия аж перекосилась от недоверия. — У меня будет… тусовка (Дима чуть не сказал «прием», но вовремя прикусил язык), я всех из класса приглашаю, как бы знакомиться. Я же здесь новенький. — Я тоже новенький, — прищурился Тимка. — Но что-то никого к себе тусоваться не зову… — Это твое дело, — Диме надоело сдерживать себя. — У разных людей — разные обычаи. Ты что, никогда об этом не слыхал? — Слыхал, почему же, — неожиданно мирно ответил Тимка. — Да и видал не раз. Так когда выдвигаться-то? — Сбор — в пять часов, — не сразу сообразил Дима. — Ладно. Я подумаю, — Тимка уже отошел, но снова дернул себя за шарф, и голова повернулась назад, как будто на нитке. — Спасибо за приглашение. — Пожалуйста. Я буду рад тебя видеть, — с облегчением выговорил Дима в спину однокласснику и с удовольствием подумал о том, что Тимка, скорее всего, не придет. Аккуратно выждав время, когда до звонка на урок оставалось не более двух минут, Дима подошел к Тае Коровиной. Толстая девочка оторвалась от учебника по географии и взглянула на него с откровенным испугом. Дима вдруг почему-то почувствовал себя взрослым и великодушным. — Не бойся, я обзываться не стану, — улыбнувшись, сказал он. — Наоборот, я хочу тебя к себе в гости пригласить… Я всех приглашаю, — поспешно добавил он, видя, как в карих глазах Таи нарастает паника. — Вечеринка для одноклассников, понимаешь? Тая молчала. Глаза ее казались Диме похожими на изюминки. А сама девочка — на сдобную пышную булочку, вроде тех, которые продают в школьной столовой. Булка с изюмом. Внезапно Дима с невероятным изумлением осознал, что ему хочется дразниться. Тайка Коровина — булка с изюмом, булка с изюмом, булка с изю-у-мом! «Бред какой-то!» — подумал Дима и плотно зажмурился. Даже в детском саду он никогда никого не дразнил. Даже приставучего младшего брата… — Спасибо, Дима, я обязательно приду, — сказала между тем Тая и громко захлопнула учебник по географии. Из учебника вылетел засушенный кленовый лист — желтый с красной каймой — и красиво спланировал на пол. Дима поспешно нагнулся, поднял лист, подал его девочке и негромко засмеялся. Тая взглянула вопросительно. — Это уже становится обычаем, — галантно сказал он. — При каждой нашей личной встрече я подаю тебе что-нибудь такое… флористическое. Тая приоткрыла ярко-розовые губы, по-видимому, сраженная формулировкой. Сознательно усиливая произведенное впечатление, Дима чуть склонил голову и щелкнул каблуками. «Булка с изюмом, булка с изюмом! Бе-е-е!» — издевательски звучало в голове. «Наверное, все-таки „противоречивое поведение“, — с унылой покорностью подумал Дима. — Это оно! Интересно, если это только сейчас началось, то когда кончится?» Над школьным коридором ошалелой трелью залился звонок. Михаил Дмитриевич Дмитриевский изначально не собирался присутствовать на вечеринке одноклассников сына. — Ты не волнуйся, я тут с вами отсвечивать, — профессор щегольнул «молодежным», как ему казалось, словечком, — не стану. Посижу в читальном зале в БАНе (БАН — Библиотека Академии наук — прим. авт.), почитаю старые работы, кое-что отдам отксерокопировать. Все равно давно собирался это сделать. Почему не теперь? Я, знаешь, еще аспирантом особенно любил первый читальный зал БАНа, тот, который с зелеными лампами. Как-то в нем невероятно уютно работается. По сравнению с питерской Публичкой и даже с московской Ленинкой… Дима кивнул и едва заметно вздохнул. У него уже не оставалось сомнений: в последний год отец действительно стал гораздо более многословным (из пиетета перед родителем Дима не решался даже подумать — «болтливым»), чем был раньше. «Разговаривал бы уж тогда, что ли, с бабушкой», — пожелал мальчик, который, пожалуй, стал за этот же период еще молчаливее. Александра Сергеевна между тем развила бурную деятельность. Для помощи в подготовке была внеурочным образом вызвана домработница, хотя Дима уныло и вполне безнадежно пытался объяснить бабушке, что он сам может пропылесосить и помыть полы, а из еды будет совершенно достаточно бутербродов и пары покупных тортов. — Не говори ерунды! — строго сказала Александра Сергеевна. Своим пожилым приятельницам она с громогласным удовольствием объясняла по телефону: — Ну, вы понимаете, мне надо принять больше двадцати человек, это же вам не фунт изюма… К тому же все они первый раз приходят в дом, а все мы прекрасно знаем, как много зависит от первого впечатления… Впоследствии, когда приходишь в знакомое место, многого уже не замечаешь, а в первый раз каждая мелочь может резнуть… Михаил, естественно, отстранился. Он всегда отстраняется от всего, кроме науки, и отсюда все его беды. Ergo sum, я должна безукоризненно продумать нюансы, ведь от того, насколько успешно все пройдет, зависит репутация моего старшего внука в его нынешней общественной группе… От бабушкиных слов у Димы по позвоночнику ползали отвратительные мурашки. Он подозревал и предвидел все самое нехорошее. Он боялся сказать Александре Сергеевне, но решился обратиться к отцу с вопросом: нельзя ли как-нибудь сделать так, чтобы бабушка на момент вечеринки тоже куда-нибудь отбыла, например, в гости. Михаил Дмитриевич сделал испуганное лицо и ответил, чтобы Дима не смел об этом даже и думать: бабушка, разумеется, уйдет, но непременно обидится на всю оставшуюся жизнь. Дима глубоко вздохнул и сжал кулаки. Он, конечно же, все понимал: папе удобно так, а бабушке — эдак. Его собственные удобства здесь в расчет не принимались. Впрочем, бабушка вовсе не отстраняла Диму от приготовлений. Наоборот, по каждому вопросу она с ним подчеркнуто советовалась — «ведь это, в конце концов, твои гости». — Как ты думаешь, можно ли для форшмака взять селедку в пластмассовой таре? Это удобно, но я, если сказать честно, сильно сомневаюсь в ее качестве… — Какие бокалы подать для прохладительных напитков — сиреневые, с тиснением, на тонких ножках или широкие, хрустальные? К последним имеется графин, но в нем обыкновенно подают водку для мужчин. Вам еще рано… — Белая льняная скатерть с мережкой, несомненно, самая изысканная. Но подростки, по свойственной им физической неустроенности, часто проливают или роняют что-нибудь. Скатерти не жаль: сейчас есть прекрасные средства для выведения пятен, но ведь они же будут напрасно сконфужены… Так, может быть, взять иранскую, пеструю? Она попроще, зато на ней практически не видно пятен… Впав в своеобразное оцепенение, не в силах ничего изменить, Дима покорно со всем соглашался и даже не пытался выяснить, что такое форшмак и в какой именно таре (стеклянной? деревянной? железной?) пребывает идеально потребная для него селедка. Вернувшись из школы в субботу, Дима переоделся в домашнее и отправился на кухню начинять половинки яиц рублеными грибами с жареным луком (их следовало готовить прямо перед подачей на стол, чтобы не заветрились). В каждую половинку он втыкал веточку петрушки — для украшения. Михаил Дмитриевич уже ушел. Домработница накрывала раздвинутый стол иранской скатертью. Александра Сергеевна закончила протирать вафельным полотенцем хрусталь и теперь гладила голубую рубашку апаш к Диминому выходному костюму. Диме уже было все безразлично и хотелось только, чтобы все поскорее кончилось. Если бы вместо рубашки апаш ему теперь велели надеть восточный тюрбан и тапки с загнутыми носами (в комплект к иранской скатерти), он подчинился бы не раздумывая. В десять минут шестого Александра Сергеевна спросила внука: — Где же гости? Слегка опаздывать в дом принято всегда и везде, но странно, что не нашлось кого-нибудь одного, кто пришел бы вовремя. — Я думаю, что они придут все вместе. Строем, — откликнулся Дима, одетый в синий бархатный в-костюм. В разрезе воротника апаш на короткой серебряной цепочке висел тяжелый фамильный медальон с католическим изображением Богоматери. Последние три поколения Дмитриевских были атеистами, но это Александру Сергеевну абсолютно не смущало. С медальоном старший внук выглядел, по ее мнению, чрезвычайно элегантно. Сумрачный, исподлобья, взгляд не портил, а лишь дополнял картину, придавая Диминому облику нечто байроническое. — Строем? — переспросила Александра Сергеевна и улыбнулась. — С горном и барабаном? — Возможно. Я бы не удивился. В прихожей прозвучал музыкальный звонок, играющий первые такты 40-й симфонии Моцарта. — Вот и они, с горном и барабаном, — сказал Дима и пошел открывать. Александра Сергеевна, скрывая любопытство, двинулась за ним. Еще с вечера пятницы Тая совершенно задергала маму и даже довела до вспышки откровенного раздражения всегда спокойную тетю Зину. — Мамочка, что, если я надену красное платье? — Разумеется, оно очень праздничное. — Но красное ведь еще полнит. А куда мне… — Тогда надень черную кофту и юбку. Черное стройнит. — Черное на вечеринку как-то неприлично. — Тогда желтый джемпер с рисунком и янтарный кулон. — Но он же совсем детский! И я в нем буду как канарейка или попугай… — Можно надеть джинсы и синюю рубашку. Это очень современно. — Так джинсы же в обтяжку, и у меня над ремнем жирная складка торчит. — Да ведь рубашка широкая, она все скрывает… — Но не очень длинная! А что, если рубашка задерется и все увидят?! — Да иди ты хоть голой! — не выдержала наконец тетя Зина. — Только отстань от матери. Марина, неужели ты не видишь, что она над тобой просто издевается?! Тая закусила губу. Мама тихо возразила сестре: — Она не издевается. Я помню, как я сама в ее возрасте тоже переживала. Перебирала тряпки, смотрела в зеркало, расстраивалась. Ты, Зиночка, у нас всегда была стройненькая, в другую породу, тебе не понять… Почему-то от маминого заступничества Тае стало еще обиднее. Вот если бы она согласилась с сестрой и так же твердо заявила, что все это ерунда, не стоящая внимания, и, в чем бы Тая ни пошла на вечеринку у Димы Дмитриевского, не имеет никакого значения, потому что вовсе не это в человеке главное, а наоборот… В этом месте своих рассуждений Тая окончательно запуталась. На глазах выступили слезы. — Если не будешь больше нудить и разводить сырость, — сказала тетя Зина, — я дам тебе свою белую блузку с кружевами и золотую цепочку с жемчужиной-кулоном. То, что черное стройнит, — бред. Черное могут носить только люди с идеальной фигурой. Белое — все остальные. Наденешь блузку навыпуск с джинсами, она тебе будет почти до колен — никаких складок никто не увидит, даже если станешь на турнике подтягиваться. Решительные противоречия стилей — писк сезона. Например, кружева и джинса. У меня подруга детства — модельер, я от нее знаю наверное. Тая шмыгнула носом, загоняя «сырость» обратно, и поспешно кивнула. Она ничего не понимала в тенденциях современной моды, никогда не видела в гардеробе маминой сестры белой блузки с кружевами, но тети-Зининому вкусу отчего-то абсолютно доверяла. Впрочем, кулон с жемчужиной на тоненькой золотой цепочке она уже видела и оценила его как очень изящный. Среди маминых украшений ничего подобного не было. Таина мама любила массивные золотые кольца с большими яркими камнями. Папа хорошо знал вкусы жены и всегда дарил ей соответствующие ее предпочтениям подарки. Еще Таина мама любила янтарь и называла его солнечным камнем. На том вроде и порешили. Когда Тая прибежала из школы, тетя Зина была на работе. Тая тут же вспомнила, что тетка по субботам ведет в институте семинар, задохнулась было трагическим всхлипом (идти в теткину комнату и копаться в ее вещах она, разумеется, не посмела бы), но напрасно: отглаженная, белая в синеву блузка висела на спинке стула, а на столе перед ней лежала маленькая темно-синяя коробочка — явно с кулоном и цепочкой. Тетя Зина не забыла о своем обещании. Тая отчего-то вспомнила отца, который вечно забывал все, что обещал дочери, и, длинно и тяжело вздохнув, использовала-таки уже родившийся в горле всхлип по назначению. — Как в школе? — спросила вернувшаяся из кухни мама Таи. — Пятерка по литературе и две — по истории. За контурные карты, — отрапортовала Тая. — Умничка! Помой руки и иди есть, — сказала мама. — Щи с беляшами. — Мам, я же на вечеринку иду, — нерешительно (щи с беляшами она очень уважала) возразила Тая. — Чего ж я наедаться-то буду? — Да ты что! — Марина картинно всплеснула полными руками. — Совесть-то у тебя есть или как? Подумай сама: ты сказала, этот мальчик весь класс пригласил, значит вас туда без малого двадцать пять человек явится — разве на всех напасешься? Что-то подадут угостить — это понятно: чай там, бутербродики, тортики сухие я бы лично купила. Так ведь не станешь же набрасываться, как с голодного острова! Неприлично это. Слушать не хочу! Садись сейчас же и ешь щи! — Да, конечно, мамочка, ты права, — не без удовольствия согласилась Тая. — Я просто не подумала. После щей Тая в домашнем халатике минут пять без толку покружила по комнате, переживая. Как назло, на глаза все время попадалось зеркало. «Разбить его, что ли?» — подумала девочка, но тут же разумно отказалась от этой мысли, потому что без зеркала тоже неудобно. Стрелка на часах застыла на половине третьего. Чтобы убить время, Тая села за стол и попыталась читать параграф по анатомии на понедельник. Ничего не запоминалось, да и при взгляде на иллюстрацию, на которой был изображен человек без кожи, щи в желудке чувствовали себя неуютно. Тогда Тая взяла атласы и цветные карандаши и аккуратно, мелкими буковками выполнила задания на контурных картах сначала по истории, а потом и по географии. Контурные карты были заданы на следующую пятницу, но Тая любила делать уроки вперед, не откладывая до последнего момента. Немного полюбовавшись красиво разрисованными контурными картами с разноцветными стрелками и значками, Тая убрала их в ящик. Взглянула на часы (в зеркало не смотреть!). Отлично! Можно потихоньку начинать умываться-одеваться. — Мамочка, — сказала Тая, вернувшись из ванной и переодевшись. — Можно я немножечко твоей помады возьму? — Зина, когда уходила, меня предупреждала, что ты будешь просить, — быстро ответила Марина. — Сказала: решительно никакой косметики! В тринадцать лет кожа свежая — все это не нужно и признак вульгарности. Слова были категорически не Маринины, и Тая сразу догадалась, что если по-умному надавить, то в отсутствие старшей сестры мама не устоит. — Мамочка, мне уже скоро четырнадцать будет, — напомнила она. — Все равно не нужно, — с ноткой неуверенности в голосе повторила Марина. — Ну мамочка, ну пожалуйста, я же розовую возьму, неяркую совсем, — бодро заканючила Тая. — Ну ладно, если только розовую… Тая решительно встала перед зеркалом. Длинные ресницы со светлыми кончиками, розовые круглые щеки… — Мамочка! Я еще чуть-чуть пудры возьму, а то у меня после душа щеки и нос блестят, как у поросенка… — Разве у поросят блестят щеки? — удивилась Марина. — Ага, — безмятежно откликнулась Тая, энергично работая пуховкой. Потом окинула критическим взглядом результат. — Мам, ресницы мешают! — Как мешают?! — испуганно переспросила Марина. — Чем это тебе ресницы помешали? И куда же их девать-то? — Я в том смысле говорю, что все остальное уже накрашено, а у них кончики белые, — пояснила Тая. — И что же? — мама прикинулась категорически не понимающей. Наставления сестры, по-видимому, снова активизировались в ее памяти. — Ты мне свою тушь дай на одну крошечную минутку, — сказала Тая. — Я только кончики и подкрашу. Будет вообще незаметно. Зато красиво — волосы-то у меня, можно сказать, светлые. Если их немного начесать… — Тая… — Ну мамочка, мамочка, мамочка… — снова заныла дочь. — Ты же знаешь, как я переживаю из-за своей внешности-и… И если кто-то все равно косметику придумал, то могу я от нее стать хоть чуть-чуть покрасивее… — Нормальная у тебя внешность, что ты такое придумала, Таечка… — проворчала Марина. Тая украдкой улыбнулась своему отражению — она прекрасно понимала, что мама опять сдалась. Выйдя из дома, Тая огляделась. Откуда-то сгустился рыжий туман. Дома выступали неясными громадами. Солнце просвечивало четко очерченным малиновым шаром, похожее на чужую планету, случайно приблизившуюся к земле. «Какой странный город!» — подумала Тая и, поежившись, взглянула на часы. В гости и на свидания надо чуть-чуть опаздывать, это ей объясняли мама и теперь еще тетя Зина, зато папа всегда требовал точности минута в минуту. Сама же Тая на всякий случай всегда выходила заранее. Поэтому потом приходилось наматывать круги вокруг чего-нибудь, что подвернется. «Интересно, как будет со свиданиями?» — вспомнила Тая и тут же оборвала свои мечты. Кто это ее, толстую корову, пригласит на свидание?! Смешно даже думать! Проблуждав в тумане восемь минут после назначенного срока и отведя две минуты на подход и подъем по лестнице, Тая решительно зашагала к большому серому дому дореволюционной постройки. Она знала про седьмой этаж, но специально не ездила на лифте, чтобы были физические упражнения. Так ей посоветовала тетя Зина. В Сибири семья Таи жила на первом этаже. Так и не отдышавшись после крутого подъема, она позвонила в дверь. Дима отворил дверь, стараясь придать своему лицу то трудно определимое выражение, которое (вместе с черно-красным значком) было отличительным признаком его теперешних одноклассников. На пороге стояла толстая девочка Тая, улыбалась ярко-розовыми перламутровыми губами и… пыхтела, как игрушечный паровоз. Дима вздрогнул и попытался изменить лицо. — Ой! Пых! — сказала Тая и приложила ладонь к щеке. — Это ты? («А кого она ожидала здесь увидеть?!» — подумал Дима.) Пых! Пых! Здравствуй! — Здравствуй, Тая. Проходи, пожалуйста, — вежливо произнес он. — Давай я тебе помогу. Тая послушно сняла плащ и передала его Диме. Дима повесил его на вешалку и оглядел девочку, почти не скрывая своего удивления. На ней была широкая и очень длинная белая рубашка. Одна щека почему-то казалась заметно краснее другой. Перламутр на губах светился в коридорных сумерках. Стриженные лесенкой волосы стояли немного дыбом. «Наверное, это что-нибудь очень модное, в чем я ничего не понимаю», — решил наконец доброжелательный Дима. — Дима, представь мне свою гостью, — послышался из дверного проема голос Александры Сергеевны. — Бабушка, это Тая. Тая, это… Новый звонок прервал его на полуслове. Одноклассники, как и предполагал Дима, пришли все вместе. — Смотри! — вдруг прошептала Тая так близко от его уха, что он почувствовал приторный цветочный запах ее косметики. — Про них даже нельзя сказать — «толпятся на площадке». Они там — «распределились». Как будто шпионы или военная часть. Правда? Дима честно попытался, но не успел оценить слова Таи. Роль хозяина дома показалась ему важнее ее наблюдений. Переступая порог, каждый входящий говорил «здравствуйте». Мальчики подавали Диме руку. Девочки кивали головой и улыбались. Сегодня одноклассники казались еще более одинаковыми, чем обычно. Дима не сразу догадался, из-за чего возникло это впечатление. Между тем все было просто. Каждый мальчик держал под мышкой бутылку с кока-колой или другим напитком, а каждая девочка несла в руках пластиковый мешок из магазина «Пятерочка». — Скажите, пожалуйста, где у вас кухня? — спросила Маша Новицкая у Александры Сергеевны, когда все уже разделись и переобулись. Нагрузившись мешками, пятеро девочек и двое мальчиков отправились в указанном направлении. — А где правильно руки помыть? — спросил Антон Каратаев у Димы. Дима проводил Антона в ванную, показал мыло и полотенца. На обратном пути заглянул в кухню и понял суть удивившего его вопроса Кирилла Савенко: «Вы богатые?» Чтобы не вводить хозяев в чрезмерный расход, гости принесли все с собой. Мальчики — бутылки с напитками, девочки — дома приготовили кто что мог. Теперь под вялым руководством обомлевшей от изумления Александры Сергеевны они все это раскладывали на тарелочки и в вазочки. Лина Колногуз осторожно выпутывала из вощеной бумаги и красиво раскладывала по тарелке масляно блестевшие пирожки, Аня и Вика в четыре руки освобождали от полиэтилена блюдо с уже готовым салатом, посыпанным сверху зеленью и рублеными яйцами, Витя Петров делал бутерброды из колбасной нарезки. — Дима, — с обморочным замиранием в голосе сказала Александра Сергеевна, заметив стоящего на пороге внука. — Ты тут покомандуй вместо меня, а я пойду в залу, займу взрослого гостя… «Господи, еще же и это!» — Дима вспомнил, что восьмой «А» класс зачем-то привел с собой на вечеринку классного руководителя — учителя математики Николая Павловича. — Маша! — решительно сказал Дима, поймав взгляд Маши Новицкой. — Все тарелки, которые есть, — там, — он указал пальцем. — Ложки и вилки — здесь. Я сейчас отлучусь, вы сами сообразите. — Конечно, Дима, мы сообразим, — успокаивающе вымолвила Маша. — Ты не волнуйся, все будет хорошо. «Куда уж лучше!» — мысленно огрызнулся Дима и, едва ли не на цыпочках пройдя по коридору, заглянул в гостиную. Там царствовал старинный концертный рояль, когда-то принадлежавший бабушке Александры Сергеевны — пианистке, весьма известной в период перед Первой мировой войной. — Есть и всегда будут три музыкальные партии, — услышал он голос Александры Сергеевны. — Первая — это, разумеется, партия Баха… Дима потер рукой лоб и, сползая спиной по притолоке, присел на корточки. — Вынужден признать, что, к сожалению, немузыкален от природы, — отвечает добродушный баритон Николая Павловича. — Всегда тяготел к естественным наукам. Единственное фортепьянное произведение, которое сумел освоить, — собачий вальс… — О, это по-своему замечательное произведение, — почти кокетливо хихикнула невидимая Диме Александра Сергеевна. Скрипнув зубами, Дима поднялся, нащупал в кармане мобильный телефон и проскользнул в кладовку. Там, не включая свет, набрал номер отца. Он знал, что, работая в читальном зале, отец всегда отключает сигнал, а иногда — и телефон целиком, чтобы случайный звонок не помешал занимающимся рядом коллегам. Но может быть, он оставил включенным виброрежим? — Жди! — коротко сказал в трубку отец. Дима облегченно вздохнул. Повезло! Михаил Дмитриевич водил его в Библиотеку Академии наук на экскурсию, и потому Дима легко представил себе, как отец, держа в руке мобильный телефон, выключает лампу, встает, отодвигает тяжелый стул с высокой спинкой и мимо огромных книжных шкафов выходит из полутемного читального зала в коридор, к памятнику академику Карлу Бэру и каталогу с рефератами диссертаций. Там, у окна, есть низенький столик с двумя креслами… — Я слушаю тебя… — Папа, приходи, пожалуйста, сейчас домой, — сказал Дима, стараясь, чтобы в голосе не звучали жалобные нотки. — Уже иду, — немедленно откликнулся Михаил Дмитриевич. — А что случилось? Что-то с бабушкой? Твои одноклассники не явились? — С бабушкой все в порядке, — поспешил успокоить отца Дима. — Одноклассники пришли. Понимаешь, они привели с собой учителя математики… Ты бы мог, наверное, с ним поговорить… — Х-мм… А что, бабушка не в состоянии занять учителя математики? — Она его уже занимает, — с отчаянием в голосе ответил Дима и прислушался. — Они играют собачий вальс. В четыре руки. Михаил Дмитриевич расхохотался. — Ну что ж, — отсмеявшись, сказал он. — Пожалуй, я досмотрю реферативные журналы в другой раз… Когда Михаил Дмитриевич приехал из БАНа, гости уже играли в фанты и в шарады. Александра Сергеевна царила. Маша Новицкая представляла, как будто фикус Вольфганг — это дядюшка «честных правил» из поэмы «Евгений Онегин», Кирилл Савенко декламировал свое любимое стихотворение (оказалось что-то из Киплинга), а Николаю Павловичу выпало проползти на четвереньках под роялем. — Бабушка, ну это же совершенно невозможно, в конце концов! — яростно прошипел бледный как полотно Дима. — У него же нога не сгибается! Александра Сергеевна взглянула на него так, как, согласно Диминым представлениям, солдат смотрел на вошь. — Николай Павлович, давайте я за вас проползу! — решительно, на правах хозяина, предложил он. — А вы потом за меня сделаете! — Спасибо тебе, Дмитриевский, но я уж сам как-нибудь. Прятаться за чужие спины не привык, — сказал Николай Павлович и пополз. На выходе из-под рояля классного руководителя с некоторым удивлением встретил Михаил Дмитриевич. Диме к этому времени мучительно хотелось что-нибудь разбить. Большое, тяжелое и обязательно дорогое. — Добрый вечер, папа, — сказал он. — Позволь представить тебе нашего классного руководителя… — Дима, — вывернулась откуда-то Тая, предваряемая цветочно-косметическим запахом. — Прости, пожалуйста, я забыла, как твою бабушку зовут? — Как Пушкина, — ответил Дима. Михаил Дмитриевич сходу и по-честному начал выполнять свои обязанности — занимать взрослого гостя. Через пять минут они уже обсуждали теорему Ферма, которую недавно наконец-то доказал какой-то сумасшедший российский математик. — Папа, ты, может быть, голоден, — светским тоном заметил Дима. — Рекомендую форшмак… — Ваш сын, безусловно, прав, — спохватился Николай Павлович. — Вы же, как я понимаю, с работы. А там столько еды, что можно накормить взвод солдат первого года службы… Бабушка между тем беседовала с Таей Коровиной. — Я тоже и в школе, и в консерватории училась почти исключительно на «отлично», — говорила она. — Потому, Таечка, с детства уважаю прилежание и ежедневный труд и решительно не понимаю тех, кто над этим иронизирует. Сколько же времени берет в сегодняшней школе приготовление всех уроков? Должно быть, немало? Дима вышел в коридор. Возле вешалки Кирилл Савенко разговаривал по телефону. Тут же переминался с ноги на ногу Тимка Игнатьев, уже без куртки, но в неизменном шарфе. — Я его впустил, — тихо сказал Кирилл, на мгновение прикрыв ладонью динамик. — Там звонка не слышно. — Хорошо, что ты пришел. Проходи скорее в залу! — с искренней радостью сказал Дима Тимофею. — Сейчас в шарады поиграешь. Только обязательно поешь сначала, — заботливо добавил он. — Рекомендую фрикасе и салат «мимоза» Аниного и Викиного приготовления. Тимка шарахнулся в сторону и попытался спрятаться между вешалкой и Кириллом. Дима действительно был рад Тимке, но решительно не нравился сам себе. «А! Все равно! — он мысленно махнул рукой. — Пусть хоть кому-то будет еще более неловко, чем мне!» Кирилл повесил трубку телефона и вместе с Тимкой вернулся в гостиную. Дима зачем-то продолжал следить за ним взглядом. Кирилл не столько пошел, сколько заструился среди гостей, задерживаясь на мгновение то возле одного, то возле другого и говоря каждому максимум по одной-две фразы. Дима в который раз поразился тому, как точно и быстро он двигается, вспомнил, как Кирилл шел по краешку крыши. «Надо напомнить ему про голубей…» Спустя некоторое время в прихожую вышли Витя, Антон, Маша и Аня. — …лучше, Берт не стал бы зря… — долетел до Димы обрывок фразы. Ребята быстро достали свои куртки и куртки девочек. — Вы куда? — удивился Дима. — Уже уходите? — Извини, пожалуйста, но нам действительно надо. Все было здорово! — с улыбкой сказал Антон. Улыбка была как будто приклеенная скотчем за уголки. — Твоя бабушка просто классная! — Машина улыбка смотрелась гораздо лучше. — Повезло тебе. Я таких вообще никогда не видала. Иди, она как раз тебя зовет. — Спасибо! До свидания! — хором сказали Витя и Аня. В зале Тая Коровина уговорила Александру Сергеевну сесть за рояль. Пожилая дама поломалась ровно столько, сколько нужно для приличия, и теперь с воодушевлением играла что-то из своего любимого Шостаковича. Публика из 8 «А» слушала, как в концерте, — вдумчиво и серьезно, с выражением на лицах. Дима попытался снова скрыться в коридоре, но не успел: бабушка заметила его и сделала знак — стой на месте. Дима остался между мирами, как в фантастической книжке. На пороге отцова кабинета тихо говорили Тая Коровина и Тимофей Игнатьев. Тая горячилась, что-то доказывая, и один раз даже дернула Тимку за конец шарфа. — Ты штукатурку со второй щеки тоже сотри, — усмехаясь, посоветовал в ответ Тимка. — Или уж обе напудри. Тая мгновенно полыхнула костром и закрыла лицо ладонями. — Ладно, будет тебе, попробую я, — непонятно сказал Тимка и пошел к вешалке. Дима поймал его взгляд и вопросительно поднял брови. Тимка изобразил мимикой подвижной, обезьяньей физиономии довольно длинную фразу: — Все нормально, Дима. Ты извини, но надо, понимаешь, позарез. Так вышло. Дима в ответ молча пожал плечами. Александра Сергеевна закончила играть и взяла в руку неизвестно когда и кем принесенную из кабинета блок-флейту. — А сейчас мы с моим дорогим внуком сыграем вам прелестную сонатину Грига для флейты и фортепиано, — торжественно возвестила она. — Просим, просим, — радостно подхватил Николай Павлович и несколько раз хлопнул в ладоши. Восьмой «А» глядел с вежливым ожиданием. На глазах у Димы выступили слезы. Тимка пробирался вдоль улицы, чувствуя себя бродячим псом, идущим по следу волчьей стаи. Лицо и руки были мокрыми от тумана, который никуда в темноте не делся. Фонари светили в вышине, как лица одноглазых призраков-великанов. Прохожие выныривали бесшумно и пропадали, похожие на обитателей подводного мира. В одной из проходных парадных все четверо бесследно исчезли. «Должно быть, зашли в квартиру, — подумал Тимка. — Странно, что не было слышно стука двери, приветствия, голосов. Ведь дверь должны были открыть и закрыть. Допустим, открыли заранее и при встрече ничего не говорили. Но ведь затворить-то все равно надо, защелкнуть замок… Парадная гулкая, как все в этих краях. Слух у меня как у собаки. Почему же я ничего не слышал?» Тимка поднялся наверх, до чердачной двери. Она была заперта. Спустился к подвалу. Подергал еще две маленькие дверцы в полуподвале, ведущие неизвестно куда. Тоже заперты, хотя из-под одной как будто пробивается лучик света. Внезапно кто-то сзади закрыл ему глаза ладонями, как делают детишки в детском саду и прочие малыши: угадай, мол! Тимка хотел было ударить локтем назад, но что-то удержало в последний миг. Вывернулся из кольца рук, обернулся, уже все зная, храня на лбу тепло узкой ладони… Маша. Вот черт! Черт! Черт! — Ты хороший следопыт, Тимка, — сказала Маша. — Ловко нас выследил. — А то. Фирма веников не вяжет. — Но — зачем? Закладывать толстую Таю Тимка не собирался. Говорить правду о себе — тем более. — Ты мне фант проиграла, там, у Дмитриевского. И сбежала, — сказал он. Маша засмеялась. — Что ж, ты прав, — весело сказала она. — Нехорошо получилось. Загадывай тогда желание. Только… — Маша на мгновение снова стала серьезной. — Не спрашивай, куда и зачем мы ушли. Это не мой секрет — я не могу сказать… Загадывай другое. «Ты была там тогда? Тогда, у водосточной трубы? Ты спасала меня или просто привиделась мне сквозь кровавую пелену?» — Тимка знал, что никогда не спросит. Как бы ему ни хотелось… — Закрой еще раз глаза ладонями. Как вначале. Я угадаю, — дрожащим и хриплым голосом сказал он. Маша кивнула и зашла сзади. Тимка на мгновение прижал ее ладони своими — сухими и горячими. Шумно втянул воздух ноздрями, запоминая. — Маша, — сказал он. — Угадал, — хихикнула она. Юная волчица согласилась поиграть с псом-бродягой. Ладони пахли грубой ржавчиной и одновременно чем-то неуловимо тонким, праздничным. — Это я сначала бутерброды с рыбой делала, а потом мандарин чистила, — Маша опять угадала его мысли. Обернулась ловко, перехватила Тимкины руки, провела подушечкой большого пальца вдоль ногтей. Тимка сразу застеснялся — ногти были не слишком чистые. — Сколько у тебя заусенцев, — сказала Маша. — Больно, наверное. У меня когда один появится — и то жутко мешает и за все цепляется. Надо их специальными ножничками обстригать. Хочешь, сделаю? Я умею, меня Ася, сестра моя, научила. Тимка представил, как Маша обстригает ему заусенцы, и зажмурился изо всей силы. — Теперь ты иди, — сказала Маша. — А я останусь. Мне надо. Тимка кивнул. Он все понял, но ни о чем не жалел. Волки сбили пса со следа, заиграли, а потом прогнали вон. Пусть скажет спасибо, что не сожрали. Пускай так. Маша. Маша. Маша. — Это международный конкурс, поэтому все сопроводительные документы, естественно, на английском. Устраивают его в своих, конечно, интересах несколько самых крупных транснациональных корпораций. Денег не жалеют: ищут мозги, их тоже можно понять. Соединенные Штаты, бесспорно, сверхдержава, но никого, кроме врачей, адвокатов и политиков, уже давно не производит. Все остальное — импортное, привозное. Если могут купить и обеспечить достойный уровень жизни какому-нибудь одаренному колумбийцу, калмыку или русскому — почему нет? Математическая же одаренность, вы знаете не хуже меня, проявляется весьма рано. Главное, правильно сформулировать задачи… Михаил Дмитриевич разложил на обширном письменном столе с десяток глянцевых листков и, рассказывая, обращал внимание Николая Павловича то на один, то на другой из них. Ему все больше казалось, что Николай Павлович по-английски не читает, но спросить было неловко. — Я имею в виду, что если у вас есть или были в недавнем прошлом (конкурс по возрастным группам — от 12 до 20 лет) одаренные ученики, то вот — милости просим к участию. Анкеты условиями разрешено ксерокопировать. Я уже почти все, в том числе и предварительные задачи, перевел на русский… При этих словах Николай Павлович явно оживился, и хозяин дома понял, что его догадка была верна. — Есть, есть пара парнишек, — сказал учитель. — Если позволите ознакомиться, я бы им настойчиво рекомендовал… — Ну разумеется! — воскликнул Михаил Дмитриевич. — Я же к тому и говорю. Все к вашим услугам. После письменного тура следует нечто в Москве, потом — вроде бы в Интернете онлайн (открытое информационное общество!), а потом — сияющие, захватывающие перспективы… — Благодарю вас, Михаил Дмитриевич. Я непременно… А что же — ваш Дима будет участвовать? Он ведь, кажется, весьма одаренный математически мальчик… — Конечно, именно для него я все это и привез. Пусть попробует свои силы, сравнит с другими. В конце концов, это просто интересно для мальчишки. Я сам, с вашего позволения, все-таки больше преподаватель, неплохой, смею заметить, но полет мысли у меня весьма ограничен по высоте. А Дима, мне кажется, мыслит значительно оригинальнее. Хотя, быть может, я и хочу ошибаться, ведь это все-таки мой сын… В ответ Николай Павлович сделал то, чего от него и ожидал хозяин, то есть с энтузиазмом похвалил Димины математические способности. Михаил Дмитриевич щурился с притворной скромностью. В целом математики были весьма довольны друг другом и рады знакомству. — Откуда ты их взял? Из школьного драмкружка? Кто они вообще такие?! — спрашивала Александра Сергеевна, энергично вытирая полотенцем хрустальные бокалы. Дима у стола вытирал тарелки и убирал их в буфет. Перед уходом специально выделенная бригада из 8 «А», несмотря на протесты хозяев, вымыла всю посуду. Дима с трудом остановил Кирилла Савенко, который уже понес было на помойку мусорное ведро. — Бабушка, я не понимаю, о чем ты говоришь. Какой драмкружок? — устало откликнулся Дима. — Кажется, из них одна Света Громова действительно посещает театральную студию. А Лина Колногуз занимается вокалом, поет, ну, это же ты сама слышала… — Да! — кивнула Александра Сергеевна. — Да! Мы с ней спели три романса. Очень одаренная девочка, может петь по нотам. Хотя голосок и не очень сильный, но изумительно верный… — Бабушка, по сравнению с тобой действительно сильным голосом обладает только иерихонская труба, — огрызнулся комплиментом Дима. Ему все еще хотелось хамить. Александра Сергеевна была взволнованна, хотела говорить и на сомнительный комплимент внука решила не обращать внимания. — Я говорю о том, что все твои одноклассники, за редким исключением, производят какое-то насквозь театральное впечатление. Больше всего они похожи на тимуровскую команду из предвоенных лет. В них коллективное преобладает над индивидуальным. Теперь такой молодежи просто уже нет и быть не может… Ты читал Гайдара? — подозрительно спросила у внука Александра Сергеевна. — Да, бабушка, — кивнул Дима. — Из трилогии про Тимура мне больше всего понравилась третья часть — «Комендант снежной крепости». — А это… те мальчики и девочки, которые ушли в середине вечеринки… Ты думаешь, я не заметила? Они собрались, словно по тревоге, и ушли все вместе с серьезными лицами, как будто где-то что-то от них зависит. — Но может быть, так и есть? — спросил Дима и впервые за весь вечер посмотрел бабушке прямо в глаза. — Или ты не можешь допустить… — Ты все же что-то такое о них знаешь? — подозрительно спросила Александра Сергеевна. — Ничего. Клянусь, ничего, — ответил Дима и аккуратно, с улыбкой облегчения уронил на пол тарелку. — Тетя Зина, вы были правы, — повинилась Тая вечером, когда тетка устроилась перед телевизором смотреть новости. — Да, конечно, — невозмутимо кивнула тетя Зина. — А насчет чего я права в этот раз? — Насчет косметики. Не надо мне. Они все были ненакрашенные, я одна как попугай какаду. Да еще у меня с одной щеки пудра стерлась, а я и не заметила, пока один мальчик не сказал. — Прямо так и сказал? — слегка улыбнулась тетя Зина. — У вас, мол, милочка, пудра обсыпалась? — Да, приблизительно так и сказал. — Гм-м… Осмелюсь предположить, что он к тебе неравнодушен. — Игнатьев? Ко мне?! — изумилась Тая. — Нет, это вряд ли. — Ну, а твой предмет? — спросила тетя Зина все с той же легкой полуулыбкой. — Должен же был быть на этой вечеринке предмет, ради которого ты чистила перышки и пудрила нос? Оправдались ли надежды? — У них там рояль в полкомнаты, бабушка из 19 века или из Большого театра и фикус немецкого происхождения, — непонятно сказала Тая. — И вообще им до меня никакого дела нет. — Кому нет? — переспросила тетя Зина. — Бабушке? Или фикусу? Тая удрученно молчала, и глаза ее подозрительно блестели в мерцающем свете телевизора. — Ну на кого он хоть похож-то? — спросила тетя Зина минуту спустя. — Чтоб я могла себе представить… — На Фанфан-Тюльпана из старого фильма, — слегка в нос откликнулась Тая. — То есть на актера Жерара Филиппа? — тетя Зина удивленно подняла брови. — Но он же был француз, красавец, умница, само очарование! Ничего себе, племянница… Тая вскочила с дивана и выбежала из комнаты. — Таиска! Погоди! Куда ты убегаешь? — крикнула ей вслед тетя Зина. — Надо же выработать план! Глава 7 Попугай с пиратского брига Дима поднимался по узкой скрипучей лестничке, хватаясь руками за все, что попадалось, и глядя прямо перед собой. Романтическое хождение по крыше а-ля «Малыш и Карлсон» не принесло ему ничего, кроме неприятного ощущения в желудке. Смотреть из окна было гораздо лучше и, главное, безопаснее. «Снаружи я вроде бы Малыш, а в душе — фрекен Бок!» — иронически подумал Дима. Впереди были сумерки, прорезанные наискось узким лучом света, незнакомый запах и странный клокочущий звук, почему-то напоминающий о море. Кирилл Савенко соскочил с лесенки на какой-то карниз, опоясывающий сколоченную из чего ни попадя будку, и побежал по нему кругом, не глядя под ноги, легко взмахивая руками и обращаясь к Диме с какими-то сведениями экскурсионного характера. В глазах Кирилла отражалось небо. Дима стиснул зубы, преодолел последние ступеньки и нырнул в темноту. Голуби жили в двух больших и еще нескольких маленьких клетках, обтянутых сеткой. Их было не слишком много, всего около двух десятков, но Дима понял это далеко не сразу. Сначала ему показалось, что голубей — сотни. Шум, который они издавали, почему-то даже вблизи казался грозным. К запаху он быстро привык. Голуби были разных пород, об этом Дима догадался почти сразу. Некоторые были красивы, некоторые, со странно завернутой назад головой и раздутым зобом, — почти уродливы. — У бабушки раньше попугай был, — сказал Дима. — Я к ней приезжал и помню. Ты не поверишь, но он умел говорить и когда злился, кричал: «Каррамба! Пушки на пр-равый бор-рт!» Кирилл улыбнулся. — Другому не поверил бы. Но тебе, как побывавший у тебя в гостях, верю. А где теперь этот пиратский попугай? — Помер от старости. Клетка от него осталась. В кладовке стоит. Потом Кирилл что-то делал, подливал воду, чистил клетки, показывал и рассказывал. Голуби садились ему на плечи, на руки, на голову. Кирилл ворковал с ними, усмехался славной полуулыбкой. Дима смотрел, слушал и думал: другой мир. Совсем другой, со своим населением, своими правилами, удачами и неудачами. Мир на крыше. Мир голубей. И Кирилл Савенко. Все другое. Как внутри математической задачи. Задачу можно решить. Но — надо ли? Потом вздрогнул, услышав созвучие в словах Кирилла: — Дима, ты ведь раньше учился в математической школе, так? — Да. Раньше. — Это и на уроках заметно. Так ты здорово в математике сечешь? — Для нашего возраста неплохо. А что? — А в компьютерах? — не отвечая, продолжал расспрашивать Кирилл. — В программировании и прочем? — Хуже, — честно ответил Дима. — Я — решатель задач, это мне интересно. Пользователь я, может, и ничего себе, но не больше. — Решатель задач… — задумчиво повторил Кирилл. У Димы возникло неприятное ощущение. Он решил его от Кирилла не скрывать. — Ты как будто бы ищешь место в мозаике, куда я подойду и куда меня можно вставить. — Если и так? — Кирилл взглянул исподлобья. Голуби на его плечах взмахнули крыльями. Теплый воздух опахнул Димино лицо. «Ангелочек нашелся!» — подумал Дима и сказал вслух: — Не старайся. Не выйдет. Я сам по себе. — Конечно, — тут же согласился Кирилл. — А я — что? Ты сам по себе — и все тут. Дима хотел было обидеться (на что?!), но в этот момент небольшой голубь, почему-то сидящий в отдельной клетке, глянул ему в лицо почти человеческими глазами. Переступил на малиновых лапках, наклонил головку сначала в одну, потом в другую сторону… — Почему вот он отдельно сидит? — указал Дима. — У него крыло повреждено, летать не может. Сидит на больничном. — Он поправится? Сможет летать? — с непонятным ему самому волнением спросил Дима. — Трудно сказать. Может, и сможет, а может, и нет. Летать — штука тонкая, не по земле ходить. Что он тебе? — Он мне понравился почему-то, — признался Дима. — Они все, — он обвел рукой внутренность голубятни, — чужие, а у него лицо человеческое. — Это потому, что они все только в небе и живут. А здесь так… на постое, — объяснил Кирилл. — Это же почтари, у них в генах полет, небесная дорога. А этот крыльев и неба лишен, страдает, оттого ты его и видеть можешь… Ты извини, что я тебе не показываю, как они летают: мне Федя без себя их гонять не разрешает… На, возьми! Кирилл открыл клетку, уверенно взял голубя с жердочки в ладонь и протянул Диме, как протягивают горбушку хлеба. — Ты что?! — отшатнулся Дима. — Зачем? — Ты — гость, — невозмутимо сказал Кирилл. — Он тебе понравился. — Но как это?! — Обыкновенно. Ты же сам сказал, что клетка от попугая осталась. Небось, не меньше этой… — Больше, — прошептал Дима, постепенно привыкая к невозможной мысли. — Ну вот, и ему спокойнее: не глядеть каждый день, как другие в небо уходят. А если и он снова летать сможет, так вернешь его к своим… Я тебе сейчас объясню, как его кормить-поить надо, ничего сложного… — Ты говоришь, он болен? — спросила Александра Сергеевна, когда голубь уже был водворен в вымытую клетку, обеспечен свежей водой и зерном (на первый случай Кирилл снабдил Диму небольшим количеством корма). — Это не орнитоз? Я уж не говорю про птичий грипп! — Нет, бабушка, у него просто повреждено крыло. А так он совершенно здоров. — Дай бог! Но все-таки это как-то странно… Надеюсь, ты не будешь выпускать его из клетки? Я волнуюсь за Вольфганга… — Голуби не едят фикусы. — Но он же будет на него садиться, гадить. У Вольфганга может начаться депрессия… Дима только вздохнул. Он мог бы попытаться объяснить бабушке, что птицы, садящиеся на деревья, — это естественно, и Вольфганг с появлением в квартире голубя откроет новую страницу своей биографии… Но почему-то делать всего этого не хотелось. Дима чувствовал себя усталым и, кажется, впадал в депрессию вместо фикуса. «А я что? Ты сам по себе — и все тут!» — вспомнились слова Кирилла. А потом Кирилл подарил ему голубя. «Зачем же я — сам по себе? — спросил себя Дима и сам же ответил: — Потому что так нужно. Так правильно. Человек — прежде всего индивидуальность. Бабушка — сама по себе. Папа — сам по себе. Но кому это нужно, кто это решил, чтобы все были — сами по себе?» — А как ты его назовешь? — все еще подозрительно спросила Александра Сергеевна. — Мне все равно. Он — голубь, что же еще? — Голубь так голубь… Но, как хочешь, Дима, а только странно все это… — сказала Александра Сергеевна. И Дима не мог с ней не согласиться. Клен внизу, во дворе-колодце, ронял опаленные осенним костром листья. Мокрый пряный запах поднимался вверх и заполнял квартиру. — Я от него изнемогаю, — говорила Александра Сергеевна. — Бессонница и головная боль. Дима, как нормальный восьмиклассник, не мог сказать «изнемогаю», но чувствовал то же самое. Ночью он босиком вставал с кровати, подходил к окну, открывал фрамугу и шепотом разговаривал с кленом, похожим на тлеющие внизу угли. Клен, как и фикус Вольфганг, был надменен и немногословен. Дима даже подумывал о том, как бы познакомить их между собой. Клену во дворе, должно быть, было так же одиноко, как и Вольфгангу. Впрочем, перетащить огромную кадку фикуса на подоконник Дима в одиночку не мог. Папа же, скорее всего, просто не понял бы его порыва. — Дима, тебе телефонируют! — позвала из своей комнаты Александра Сергеевна. Дима взял черную матовую трубку радиотелефона и вышел в коридор. В Петербурге ему звонили редко — почти никогда. С двумя друзьями из Москвы, бывшими одноклассниками по математический гимназии, он переписывался по электронной почте — так выходило дешевле. Брат звонил по субботам, всегда в одно и то же время. Оба мальчика не знали, о чем говорить, мялись, несли какую-то чушь и с облегчением вешали трубку. Зато едва ли не каждый день брат присылал на Димин адрес свои рисунки. Некоторые из них Диме очень нравились, он распечатывал их на принтере и вешал на какое-то время над своим столом. Сам Дима рисовать не умел совсем — ни на компьютере, ни просто так. Он пытался показывать и хвалить рисунки брата отцу, но Михаил Дмитриевич только молчал и хмурился: на его адрес младший сын ни разу не прислал ни одного рисунка. Теперь у Димы над столом висел нарисованный братом Голубь, исполненный почему-то в сине-зеленых тонах. Из новых, петербургских знакомых изредка звонил Антон Каратаев, спрашивал, как решить задачу по алгебре или геометрии. Поразительно, но на следующий день Димино решение оказывалось не только в тетрадке Антона, но и во всех абсолютно тетрадках 8 «А». Исключая Таю Коровину и Тимку Игнатьева. Тая решала все задачи сама. А у Игнатьева — была ли вообще тетрадка? Звонила как раз Тая. — Здравствуй, Дима, я хочу у тебя попросить одну вещь. Тебя это не очень затруднит, а для меня важно. Мы могли бы встретиться? — Конечно, — удивился Дима. — Но ты не можешь ли попросить эту вещь прямо сейчас, по телефону? А завтра мы с тобой встретимся в школе, и я бы тебе эту штуку сразу и отдал. Дима решительно не мог сообразить, что у него может быть такое, срочно понадобившееся Тае Коровиной, но заранее готов был это отдать — он никогда не был жадным, и все игрушки, которые лично ему дарили в детстве на праздники, брат выпрашивал для себя уже к вечеру. — Нет, не могу, — после некоторой паузы сказала Тая. — Я хочу тебе объяснить. И не хочу в школе. — Хорошо, — все более изумляясь, согласился Дима. — Но как же… Может быть, ты зайдешь ко мне? — спохватился он, наскоро вспоминая соответствующие случаю правила, которым его учили в семье. Кроме него самого, дома бабушка, Фаина, Вольфганг и Голубь, стало быть, все нормально и чести девочки не будет нанесено урона. Если Тая придет прямо сейчас, надо будет поставить чайник, а к чаю есть половинка кекса и, кажется, еще шоколадное печенье в пачке, которое надо будет выложить в вазочку, и… да, еще не забыть синие с золотом чашки с блюдцами, потому что бабушка говорила, что гостей нельзя поить из разрозненных больших чашек-бокалов, которые папа привозит из-за границы на память, хотя они и удобны… Еще нельзя принимать гостей, кроме самых близких к дому, на кухне… Где же ему принимать Таю? У себя в комнате? Достаточно ли там прибрано? Или можно в зале? Бабушка это, несомненно, одобрит, но и сама тогда не удержится и присоединится. Тая ей понравилась еще во время вечеринки… Но сможет ли Тая говорить о своем деле при бабушке, если она не хочет в школе… — Нет, Дима, спасибо… Мы можем встретиться где-нибудь… Ну, чтобы тебе далеко не ходить… Ты можешь минут на десять спуститься к себе во двор? — Могу, — Дима решил больше не проявлять никакой инициативы. — Когда? — С-с… сорок минут! Через сорок минут ты можешь? Я как раз успею подойти. — Хорошо, Тая. Во дворе, у клена, через сорок минут, — четко сказал Дима. — Я буду. — Да. Спасибо, — Тая громко с облегчением вздохнула в телефон и отключилась. Дима положил трубку на базу и постановил не задумываться понапрасну. Повинуясь какому-то неясному чутью, подошел к окну и, неотчетливо прячась за шторой, взглянул вниз. Серый квадрат двора с вписанным в него багряным кружком клена показался Диме геометрической задачей. Внутри задачи маленьким кружочком ходила Тая Коровина в желтом берете и собирала в букет опавшие листья. Дима посмотрел на часы. Несмотря на явную математическую одаренность, решение этой задачи было ему неизвестно. — Куда это ты собираешься? — спросила Александра Сергеевна полчаса спустя. — У меня встреча. — Свидание? — лукаво осведомилась Александра Сергеевна. — Да. Я назначил свидание одной девочке из класса, — твердо сказал Дима. — У нашего клена. Он знал: его ложь носила охранительный характер. Он не хотел говорить, что свидание назначил не он, а ему, потому что защищал Таю. От чего или от кого, он и сам не мог бы сказать. — Замечательно, — сказала Александра Сергеевна. — Я так рада, что даже, умеряя свое любопытство, не спрашиваю, с кем свидание. У меня были опасения, что ты — второе издание Михаила. Ему, помнится, девочки назначали свидания сами (Дима едва заметно вздрогнул). Кстати, ты знаешь, что мужчина должен приходить на свидание чуть раньше назначенного срока? — Да, бабушка, — сказал он. — Я и иду раньше. А свидание у меня с Таей Коровиной, ты ее знаешь. (Дима прекрасно понимал, что бабушка все равно будет смотреть в окно, и хотел по возможности доставить ей удовольствие своей откровенностью.) — С Таисией?! — переспросила Александра Сергеевна. — Удивил! Подлинно удивил, Дима! Это же надо было увидеть… Неужели у тебя есть не только зрение ума и прочих органов, но и зрение сердца? «Не задумываться понапрасну! — повторил себе Дима, надевая кроссовки в прихожей. — „Каждому свое“ — откуда это? Я решатель задач. Математических». Тая смотрела из-под желтого берета, как розовая волнушка из-под листка. Пальцы ее ловко плели из кленовых листьев какую-то гирлянду. — Ты говорил с Николаем Павловичем про какой-то конкурс. Математический. Я видела: он потом давал бумаги мальчикам из 9 «Б» и еще из 11 класса. — Да, это международный конкурс. Мой отец узнал о нем от коллег, предложил мне участвовать… — Я тоже хочу участвовать, — быстро сказала Тая. — Николай Павлович не предложил мне. Он думает, я зубрилка, у меня нет способностей. Дима отрицательно помотал головой. — Да ничего он такого не думает! Слово «он» подчеркнулось само собой. Дима видел, как Тая выполняет задания по алгебре и несколько раз обсуждал с ней решения задач и примеров. Он учился в специализированной московской гимназии и знал, как выглядит и как проявляет себя математическая одаренность. Тая достаточно легко справлялась с программой восьмого класса. Но никаких особых способностей к математике у нее не было. «Не мое дело! — быстро сказал сам себе Дима. — Если она хочет, пускай!» Возникшее чувство неловкости было ему хорошо знакомо. Он привык стесняться всего того, что было у него и не было у других. В этот список входили и огромная четырехкомнатная квартира на троих, и блок-флейта, и бутерброд с икрой на завтрак (врачи с детства ставили Диме анемию), и даже способности к математике. Его так воспитали. Судя по всему, так же воспитывали его отца, бабушку и, кажется, еще более дальних предков. Возможно, все это пошло от легендарного декабриста, который тоже числился в их родне. Со времен декабристов мир вокруг несколько раз существенно изменился, но правил семьи Дмитриевских это фактически не затронуло. — У меня в компьютере есть все документы и анкеты, — сказал Дима. — Но они на английском. Ты читаешь? — Могу, наверное, перевести, но лучше бы на русском, — нерешительно сказала Тая. — Русский вариант у Николая Павловича, — сообщил Дима. — Он его как-то размножает и раздает своим ученикам. Тебя он просто еще плохо знает. Попроси у него… — Я не хочу у него! Раз он считает… «Девчоночьи обиды! Глупость, — подумал Дима почти с облегчением. — Гриб-волнушка, что с нее возьмешь!» — Хорошо, я попрошу сам, — сказал он и вынул из кармана мобильник. Звонить учителю домой было неловко, но почему-то он считал себя обязанным что-нибудь сделать для Таи немедленно. Тая протестующе замахала руками, но Дима, не обращая на нее внимания, набрал номер. — Николай Павлович, здравствуйте! Это Дима Дмитриевский из восьмого «А» класса вас беспокоит. Вы могли бы сейчас уделить мне две минуты для приватного разговора?.. Ася не любила дорогие, низко сидящие машины. Вылезать из них неудобно, как будто с тахты встаешь в дверцу холодильника. Да еще если ноги такой длины, как у нее, да еще если каблуки… Вход в клуб неврастенически сиял и перемигивался огнями. Люди на фоне огней казались темными тенями, проявляющимися, обретающими краски только в вестибюле. Ася скинула плащ на руки Игорю, равнодушно улыбаясь, прошла через металлоискатель. — Хочешь выпить коктейль? — с прицелом спросил Игорь. — Не хочу, — правильно ответила Ася. — Коньяк? Косяк? Колесо? — Игорь уже откровенно иронизировал. — Да отвяжитесь вы, Игорь, за ради бога! — растягивая гласные, как нищие в метро, сказала Ася. — Закажите мне грейпфрутовый сок и пирожное без сливок. Я хочу танцевать. — Ну разумеется, королева. Если ты хочешь, будем танцевать. Ася умела танцевать практически все, от шотландских танцев до латины. Обычное «дерганье» — ар-эн-би — тоже годилось. Именно в танцах она чувствовала себя окончательно живой, живой до слез и радостного смеха. Объяснить это словами было невозможно, так же как и оторвать взгляд от танцующей Аси. Даже в толчее дорогого клуба, в котором практически каждая женщина была «упакована» значительно лучше и дороже девушки, Ася, едва начав танцевать, сразу же делалась всем заметной. — Когда ты танцуешь, в тебе есть ivresse, — козырнул французским словом польщенный Игорь (клубные завсегдатаи автоматически искали глазами, с кем пришла удивительно танцующая девушка, и находили — его). — Что-то от Кармен. Куда все это девается, когда ты уходишь с площадки? В тебе как будто включается программа быстрой заморозки… — Не знаю, — Ася зевнула, деликатно прикрыв рот ладонью, и допила сок. — Если хотите поговорить, пойдем туда, где музыка потише. Под музыку я могу только танцевать. — О чем говорить? Вроде бы уже все обговорено, королева. Ты ведь у нас умная девочка. Умная и красивая. Это перспективное сочетание, не спорю, но таких, как ты, много. И все хотят прорваться на Олимп. Ты ведь тоже хочешь? — Не знаю. Я еще не решила. — Как это не решила?! — немедленно вскинулся Игорь. — Ты вообще понимаешь, что говоришь, безмозглая ты кукла?! Я тебя… — Не орите еще вы, мало мне музыки, — поморщилась Ася. Гнев Игоря не произвел на нее ни малейшего впечатления. — Я выполню все, о чем мы с вами уже договорились. Что же касается моих планов на будущее… — Ну разумеется! — усмехнулся Игорь. — Я же говорю — умная девочка. Никаких особых талантов, кроме молодости, внешности и пластики, у тебя нет. Ты хочешь ими воспользоваться в полной мере, а потом — выгодно выскочить замуж за туго набитый кошелечек, желательно не слишком противный с виду. Я правильно угадал? Удачно, что ты не мечтаешь затмить славой и скандалами Аллу Пугачеву или твою тезку, Анастасию Волочкову. С одной стороны, это здорово упрощает дело. А с другой… Ты вообще-то честолюбива, королева? Без честолюбия в нашем деле никуда… Что ты молчишь? — А что говорить? Все, что сейчас говорите вы, не имеет ко мне никакого отношения, а потому и значения тоже никакого не имеет. Мы должны были встретиться в этом клубе с какими-то нужными людьми. Где же они? — Здесь, — усмехнулся Игорь. — Нужные люди хотели посмотреть на тебя со стороны, оценить натуру, так сказать, без всяких ужимок. — Вы же знаете, у меня нет ужимок, — сказала Ася. — Я-то знаю, но они ни за что не поверят. Ладно, королева, пошли знакомиться. И не очень-то строй из себя… Впрочем, ты сама все знаешь… Александра Сергеевна встречала Диму в коридоре, хотя он открыл дверь своим ключом. «Все это время просидела у окна, в кресле, — понял мальчик. — Наблюдала за происходящим». — Что это у тебя на голове? — с насквозь фальшивым удивлением осведомилась бабушка. — Венок из кленовых листьев, — ответил Дима. — Тая сплела и подарила мне. — Весьма изысканно. Тебе очень идет. — Не сомневаюсь, — Дима поднес руку к голове. — Как и католический медальон, и рубашка-апаш, и запонки, и даже шейный платок. С твоего позволения. — Когда-нибудь ты поблагодаришь меня за этот образ, — пообещала Александра Сергеевна. — Сейчас ты просто не понимаешь. Не трогай венок. Я хочу тебя в нем сфотографировать. Александра Сергеевна не торопясь отправилась в комнату и принесла оттуда цифровой фотоаппарат. Несмотря на возраст и свою слегка подчеркнутую старомодность, она очень ценила всякие технические новинки и достаточно легко их осваивала. Помимо цифрового фотоаппарата в ее комнате имелся старый ноутбук Михаила Дмитриевича, с помощью которого она читала книжные новинки из библиотеки Максима Мошкова, сочиняла мемуары и по электронной почте переписывалась с тремя своими старыми подругами — одна из них жила в Новосибирске, другая — в Германии, а третья — в Канаде. Дима категорически отказался «искать фон» и был сфотографирован в кленовом венке на фоне вешалки с пальто. Потом он стянул венок с головы и, не зная, что с ним дальше делать, положил на подоконник в гостиной. Фаина встала на задние лапки, чтобы понюхать. Голубь покинул раскидистые ветви Вольфганга, спланировал на подоконник и закружился на одном месте, устраиваясь в венке, как в гнезде. Александра Сергеевна сфотографировала и Голубя. — Ты, кажется, как-то странно себя чувствуешь после свидания, — заметила она, внимательно поглядев на внука. — Да. Я изнемогаю, — с удовольствием ответил Дима. Глава 8 Эмиль — Ну как, вышло что-нибудь? — тетя Зина в махровом халате сидела на диване. Мокрые волосы стояли торчком и делали ее похожей на ежика. Тая молча кусала и облизывала губы и делала это в точности, как ее мама. Тетя Зина вздохнула. — Ничего не удалось? — Ну почему же! — Тая пожала плечами. — Наоборот, все получилось. Вот — анкета, условия. Международный конкурс для юных математиков. Я теперь буду участвовать, хотя ничего в этих задачах и не понимаю. — Алло, мы ищем таланты, — сказала тетя Зина. — Это понятно. Дерзай, твори, выдумывай, пробуй. Но — кроме этого? — Им всем было так неловко… — припомнила Тая. В голосе ее звенели недалекие слезы. — Кому — всем? — удивилась тетя Зина. — Их что, было несколько? — Он сначала, конечно, очень удивился: куда, мол, тебе? Но вслух ничего не сказал, потому что воспитанный. А потом почти сразу позвонил нашему классному руководителю, Николаю Павловичу. И, наверное, от собственного смущения, фактически на него наехал: как это, мол, Таисия желает участвовать и проявить свои потрясающие способности, а ей до сих пор не предложили! — А что же учитель? — улыбнулась тетя Зина. — Учителю тоже сразу стало неловко, потому что он, конечно, не меньше воспитанный. И он позвал меня к себе домой немедленно, чтобы тут же мне эту анкету распечатать и выдать. И еще проконсультировать по ходу дела. — Ты пошла? — А что мне оставалось! Сказать: спасибо, не надо, я передумала? — «Предмет» тебя сопроводил? — Проводил до парадной классного, а потом попрощался, повернулся и драпанул домой что было силы. — А дальше? — Дальше было неловко уже мне, — неохотно призналась Тая. — Почему же? — У Николая Павловича дочь больная. — Твой приход за анкетой потревожил больного человека? Каким образом? Вы же не в догонялки там играли… — Вы не поняли, тетя Зина. Она насовсем больна. У нее с мозгами что-то. На лице тети Зины отразилось сочувствие: — Это большое несчастье для любой семьи. Кто там еще есть, кроме дочери и отца? — Никого, в том-то и дело. Я сегодня в классе спросила у Вики Стоговой. Они восемь лет назад все попали в аварию. На машине. Какой-то пьяный джип вылетел на встречную полосу. Жена сразу умерла, Николай Павлович остался хромым, а дочка вылетела на дорогу, ударилась головой и… вот такой стала. Она раньше нормальная была, ей тогда десять лет было… — Ужасно, действительно ужасно! Ты, я так понимаю, ее видела. И что, ее состояние… очень заметно? — Конечно, заметно. Она уже совсем взрослая с виду, а ведет себя, как маленький ребенок. Смеется, ногами болтает, пристает к отцу, рисует детские картинки. Она и мне их тоже показывала. Я… я похвалила… а она… она обрадовалась очень… Сказала: видишь, папа, как я хорошо рисую, Тае нравится… Тая закрыла лицо руками. — Н-нда, — словно сама себе сказала тетя Зина. — Слушай, а вот касательно твоего «предмета». Ты подробно рассказывала про бабушку. Упоминала про отца. А что же мать? Где она? Тая перестала вздрагивать толстыми плечами, задумалась. — Не знаю, — наконец сказала она. — Никаких следового мамы в квартире нет. Может быть, она умерла? Но тогда по их обычаям должен бы быть портрет. Или куда-нибудь уехала? — Н-нда, — повторила тетя Зина. — Очень похоже, что влипла ты, племянница, по самое не могу. Хорошо воспитанные люди, которым все неловко и которые стойко и благородно переносят свои несчастья… Господи упаси! А попроще-то там никого не было? Тая обиженно выпятила губу. «Не хочу попроще!» — говорил весь ее вид. Тетя Зина тяжело вздохнула. — И что же ты теперь со всем этим будешь делать? — спросила она. — Участвовать в математическом конкурсе, — решительно ответила Тая. — Что ж еще. Назвался груздем — лезь в кузов. Правда, он сказал, что я похожа на волнушку. Но это, кажется, почти одно и то же. И то, и другое солят. На зиму, про запас. — Борька — слабак и торчок! — убедительно, как ему казалось, сказал Тимка. — Я его хоть и младше, но круче в пять раз. Проверите в деле — сами узнаете. Тимка выбросил докуренную папиросу, сплюнул и раздавил хабарик носком разбитой кроссовки. Руки в карманы, взгляд на карниз, по которому то в одну, то в другую сторону ходят сизые толстые голуби. — Ты как нас нашел? Борька навел? — спросил тот, голова которого еще раньше, по прежней встрече, показалась Тимке похожей на не слишком свежее крутое яйцо. — Ха! Делов-то! Я у Борьки и не спрашивал. — Зачем искал-то? — Ха! — повторил Тимка. — А догадаться? Зачем вы сами-то? Бабло нужно — как всем! — Ты что, пацан, опять нарываешься, что ли? — неуверенно спросил Квадрат, сжимая кубики-кулаки. — Так я тебе сейчас… — Да он же Сатирик! Ты чего, забыл, что ли? — примирительно сказал Яйцеголовый. — Каждый свои понты гонит, это мы понять можем. Скажи лучше, Сатирик, что это за кенты в прошлый раз за тебя разбор держали? — Вы чего, их не знаете, что ли? — скрывая замешательство, вопросом на вопрос ответил Тимка. Потом нашелся. — А я думал, крутые все меж собой знакомы. — Ну… гм-м… это само собой… — Яйцеголовый удивительно легко попался в расставленную Тимкой ловушку. — Я так спросил, в смысле, чего у тебя с ними-то? — Они, вы же понимаете, — серьезные люди, — Тимка ощутил в себе «завиральный» подъем. — Я для них теперь слишком мелкий. Им дети ни к чему, не того уровня дела делают. Вот подрасту, тогда… Обидеть меня по-настоящему они никому не дадут, а так, не в детском садике — крутись как знаешь, набирай опыт, сноровку, покажи, что сумеешь. К таким людям просто так не придешь, сначала доказать надо… — А ты-то у них, что же… С какого бока… — Квадрат изумленно отвалил челюсть соответствующей формы, похожую на ковш небольшого экскаватора. Тимка увидел, что собеседники поверили каждому его слову, и вмиг загордился собой. — Мне, можно сказать, повезло, — честно глядя в маленькие изумленные квадратики — глазки Квадрата, сказал он. — Подвернулся в нужное время в нужном месте и оказал серьезному человеку услугу. Почти случайно это вышло, но они-то услуг не забывают… Но вообще-то я и так парень ловкий и фартовый… — Да это уж мы поняли, — кивнул Яйцеголовый, явно размышляя о том, как можно с выгодой для себя использовать загадочные знакомства мальчишки. — Чего ж ты, Сатирик, хочешь-то? Вместо Борьки работать? А с долгом его как же? Да и для наших дел пацан ты, хоть и ушлый по всему… — Ну, это уж вам решать, — твердо сказал Тимка. — Я в ногах валяться не стану. И милостыни на паперти не прошу. Дайте дело, тогда увидите, пацан или не пацан… Не сумею, так мой и ответ… — Ага! — усмехнулся Квадрат. — Тебя заметут, а нам потом поставщику бабло гнать? Да еще и штраф… — Решай теперь, — Тимка обращался к Яйцеголовому, понимая, что в этой парочке он — лидер. — Нет — так и забыли. Болтать, сам понимаешь, не стану. Или здесь не ты решаешь? Тимка снова отвернулся, заботливо, глядя в витрину, поправил шарф и едва ли не принялся насвистывать. Яйцеголовый снова заглотнул наживку. — Почему не я? Я решаю! — Так и реши ж, — безразлично откликнулся Тимка, переступая ногами и показывая, что ему, занятому человеку, уже надоело тратить время зря. — Заметано, Сатирик, — сказал Яйцеголовый. — Только гляди уж… Тимка молча ухмыльнулся. Он выиграл, потому что видел и знал Борьку и учел все его ошибки. Особенного торжества Тимка не испытывал, так как понимал, что Квадрат и Яйцеголовый — всего лишь чуть-чуть умнее и удачливее Борьки. Где-то, не слишком далеко, есть и другие, обвести которых вокруг пальца гораздо труднее. Но он отчего-то не сомневался в том, что в конце концов у него все получится. В городке, где Тая жила раньше, был Дворец культуры — красное обшарпанное здание с серыми растрескавшимися колоннами. В последние годы в нем помещались ресторан, кино, нотариус и три малопонятных «офиса» — один китайский и два «лиц кавказской национальности». В небольшой комнате в торце седенькая веселая старушка — Валерия Никитична — уже сорок лет вела детский драмкружок. Кавказцы старушку не замечали и не обижали, а китайцы широко улыбались и вежливо кланялись. Тая ходила в драмкружок во втором-третьем классе и играла поросят и Карлсона. В центре этого города на улицах стояли сплошь Дворцы. Это казалось Тае странным. Она останавливалась и смотрела, задрав голову. Потом двигалась дальше. Сбоку открылась широкая черная река. Тая пошла туда. За мостом было пусто и мрачно. Хотелось думать торжественно. Перила на набережной были мокрые и холодные. Тая дотронулась до них пальцем и отдернула руку. Внизу, спустившись по ступеням к самой воде, стояла девушка в длинном светлом плаще и смотрела на темную беспокойную воду. «А вот сейчас утопится от несчастной любви! — со сладким ужасом подумала Тая, тут же испугалась за незнакомую девушку и стала осторожно спускаться по ступеням. — Небось, при мне не станет топиться!» Не то услышав, не то почувствовав Таино присутствие, девушка обернулась. Окинула девочку взглядом и улыбнулась. Тая хорошо знала эту улыбку и научилась на нее не обижаться. Улыбаться в ответ не стала, смотрела серьезно — жалко было сладкой торжественности момента. — Нева высоко стоит, и на Фонтанке кольца закрыло, — непонятно сказала девушка. Тая изобразила лицом вопрос, и девушка пояснила: — Как бы наводнения не было… — и, помолчав, спросила: — А ты что тут одна? — Я — Таисия, гуляю вот… просто так, — сказала Тая, а потом почему-то решила быть откровенной, хотя вообще-то незнакомая девушка была слишком красива, чтобы вызывать доверие. — Я недавно сюда приехала. С мамой. И мне один мальчик, который тоже приехал, сказал, что нам надо попробовать постичь этот город. Ну вот я и… С лица девушки как будто бы окончательно сняли маску. От этого красота ее не только никуда не делась, но словно ожила. — А что же, — с интересом и сочувствием спросила она. — Что же он-то, этот мальчик, не пошел постигать Город с тобой вместе? Тая отчетливо услышала заглавную букву в слове «Город», и это ей что-то неотчетливо напомнило. Да и лицо девушки тоже как будто бы кого-то напоминало… Но кого? Обложку глянцевого журнала в киоске? А что, если она — модель? Вполне может быть… — Наверное, не захотел, — Тая пожала плечами. — А может быть, тебе самой следовало проявить инициативу? — предположила девушка. — Мальчики в вашем возрасте по сути очень стеснительные, — пояснила она свою мысль. — Правда?! — поразмыслив несколько секунд, Тая была глубоко поражена рассуждением девушки. Как же ей это самой не пришло в голову?! — Вполне может быть, — кивнула красавица в плаще. — Но надо знать обстоятельства… — Мы вместе шли домой к нашему учителю, — тут же принялась деловито излагать Тая. — По поводу математического конкурса… Он к математике очень талантливый! А я — так себе, — вставила она. — Не надо себя принижать, Таисия! — тут же прервала ее девушка. — Все время помни, что ты — совершенно уникальная. Других таких нет и никогда не было. «Ага, легко помнить, когда сама такая красавица!» — подумала Тая, но на всякий случай запомнила, ведь девушка говорила совершенно искренне. — Имя у тебя удивительно красивое. Таисия! Таис… Ты читала книгу про Таис Афинскую? — Тая отрицательно помотала головой. — Писатель Ефремов. Прочти обязательно и постарайся стать чуть-чуть на нее похожей. Ведь в имени есть магия, все народы это знали. Ты знаешь? Давай еще пройдемся вместе, хорошо? Тая кивнула и зажмурилась от удовольствия. Город, грозящее наводнение, магия имени… Настоящая взрослая красавица, которая беседует с ней как с равной и считает ее уникальной… В одном из дворцов таинственно светились окна. Огни крепости пунктиром отражались в реке. На страшной высоте, неизмеримо далеко над луной дрожала одинокая звезда. Подсвеченные Городом облака ползли по небу, шевеля щупальцами. — Все это как будто в театре, правда? — тихо сказала девушка в плаще. — Занавес уже подняли, но действие еще не началось. — Ага, — сказала Тая, не сумев подобрать других слов, правильных и значительных. — Так вы шли к учителю, и что же? — напомнила девушка. — Сначала мы молчали, потом говорили про уроки, а потом он сказал про город, — последовательно вспоминала Тая. — Да, еще все прохожие смотрели на венок и улыбались. — Какой венок? — Я сплела венок из кленовых листьев и дала ему. — Он надел его и согласился идти в нем по улице? — спросила девушка, дождалась кивка и деловито заявила. — Это серьезный аргумент в твою пользу. Надо пытаться. — Но он вообще очень вежливый, — попыталась объяснить Тая. — Неважно… — А как же то, что я толстая? — решительно спросила девочка, сделав упрямое лицо. — Ну так и что же с того, что толстая? — пожала плечами девушка. — Я же говорю: надо пытаться. Всегда и у всех есть то, что мешает. — И у вас? — удивилась Тая. — Конечно. То самое, что сразу видно. Ты про себя думаешь: толстая. А про меня? — Красивая, — сразу сказала Тая. — Вот. Вот это и мешает, — красавица досадливо мотнула головой. — Да еще как. Каким-то образом Тая чувствовала, что девушка совершенно не притворяется, и поражалась тому. Как красота может мешать?! Тая оглянулась кругом, поежилась и подняла воротник куртки. Большое тяжелое здание как будто бы надвигалось из темноты. Сырой холодный ветер трепал на длинной мачте флаг России. — А чего этот за нами идет? — быстро спросила она и поближе придвинулась к девушке. — С самой реки. Или мне кажется? — Не кажется, — спокойно откликнулась девушка. — Но ты не волнуйся. Это он за мной ходит. Думает, что охраняет. — Так вы его знаете, что ли? — не поняла Тая. — Знаю, конечно. — А отчего же тогда сюда не позовете? Неловко… — Вадим, подойди сюда, — немедленно откликнулась красавица. — Моя новая подружка Таис опасается твоих шпионских штучек. Кроме того, ей кажется неловким, что ты идешь позади и не принимаешь участия в беседе… Вадим подошел из темноты и молча остановился рядом. Он был чуть ниже девушки ростом, но одновременно Таю поразила ширина его плеч. — Ты видел, где я была? Ждал у клуба? Тебе еще не надоело? — с видимым безразличием спросила девушка, и Тая сразу заметила фальшь в ее голосе и вновь надетую маску на лице. Нет, — непонятно на какой из вопросов ответил Вадим и ничего не добавил. «Действие в театре началось?» — подумала Тая и сказала вслух, осознанно подражая Диме Дмитриевскому: — Я вас оставлю? Тая с внимательным интересом разглядывала неудачливого поклонника (она не сомневалась в этом) загадочной красавицы. Потом вдруг вскрикнула от неожиданности и побежала прочь. — Таис, что случилось? Не уходи! — встревожено крикнула девушка ей вслед. — Давай мы тебя до метро проводим! Тая бежала, не глядя под ноги и не разбирая дороги. Перед ее глазами, как на картинке, стояло вполне обыкновенное лицо Вадима с маленьким шрамиком над правой бровью, дурацкая вязаная шапочка, кожаная куртка, обтягивающая широкие плечи, и знакомый черно-красный ромбик на лацкане… Три пожилые, похожие между собой дамы за столиком регистрации отмечали фамилии и выдавали всем участникам пластиковые пакеты с программой, круглым значком с эмблемой педагогической конференции и фирменной ручкой. Вячеслав Борисович смотрел на дам сверху вниз, и их прически напоминали ему городские булки времен его детства. Доклады были похожи на товарные составы разной длины, с лязгом и грохотом проносящиеся мимо разъезда по железной дороге. Вячеслав Борисович, чтобы не заснуть, воображал себя смотрителем разъезда, который привычно приветствует каждый новый поезд взмахом красного флажка и тут же забывает о нем. В перерывах педагоги пили плохой кофе из белых ребристых стаканчиков. Было много знакомых, директоров из других школ, районных методистов. Можно было говорить, почти не думая. Слушать, впрочем, тоже приятно, потому что речь у всех правильная, хорошо артикулированная, учительская, кастовая: «…Последние педагогические новации… Индивидуальный подход, учитывающий особенности личности ребенка…» Волга впадает в Каспийское море. Лошади кушают овес и сено. Свой круг… — Но, может быть, это какая-нибудь секта? Все время ведь появляются новые, и первых сторонников вербуют как раз среди подростков. Они более внушаемые… — Не похоже совершенно. Секта подразумевает некий обязательный набор: хоть какие-нибудь верования, учение, собрания, моления, радения… И обязательно какой-нибудь Учитель, Просветленный или на худой конец гуру — творец учения, создатель секты. Ничего из перечисленного в данном случае не наблюдается. — А что же наблюдается-то, я так и не понял? Вячеслав Борисович отхлебнул остывший кофе из стаканчика, подошел поближе и остановился возле беседующих. Знакомый методист из Василеостровского района и высокая немолодая женщина с мелированными под седину волосами. Между собой, кажется, тоже не особенно близко знакомы. — В том-то и дело, что всё — как будто на грани, ухваченное мимоходом, боковым зрением. А взглянешь в упор — словно ничего и не было… — Коллега, — методист взглянул на женщину испытующе. — Сколько у вас лет педагогического стажа? — Двадцать семь полных, — четко, не колеблясь ни мгновения, отрапортовала она. — Вот видите! — мужчина понимающе вздохнул и мягко прикоснулся ухоженными пальцами к рукаву делового костюма собеседницы. — Я сам, когда после четверти века работы в школе уходил на административную работу… Мне, знаете ли, еще и не такое мерещилось… Потом все прошло… Не печальтесь. И у вас все наладится… Женщина возмущенно вздернула острый подбородок: — Вы хотите сказать?.. Но методист уже отошел к другой группе, которая с жаром обсуждала недавнюю статью в «Учительской газете». Вячеслав Борисович сделал еще шаг вперед и представился. — …Я тут случайно услышал ваш разговор… Меня, признаться, зацепило… — Очень приятно. Ирина Давыдовна, завуч 377-й школы, — представилась в ответ женщина и деловито спросила: — А что, в вашей школе тоже — превращаются? — Превращаются?! — Вячеслав Борисович с трудом сглотнул внезапно загустевшую слюну. Ирина Давыдовна внимательно наблюдала за ним. Потом удовлетворенно кивнула головой: — Знаете — вижу. Вы — четвертый, из тех, с кем я лично знакома. Еще коллега из Новосибирска, учитель литературы. Ее я нашла в Интернете. Судя по всему, там — то же самое. Существенно жаль, что мне недоступен англоязычный Интернет. Может быть — там? Я — физик, не удосужилась в свое время как следует выучить язык… Ваша гипотеза? Я, понимаете, уже исчерпалась. Поверите ли: одно время серьезно размышляла над нашествием инопланетян. Представляете? Инопланетяне — в моей собственной школе! Потом поняла, что на этом этапе уже, конечно, надо лечиться… Вячеслав Борисович, не отвечая, потер ладонями лицо, потом достал из кармана платок и вытер отдельно лоб. Ирина Давыдовна смотрела строго. — Значки носят? — спросил он наконец. — А как же без этого! — улыбнулась завуч. — Сколько у вас… их классов? — Два… кажется, третий на подходе… — Удивительно! У меня — то же самое. И у всех остальных, кого я знаю. Не больше. Видимо, они соблюдают какие-то пропорции. — Но… может быть, все-таки… Религия? Хранители какой-нибудь тайны? Орден? Тайное революционное общество? — Тоже не знаете, — с сожалением вздохнула Ирина Давыдовна. — Вам страшно? Вячеслав Борисович прислушался к себе. — Пожалуй, нет. Они не кажутся особенно опасными. Но хотелось бы, на всякий случай, знать механизм… превращения. И конечно, его цель. — Вячеслав Борисович, что вас смущает в них в первую очередь? — четким, учительским голосом спросила Ирина Давыдовна, и директор на мгновение ощутил себя на ее уроке: «Иванов, сформулируй нам первое правило термодинамики!» — Скорее всего, их одинаковость, — подумав, ответил он. — Какая-то неясно чувствующаяся коллективная активность и коллективная ответственность за что-то мне неизвестное. Нечто такое, противонаправленное вектору времени. — Так ли уж противонаправленное? — остро взглянула Ирина Давыдовна. — Одинаковость других подростков — в широких штанах, с наушниками в височных долях мозга и банками пива в руках — вас почему-то не смущает? — Может быть, это потому, что они уже навязчиво примелькались. Телевизор, компьютер, улицы, двор и коридоры собственной школы — привык. А вот эти, играющие в шпионов… — Так вы думаете, что это все-таки может быть игра? — Не знаю… Если честно, то не слишком похоже. А вот вас что смущает? — Вячеслав Борисович решил перейти из обороны в нападение. — Я тоже не верю в то, что это — игра… Или, впрочем, назвать можно как угодно. Ведь и декабристы, и народовольцы, и фашисты, и прочие революционеры тоже сначала как будто бы играли, и никто не принимал их всерьез, — спокойно сказала Ирина Давыдовна. — В конце концов, детство, взросление без коллективной, разделенной с друзьями тайны — в чем-то неполноценно. Я долго думала и поняла, что, в сущности, меня в этой истории интересует только одно. Когда они вырастают — куда деваются и кем становятся? Переболевают своей непонятной особостью или остаются в строю? И во втором случае — чего нам всем от них ждать? Странный желтый свет с неба заливал гостиную. Листья Вольфганга казались почти черными. — Смотри, бабушка, какой ужасный рассвет, — негромко сказал Дима. — Да, — откликнулась сидящая в кресле Александра Сергеевна, отложила книгу и сняла очки. — Тревожный и отвратительный. Как цветы у Маргариты… Ты читал Булгакова? — Я смотрел фильм. «Собачье сердце» понравилось мне больше. — Булгакова нужно не смотреть, а читать. Ты бы знал… — Я знаю. Во время первой встречи с Мастером у Маргариты в руках были желтые цветы. — Вот именно. Точно такой же рассвет был в то июльское утро 1941 года, когда мой отец, а твой прадедушка уезжал на фронт… — Бабушка, я тебя умоляю!.. Мне в школу пора… Дима был не рад, что заговорил. Многочисленные истории из жизни семьи Дмитриевских рассказывались Александрой Сергеевной по любому поводу и даже без оного. Обоснование тому звучало красиво: «Каждый человек должен быть укоренен в истории своего рода и своего народа». Но несмотря на то, что Александра Сергеевна была неплохой рассказчицей, Дима, обычно покорно ее слушающий, отчего-то не чувствовал себя укорененным. Наоборот, иногда во время рассказа бабушки или чаще после его окончания окружающее мальчика время и пространство как-то расплывались, и он фактически терял себя. Порою ему казалось странное: это он сам отправлялся на фронт в 1941 вместо прадедушки, выходил на Сенатскую площадь вместо легкомысленного повесы-декабриста и даже служил в 15 веке князю Василию Темному вместо какого-то уж совсем легендарного предка. Ощущение было не сказать чтобы из приятных. — Иваны, не помнящие родства… — чеканно начала Александра Сергеевна, но Дима уже успел ускользнуть. Фаина зевнула и выказала полную готовность дослушать до конца. Вольфганг, по всей видимости, мыслил аналогично. Родители 8 «А» класса сидели за партами с выражением крайнего отчуждения на лицах. Несмотря на общее выражение, лица были разными — это Лидия Федоровна отметила особо. Перед некоторыми из родителей лежали ручки и открытые блокноты или тетради. Никто не записал ни одного слова, только сидящий на первой парте отец Вики Стоговой прилежно покрывал листок весьма реалистичными изображениями летающих зубастых тварей. «Кажется, они называются птеродактилями», — совершенно некстати вспомнила Лидия Федоровна. Классный руководитель 8 «А», Николай Павлович, сидел за своим столом и проверял контрольные работы. Вопреки школьной традиции, Николай Павлович проверял тетради с помощью карандаша и никогда не пользовался красным цветом. «Красный — это цвет тревоги, — объяснял он коллегам, хотя с ним никто и не спорил — с подобным уровнем оригинальности в школе легко мирились. — Но ведь ребята учатся, для них совершенно естественно делать ошибки. Работы без ошибок, вот именно их впору помечать красным цветом. Причем этот сигнал — для педагога, о том, что данный ребенок недогружен, что он может больше и надо что-то менять в подходе к нему. А зеленый — цвет роста, цвет надежды. К тому же карандаш — это не окончательно, это можно стереть, ведь я, учитель, тоже могу ошибаться…» Зеленый карандаш так и летал над страницами. «Как всегда, отстранился!» — Лидия Федоровна почувствовала раздражение и тут же привычно одернула себя. Разумеется, она, как и все остальные учителя школы, искренне сочувствовала Николаю Павловичу. Трагически потерял жену, сам остался калекой, вынужден был прервать научную карьеру и оставить любимую работу. Пошел работать в ближайшую школу, чтобы присматривать и ухаживать за психически больной дочерью… Как ни странно, оказался очень неплохим и эффективным учителем математики, создал какую-то свою систему преподавания геометрии, вот только никак не соберется оформить ее в виде методички… «Но, черт побери все на свете, что он, кроме своих задач, ничего не замечает, что ли?! Все-таки это его класс! Мог бы хотя бы как-нибудь поддержать…» — Простите, мы, может быть, все-таки не совсем вас поняли, — вежливо-твердый голос со второй парты у окна. Стандартно ухоженная дама средних лет, скорее всего, бухгалтер или менеджер среднего звена. — Вы в чем-то недовольны нашим классом? Но чем именно? — Вы — завуч. К вам поступила жалоба от кого-то из учителей? — Нет, — Лидия Федоровна длинно вздохнула. — Никто на ваш класс не жалуется. Наоборот, в классе все успевают… — У Тимофея Игнатьева в первой четверти намечаются три двойки, — Николай Павлович поднял голову от тетрадей. — Здесь есть родители Тимофея? Нет?.. Игнатьев пришел в класс только в этом году. Все остальные учатся приблизительно одинаково — нет ни отличников, ни отстающих. Вас это не удивляет? — А что, мы должны удивляться? — с вызовом спросил отец Вики Стоговой. — Дети учатся в обычной муниципальной школе, не получают двоек, не гоняются за сплошными пятерками. Это как-то выходит за рамки? Следует обязательно воспитать в своем коллективе бабу-ягу? Но вот пришел же этот Игнатьев… Что-то опять не так? — Знаете ли вы, чем занимаются ваши дети в свободное от учебы время? Родители разом зашевелились, закивали головами: «Да! Конечно! Ну разумеется! А в чем дело?» На двух-трех лицах задумчивость, вопрос. Самые внимательные? Потом хор распался на отдельные реплики. — Моя девочка уже пять лет ходит в кружок мягкой игрушки. — Антон еще с начальной школы посещает клуб технического творчества. — Света занимается в театральной студии. — …с детства без ума от конного спорта… — …серьезно занимается вокалом… — …декоративно-прикладная мастерская народных искусств… — …играет на баяне… — …кружок акробатики… — …секция гандбола… — …второй взрослый разряд по шахматам… И снова реплика ухоженного бухгалтера: — Простите, вы что, наших детей в чем-то подозреваете? Так скажите же, наконец, в чем именно? — Я сама хочу с вашей помощью понять, разобраться… — Да в чем разбираться-то?! — в голосе уже откровенное раздражение. — Напридумывают сами себе невесть что — а мы, между прочим, после работы сюда пришли. Давайте уже деньги собирать и расходиться. — Действительно, нас дома готовка, стирка, дети ждут, а мы тут невесть чего уже битый час из пустого в порожнее переливаем. Света, вы в родительском комитете остаетесь? Скажите, по сколько на классные нужды сдавать, — и ладно. Николай Павлович… Классный руководитель отложил карандаш и очередную проверенную работу, тяжело поднялся, опершись двумя руками о стол. Заглянул в бумажку. — До нового года планируется три экскурсии, — глухо сказал он. — Первая — автобусная, в Пушкинские горы, с учительницей литературы едут желающие из восьмых классов. Приблизительная стоимость экскурсии… Родители взяли ручки. Отец Вики Стоговой перелистнул страницу с птеродактилями. «А и ну вас всех на фиг! — по-детски обидевшись, подумала завуч по работе со старшими классами Лидия Федоровна. — Не хотите — не надо! Вспомните еще…» — В Димином классе было очень странное собрание, — сказал Михаил Дмитриевич за ужином. На ужин были сырники со сметаной. — Может быть, ты просто не привык? — спросила Александра Сергеевна. — Я действительно до этого никогда не бывал на собраниях в школе, — признал Михаил Дмитриевич. — Но… у любого действия должен быть какой-то алгоритм, умопостигаемый для его обязательных участников, в данном случае родителей. А тут выступала завуч, и… я так и не понял, что она сказала. Согласись, мама, что это странно. — Согласна, — кивнула Александра Сергеевна. — Но ведь и ребятишки странные. Наверное, завуч именно по этому поводу… — Да нет в них ничего странного! Я же их сам видел! Нормальные, вежливые, спокойные ребята. Судя по словам родителей, с самыми разнообразными интересами. Дима, скажи, что ты молчишь! Ты же с ними учишься, общаешься каждый день. Дима, не отвечая, вытянул руку в сторону. Голубь поспешно спланировал с верха этажерки и зацепился коготками за рукав джемпера. Мальчик скормил ему кусочек сырника. Александра Сергеевна поморщилась: — Что за демонстрации, Дима? Я, кажется, просила тебя не кормить птицу за столом. Михаил Дмитриевич удивленно поднял брови. — Я про них не знаю, — сказал Дима. — Я сам по себе, и все тут. Тимка сидел в кухне на корточках и разливал уже разведенную «минералку» в пластиковые бутылочки из-под перекиси водорода — на вечер. Пытался мысленно подсчитывать будущую прибыль, но все время сбивался. Картонные футляры и пузырьки из-под бутирата натрия Тимка завернул в непрозрачный пакет и выбросил в ведро. Он — не Борька, он — умный. Папашино и бабки с дедом пьянство сделало его уродом, но не затронуло мозги… Ну, почти не затронуло, во всяком случае, в той части, которая не касается до школьной учебы. Он — не Борька. Умные — не сыплются. Все будет в шоколаде… Мать, по всей видимости, уже уложила пьяного отца спать и явилась в кухню, где делать ей было решительно нечего. — Тимочка… — как всегда плачущим голосом начала она. — Тимочка, почему же ты мне не сказал, что у вас в школе собрание-то будет? Я бы сходила… — Какого фига ты там не видала? — грубо спросил Тимка. Он очень надеялся, что мать обидится на грубость и уйдет. — Ну, вообще… положено же… А так учителю пришлось домой к нам звонить, время тратить… — Классный, что ли, звонил? — Тимка поднял голову. — Что наболтал? — Почему же «наболтал», Тимочка! — с упреком воскликнула мать. — Как же про учителя! Ты же сам говорил, пожилой уже человек, солидный, беспокоится о тебе… Никто обо мне не беспокоится, не разевай варежку! — огрызнулся Тимка. — Положено ему родителям звонить жаловаться, вот он и звонит… — А двойки-то как же, Тимочка? — помолчав, опять спросила мать. Ее тихое упорство было сформировано двумя десятилетиями практики семейной жизни. — Исправить ведь надо… — Исправлю, — буркнул Тимка. Главное для него сейчас, чтобы мать — отстала. Тут не до ее нравоучений. А двойки… что ж, как-нибудь решится… — А что это ты делаешь-то, Тимочка? — Все, мать, все! — Тимка вскочил на ноги. Узкие глазки блеснули, как камешки в дешевых колечках. — Уходи отсюда, пока не поругались, а! Мало тебе папаши? Неужто обязательно надо еще и со мной… — Беда ведь это, Тимочка, — тихо сказала мать. — Как мне не печалиться. Я ж думала: хоть ты школу закончишь, специальность получишь человеческую… — И дальше, дальше-то что?!! — как всегда не выдержав, завелся с пол-оборота, завизжал Тимка. — Тысячу раз слышал, а дальше?! Вот так, как вы с папашей, с вашими человеческими специальностями, да?! Изо дня в день, из года в год? Да чем так жить, я лучше сейчас же на первом дереве и повешусь! Мать, как ни странно, не испугалась, не сжалась в комок, как обычно делала во время скандалов с отцом. Наоборот, вроде бы даже выпрямилась, и Тимка вдруг увидел, что она — все еще выше его ростом. — Там тоже не жизнь, Тимочка, — твердо сказала мать, указав рукой на уже готовые пузырьки с «минералкой». — Не по-божески это. Морок один… И… Прости уж, что не смогли мы с отцом вам дороги указать… — Ладно, ладно, ладно… — забормотал Тимка, чувствуя изнеможение. В этой своей ипостаси — смирение и тихая уверенность в своей правоте — мать казалась ему особенно трудно выносимой. — Ты сейчас иди, иди, иди… На большой перемене после второго урока Дима поднялся на четвертый этаж, туда, где размещалась начальная школа. Учительница первого «В» класса знала его в лицо и по имени. Первоклашки клубились вокруг нее, как прибой вокруг утеса. — Дима! — воскликнула она поверх голов воспитанников. — Хорошо, что ты заглянул. Ты ведь Эмиля ищешь? А он заболел. Пока здесь был, все тебя вспоминал, хвастался перед другими, и мама его, Фатима, тоже меня на собрании спрашивала. Он дома про тебя говорит «мой русский друг»… Разноцветные первоклашки любопытно галдели и смотрели сразу всеми глазами, как волнистые попугайчики в клетке в зоомагазине. Мальчик Эмиль с темными, похожими на черносливины глазами был тем самым малышом, который ободрял Диму в его самый первый школьный день. Дима легко запомнил его и, встречая в раздевалке, на лестнице или в столовой, всегда вежливо и приветливо здоровался. Эмилю это откровенно льстило, он кидался к нему с радостным воплем и обнимал с самой обаятельной из своих улыбок. Кроме того, малыш беззастенчиво пользовался знакомством с «большим» в целях поднятия своего авторитета среди одноклассников. Диме было не жалко. По просьбе своего маленького приятеля он приблизительно раз в неделю поднимался наверх и на глазах у всех проводил с Эмилем большую перемену, угощал его жвачкой и конфетами, дарил еще какие-то мелочи и показывал забавные логические задачи для малышей, которые ему самому преподавали в первых классах математической гимназии. Прочие первоклашки собирались вокруг, чтобы получить свою долю сластей и задачек, а Эмиль, хотя требовательно дергал за руку и говорил: «Мой Дима!» — все же милостиво позволял им, поскольку по природе был общительным и доброжелательным. Дима же старался свое поведение не анализировать и говорил себе, что ему просто нравится маленький Эмилька. Потому что он — прикольный! А на младшего брата Димы он вообще не похож, так как брат — светловолосый, плотный и голубоглазый, а Эмиль — худенький и чернявый. Совершенно не похож — и все тут! — А что с ним случилось? — спросил Дима. — Да вроде бы что-то серьезное, — учительница поджала губы и покачала головой. — Я сама толком еще не знаю. Звонил отец, а он по-русски не очень хорошо говорит. Надо мне им позвонить, поговорить с Фатимой, у нее язык намного лучше. А хочешь — я тебе дам адрес, где они живут? Навестишь его, он наверняка будет очень рад, глядишь, быстрее поправится… Пойдем в класс, у меня в журнале записано… Дети, дайте мне пройти… Дима навестит Эмиля и потом нам расскажет… Дима хотел решительно отказаться. Мысль о том, что он, незваный, пойдет в чужой дом, к незнакомым людям, казалась ему совершенно дикой. Но отказаться почему-то не получилось, не нашлось правильных слов. Прозвенел звонок на урок, малыши с визгом побежали к своим классам, а он остался стоять в пустеющем коридоре с половинкой тетрадного листка в руке. На листке четким, красивым почерком учительницы начальной школы были написаны адрес и имя: «Гасымов Эмиль». В парадной пахло крысами. Эмиль жил на первом этаже. Дима долго стоял возле облупившейся двери и смотрел на разводы треснувшей и облупившейся краски. Рядом с дверью на стене виднелась полузакрашенная надпись из баллончика: «Россия для русских!» Дима прочел надпись раз десять, потом еще раз сверился с бумажкой, поднял руку и позвонил в звонок. Долго ждал, потом увидел оборванные и обожженные зажигалкой провода — звонок не работал. Дима сжал губы и постучал сначала деликатно, а потом — что было сил. Дверь открыла девушка лет семнадцати с такими огромными черными глазами, что Дима сначала испугался, а потом вспомнил Демона из Третьяковской галереи. Девушка между тем отступила в коридор и молча махнула рукой: проходи, мол. — Здравствуйте. Гасымовы тут живут? — спросил Дима. — Я из школы, пришел Эмиля навестить. Девушка повторила свой жест. «Может, она глухонемая?» — подумал Дима и пошел вслед за девушкой. Вдоль коридора свешивалось с веревок белье и разноцветная одежда. На маленькой кухне стояла на плите и исходила запахом специй какая-то огромная вещь, которую даже неприлично было назвать кастрюлей. «Может быть, она называется казан?» — загадал Дима, смутно припоминая экспозицию этнографического музея. В комнате и кухне, на Димин взгляд, находилось не меньше десяти-двенадцати человек, по большей части детей и женщин. Все они были заняты какими-то своими делами, и все дружелюбно обращались к Диме с какими-то приветствиями на ломаном русском языке. Никто ничего не спрашивал. В крошечной комнатке около кухни почти не было света, потому что окно выходило прямо в противоположную стену. Эмиль лежал на старинной железной кровати, которая, по-видимому, досталась нынешним обитателям квартиры вместе с самой квартирой, и казался еще меньше, чем обычно. Глаза у него сделались почти такие же огромные, как у его родственницы. Увидев Диму, малыш радостно подскочил, завопил, но тут же упал обратно на подушку и закашлялся. — Лежи, лежи! — испугался Дима. — Да, да! — закивал Эмиль, стараясь быть или хотя бы казаться послушным. — Будем задачки делать? — Будем, конечно, — Дима достал из кармана блокнот, снял куртку и положил ее на спинку кровати. — Смотри, кто у меня есть! — сказал Эмиль, подтаскивая к себе по кровати большую мягкую игрушку — не то медведя, не то собаку. Игрушка была какого-то немагазинного вида — из серого драпа, с широкой удивленной мордой. Ручки Эмиля, тянущиеся из рукавов пижамы к медведесобаке, такие тоненькие, что в Диминых ушах отчетливо прозвучал голос Александры Сергеевны: «Дима, ты Короленко „Дети подземелья“ читал?» — Слушай, как он умеет! — с гордостью заявил малыш и как будто бы почесал игрушку за ушами. У Диминому удивлению, игрушка заговорила: — Было когда-то двадцать пять оловянных солдатиков, родных братьев по матери — старой оловянной ложке; ружье на плече, голова прямо, красный с синим мундир — ну, прелесть что за солдаты! Первые слова, которые они услышали, когда открыли их домик-коробку, были: «Ах, оловянные солдатики!» Это закричал, хлопая в ладоши, маленький мальчик, которому подарили оловянных солдатиков в день его рождения. И он сейчас же принялся расставлять их на столе. Все солдатики были совершенно одинаковы, кроме одного, который был с одной ногой. Его отливали последним, и олова немножко не хватило, но он стоял на своей одной ноге так же твердо, как другие на двух; и он-то как раз и оказался самым замечательным из всех… Странно, но голос, которым игрушка рассказывала сказку Андерсена, показался Диме знакомым. — Здорово, правда? — спросил Эмиль и снова что-то проделал. — До свидания, Эмиль, — сказала медведесобака по-прежнему знакомым голосом. — До новой встречи, — и замолчала. — Отличная игрушка, — искренне сказал Дима. — Я никогда таких не видел. А как его зовут? — Аларм, — ответил Эмиль. — Аларм? — изумился Дима. — Но ведь это по-английски значит «тревога»… — Ничего не знаю, — затряс головой малыш. — Аларм — мне нравится!.. Ты кушать хочешь? — вдруг спохватился он. — Прости меня, Дима, гость в доме, а я… Я скажу — Мариам подаст… — Успокойся, я совершенно не хочу есть, — решительно сказал Дима. — Пусть Мариам занимается своими делами… — Ладно, тогда давай задачки… — Ну конечно, — облегченно вздохнул Дима и не удержался. — Задачки, это я понимаю… Эмиль взглянул удивленно. В комнату вошла полная женщина, в которой Дима узнал мать Эмиля. — Здравствуй, русский друг, — сказала она. Дима поздоровался. Женщина улыбнулась ему, а потом сыну, но в глазах ее были печаль и тревога. Вечером Дима зашел в кабинет к отцу. Михаил Дмитриевич читал журнал, страницы которого покрывали формулы. — Папа, — спросил Дима. — А что, если у людей нет прописки, это очень плохо? Михаил Дмитриевич оторвал взгляд от журнала и некоторое время, как микроскоп, настраивался на восприятие собственного сына. — Да, — наконец сказал он. — В нашей стране это создает определенные трудности социального функционирования. Образование, здравоохранение, трудоустройство… Но у нас с тобой с пропиской все в порядке. — Я не про нас… — А про кого? Ты видел какую-то передачу по телевизору? Читал газету? — Если нет прописки, а ребенок заболел, и нужно сначала сложное обследование, потом лечение, может быть, операция… — Боюсь, что в этом случае все возможно только за деньги. Даже пребывание в больнице. А что, дело касается какого-то конкретного ребенка? — Да, папа, — сказал Дима. — Это мой знакомый ребенок. У него есть пятеро братьев и сестер и еще говорящий медведь по имени Аларм. — И что, он болен и кто-то собирает деньги на его лечение? — Да, папа, — повторил Дима и, подумав, добавил: — Возможно, этот «кто-то» — я. Александра Сергеевна тяжело спускалась с высокого крыльца, опираясь на большой зонт с инкрустированной перламутром ручкой. Зонт был похож на перевернутую носом к земле ракету. Дима нес на руках Фаину. Бабушка настояла на том, чтобы взять ее с собой — пожилой собаке необходимы впечатления, чтобы поддерживать в ней интерес к жизни. Дима хотел было предложить взять с собой еще Голубя и Вольфганга в сумке на колесах, но не решился. В конце концов, это ему нужно, а не бабушке. Болонка жмурилась и улыбалась у него на руках — впечатления ей понравились: когда Дима отвлекся, она даже немного полаяла на разжиревшую офисную кошку. Спустить собаку на землю Александра Сергеевна не разрешала — слишком грязно, в присутственных местах слишком много микробов и плохое биополе. Спускаясь с крыльца вслед за бабушкой, Дима еще раз оглянулся на вывеску: «Редакция газеты „Наш город“». — Бюрократия во все времена была бичом Российской империи, — сказала Александра Сергеевна. — Но, во всяком случае, они не отказали и опубликуют наше объявление. Как ты полагаешь, родители больного ребенка смогут оперативно предоставить нужные справки и заключение врачей? — Я не знаю, — честно ответил Дима. — Но думаю, что они постараются. Света Громова появилась посреди тротуара неизвестно откуда и тут же передвинулась прямо к ним. Она была без шапки. Белые волосы до плеч свисали отдельными прядями, как макароны. — Здравствуйте, Александра Сергеевна! — Здравствуй… Светочка? — Да, да. Можно мне Диму… буквально на одну минутку? — Дима, я иду домой. А тебя девушка приглашает для приватной беседы, — сказала внуку Александра Сергеевна. — Фаину на обратном пути выпусти на газоне во дворе, чтобы она имела возможность сделать все свои дела. — Всего вам доброго, Александра Сергеевна, — вежливо сказала Света Громова. — И тебе, деточка, того же, — приветливо откликнулась пожилая дама. Дима молчал. Да его никто ни о чем и не спрашивал. — Дима, — сказала Света Громова. — Ты это все здорово придумал. Я имею в виду, с Эмилем. Спасибо тебе. Но это не надо уже. Есть другой путь, какой-то там фонд, или программа, или еще что-то такое. В общем, все получилось. Эмилька со вчера уже в больнице, его к операции готовят. Если хочешь, потом можешь его навестить, когда из реанимации в обычную палату переведут. Я тебе скажу… Ага? — Ага, — сказал Дима и до хруста сжал зубы. Света внимательно взглянула на него из зарослей макарон. — Ты хочешь что-то спросить? — Да нет, конечно, — Дима пожал плечами. — Чего тут спрашивать! — и все же спросил: — Игрушка его, не то медведь, не то собака… — Аларм? — улыбнулась Света. — Он с ним, конечно. Сидит на кровати и новые сказки рассказывает. Ага? — Ага… Света двумя пальцами погладила Фаину между ушами и исчезла так же внезапно, как и появилась. Болонка потрясла головой и чихнула. Дима тоже потряс головой. Теперь он вспомнил: голос, которым рассказывал сказки псевдомедведь Аларм, был голосом Светы Громовой. Недаром она занимается в театральной студии… Глава 9 Берт Встретить Кирилла Савенко одного, без Антона и прочих, оказалось достаточно трудно. Дима думал даже о том, чтобы подстеречь его на пути к голубятне, но попросту испугался оказаться одному на крыше. Следить и звать из окна — как-то уж совсем по-дурацки. На обдумывание и подгонку ситуации ушло два дня. Дальше тянуть было нельзя: скоро начинались каникулы. Кирилл стоял у большого окна в рекреации и говорил по мобильному телефону. Уроки уже закончились. Антона и остальных не видно. Дима подошел поближе и помахал рукой, привлекая внимание Кирилла. Потом остановился поодаль, прислонившись к простенку между окнами. Кирилл быстро свернул разговор и сам подошел к Диме. Глянул вопросительно. — Хорошо, допустим, я все понял, — сказал Дима. — Вы — команда. А кто Тимур? Ты? — Нет, конечно! — засмеялся Кирилл. — Куда мне! — А кто? — Вообще-то можно сказать, что Тимура нету совсем. Новые технологии, — Кирилл продолжал улыбаться. — Но зачем тебе? Ты же — сам по себе. — А если нет? — спросил Дима. — Тогда — надо думать, — помедлив, ответил Кирилл. Смысл этого ответа был Диме хорошо известен. Отец, Михаил Дмитриевич, никогда не говорил сыну «нет». Либо сразу соглашался, и тогда на него вполне можно было рассчитывать, либо говорил «надо подумать». В этом случае возвращаться к разговору было бессмысленно. Ничего, кроме «я еще думаю», услышать нельзя. Так что слова Кирилла Дима воспринял как вежливый отказ. «Проигрывать тоже надо уметь» — одна из семейных заповедей Дмитриевских. «Спасибо, что уделил время», — Дима спокойно кивнул и пошел по коридору. — Эй, Дима! — окликнул Кирилл, но Дима даже не обернулся. Что, собственно, Кирилл может сказать ему еще? И зачем множить неловкости? Яйцеголовый сидел за вторым автоматом справа от входа. Тимка заметил его сразу, как вошел, но сделал вид, что не обратил внимания. Поискал взглядом Квадрата — нигде нет. Удивился. Что-то случилось? Тогда Яйцеголовый нашел бы возможность предупредить, в конце концов, подождал бы на улице или в соседнем кафе у окна. Что же тогда? Ни в какие совпадения Тимка не верил, но тут не шашки — пусть первый ход делают другие. Он заплатил за вход смотрящему и работал как обычно. В этом зале завсегдатаи его уже знали, и за полчаса он сбыл три дозы «скорости» и два пузырька с «минералкой». Наконец Яйцеголовому надоело изображать азарт, он слез с высокого табурета и подошел к Тимке. — Привет, Сатирик. Как делишки? — И тебе здравствуй, — осклабился Тимка. — Делишки идут. Пока жаловаться не на что. — Да уж вижу — ловкий ты пацан, не зря, видать, хвалился… Далеко пойдешь. Тимка усмехнулся. На лесть попадаются все — и дураки, и умные. Тимка не попадется. Борька-дебил вот на том и погорел, хвастался все младшему: «Меня там все уважают! Со мной считаются! Я — крутой!» — и что? Коли голова на плечах, разбирать надо — кто льстит и зачем. — Разговор есть. — О чем это? — притворно удивился Тимка. — У меня пока вроде всего в достатке. Через недельку вот расторгуюсь, тогда и… — Не об том, — досадливо прервал его Яйцеголовый. — Серьезные люди потолковать с тобой хотят. — Серьезные люди?! С сосунком вроде меня?! — ахнул Тимка. — Чего бы это, скажи, а? — мальчик снизу вверх заглянул Яйцеголовому в лицо. Тот отвел глаза, но Тимка успел понять: не знает. — Там узнаешь. Пошли, — буркнул Яйцеголовый. «Серьезные люди» расположились не слишком далеко от зала с игровыми автоматами — в кафе «Бриз». Всего их было трое, но двое (вполне приличного вида, только глаза мертвые) все время молчали, и разговаривал с Тимкой один — долговязый, извилистый, с кожей бледно-зеленого цвета, как у недозрелого лимона. Тимка сразу признал в нем потребителя «снега» и насторожился еще больше. Яйцеголовый сразу ушел. Переговоры получились не сказать чтобы длинные и напоминали раздачу приказов. Один из приличных заговорил в самом конце, да и то обращаясь не к Тимке — к напарнику: — Черт знает, почему здесь вокруг и кругом одни дети. Может быть, потому, что они еще ничего не знают и ничего не боятся? И для них смерть, как и жизнь, — всего лишь приключение? — Тима, но ты же понимаешь, — тут же вкрадчиво подхватил мысль босса Извилистый. — Есть же еще твои родители, брат, собачка, в конце концов. Ты же не хочешь, конечно, чтобы с ними что-то случилось… нехорошее… Тимка молчал. Взгляд его медленно скользил по фигуре Извилистого, выписывая замысловатые узоры. Когда-то давно, в первом или втором классе, отец подарил ему прибор для выжигания. Тимка тогда целый месяц собирал на помойке фанерки, переводил на них рисунки с открыток и выжигал грибочки, цветочки, котят и прочую дребедень. Потом Борька взял прибор для каких-то своих целей и сломал его. Тимка и сейчас помнил раскаленную докрасна иголочку прибора и едкий запах горелой фанеры. Он знал: если что-то хорошо представить себе… — Пацан, ты что… Чего ты?! Да я это так сказал, ну всем же все понятно… Бесцветная улыбка повисла на Тимкином лице, как белье на веревке. — Что ж, до свидания — всей честной компании, — Тимка шутовски раскланялся. — Что делать, придется для начала сыграть по их правилам… — вздохнул ему вслед один из приличных. — Хотя мальчишка, тут ты прав, Константин, — жутко противный. И явный дегенерат к тому же… Завернув в подворотню, Тимка вынул из кармана новенький мобильный телефон, с удовольствием еще раз рассмотрел его, поиграл мелодиями звонка. Потом вздохнул, потыкал пальцами в кнопки, поднес к уху. — Таю пзовить, пжалста, — глотая звуки, попросил он. Когда на том конце ответили, Тимка оглянулся по сторонам и негромко сказал: — Коровина, это Игнатьев. Есть тема… Не, к тебе не пойду. Ты сейчас можешь? Тогда выходи к Овсянниковскому саду. Знаешь? Иди по главной дорожке. Я к тебе подойду. Все, пока. — Ты куда? — спросила тетя Зина, которая несла из кладовки гладильную доску и наткнулась на одевающуюся в коридоре Таю. — Меня Игнатьев на свидание пригласил, — честно, с большой долей недоумения ответила Тая. — Прямо сейчас, в Овсянниковском саду. — Игнатьев? Это тот, который с шарфом и про пудру сказал? — припомнила тетя Зина. — Вот видишь, я опять права — он и вправду к тебе неровно дышит. Тая довольно улыбнулась (слова тетки были ей приятны), но отрицательно помотала головой: — Нет, теть Зин, тут все же что-то другое, наверное… — Поживем — увидим, — пожала плечами тетя Зина. Несколько старых, этажей в пять, тополей росли вдоль тихой улицы. Как будто в ущелье. Верхние, уже голые ветки тополей были так высоко, что Дима сам ничего и не увидел бы. Как и у большинства людей, не было у него такой привычки — ходить, подняв глаза к небу. Он вообще после дополнительных занятий по английскому в аптеку на Херсонской шел — покупать Александре Сергеевне валокордин. И не заметил бы ничего, если бы внизу, задрав головы, не стояли его одноклассники из 8 «А». Вместе с ними стояли две мамы с колясками, старушка с клюкой и еще несколько остановившихся по случаю прохожих. А по ветвям старого тополя, уже приближаясь к вершине, ловко взбирался Кирилл Савенко. Больше Дима сначала ничего не увидел. — Что это? — спросил он у Антона Каратаева. — Зачем это он туда полез? — Кто-то из окна нитки или ленту от старого магнитофона бросил, — объяснил Антон. — Или ветром принесло. Они за ветки зацепились, а теперь в них ворона лапами запуталась — вон она там, вниз головой висит. Дима пригляделся и в уже сгущающихся сумерках заметил на самой вершине дерева лохматый черный комок. Комок то замирал, повисая, то вдруг снова начинал отчаянно биться. Дима почему-то подумал о сердце и его сокращениях. Вспомнил любимый сериал бабушки «Скорая помощь». Поежился. — Там же совсем тонкие ветки, — сказал он. — Он не сможет туда. — Я сам вижу, — ответил Антон. — Эй, парень, ты слезай оттуда! — тревожно закричал подошедший мужик, только что, как и Дима, сориентировавшийся в ситуации. — Мало тебе в Питере ворон, что ли! Да она уже все равно нежилец! Слезай! Кирилл никак не отреагировал, продолжая взбираться все выше. Мужик, не успокаиваясь, обратился к 8 «А»: — Ребята, это ваш ловкач? Вы хоть ему крикните! Это же вам не дуб! У тополей сучья хрупкие! Наверх к птице ему все равно не долезть, а сорвется… Как будто бы сглазил. Раздался едва слышный треск, ветка обломилась, тонкая фигурка согнулась в поясе под прямым углом и начала падать. Какая-то из молодых мам завизжала и тут же закрыла себе рот рукой. Заплакал малыш, которого держала за руку не то няня, не то молодая бабушка. Мужик заметался внизу, отчаянно матерясь. 8 «А», как водится, мгновенно построился. Дима малодушно закрыл глаза. Ловкость Кирилла недооценили все присутствующие. Цепляясь за все проносящиеся мимо ветки и тем тормозя свое падение, он даже не упал, а почти спрыгнул на землю. Витя Петров и Антон Каратаев помогли ему подняться. Литературно образованный Дима вспомнил гимнаста Тибула из сказки про Трех Толстяков. Мужик, не в силах остановиться, продолжал материться, но теперь — с облегчением и почти восхищенно. — Вплотную не подобраться, — сказал Кирилл. Он дышал редко и глубоко, поэтому слова получались как будто отрезанными друг от друга. — Как и говорили, надо что-то на палке. Нашли? Откуда-то появились Маша Новицкая и Сережа Окунев. В руках у них было что-то вроде самодельного секатора на ручке от швабры. Кирилл с сомнением взглянул на длину ручки. Потом наверх. Ворона больше не билась, только иногда вздрагивала. Из длинной царапины на щеке Кирилла пунктирными каплями выступила кровь. Дима открыл глаза и смотрел на все, как спектакль на сцене. — Парень, ты чего, совсем с ума сошел?! Ты что, опять туда лезть собираешься?! — закричал мужик и встряхнул Кирилла за плечи. — Благодари бога, что теперь жив остался! Да этих ворон каждый год чертова прорва гибнет! А ты?! Не убьешься, так покалечишься! О родителях своих подумай, балбес! Да вы все ему скажите, что ли! — Деточка, и вправду: не нужно тебе… — робко сказала старушка с клюкой. — Мальчик, это действительно опасно! — одна из мам с коляской. — Может быть, службу спасения вызвать? — другая мама. — С ума посходили! Только им и дела… — Да не пускать его, и все! — не то няня, не то молодая бабушка. — Правильно мужчина говорит: своей головы нету, а родители потом страдай! — А птичка насовсем умерла? — малыш лет пяти в красной курточке. — Или она после оживет? Как в компьютере? Тая Коровина и Тимка Игнатьев хором (они-то откуда тут взялись, прежде их вроде бы не было?): — Кирилл, не надо… Дима заметил, что на протяжении всего действия одноклассники то куда-то исчезают, то снова появляются и о чем-то переговариваются между собой. Из нескольких окон по обе стороны улицы, как из театральной декорации, выглядывают люди и что-то спрашивают или комментируют. Кирилл придвинулся вплотную к стволу и картинно взял палку в зубы. Диме впервые в жизни захотелось выругаться так, как только что ругался мужик-прохожий. Мужик между тем подошел к Кириллу и положил тяжелую ладонь ему на плечо. — Слушай, парень, я тебя, вас всех понимаю. Я сам охотник и сто раз… Ты теперь не можешь так оставить, чтоб она висела и мучилась. Но и тебе гробиться не след. Чего ради, подумай. Я знаю, чего делать. Погоди сейчас лезть. Я схожу домой, это вот на 4-й Советской, следующая улица, пять минут. Принесу свое ружье и ворону эту прикончу. Хоть и темнеет уже, но я, парень, не буду хвастаться — стреляю хорошо. И пусть меня потом менты, если найдут, за стрельбу в городе с дерьмом смешают, но так все разрешится. Слово верное. Погоди, парень… Кто-то тронул Диму сзади за плечо. Дима вздрогнул, обернулся. Позади него стоял Михаил Дмитриевич. — Бабушка лекарства не дождалась, решила, что у тебя дела в школе, послала меня. А что тут у вас происходит? Дима объяснил. Мужик пошел за ружьем. Кирилл полез на дерево. Тая Коровина плакала и размазывала слезы по круглым щекам. Мама силой увела домой малыша в красной куртке. Он оборачивался и грозил кому-то кулаком. — Папа, придумай что-нибудь, — сказал Дима. — Должен же быть алгоритм… — Окна дома слишком далеко, — задумчиво сказал Михаил Дмитриевич. — А ветки слишком тонкие… — Это я сам знаю! — огрызнулся Дима. — А что делать? — Вероятно, предоставить ситуацию самой себе. Иногда это лучший выход… Дима тихо пробормотал себе под нос такое, что оба собеседника предпочли не услышать. — Смотрите, едет! — крикнула Маша Новицкая, указывая рукой в конец улицы. — Кирилл, замри! — сориентировался Антон Каратаев. По переулку не торопясь, словно неуверенный в собственных действиях и направлении, ехал переделанный грузовик «Петросвета» с опущенной решетчатой люлькой, в которой стоял и всматривался в столпившихся людей монтер в фирменной «петросветовской» куртке. Из кабины яростно махала сразу двумя руками сидящая рядом с водителем Вика Стогова. — Ура! — закричала что-то сообразившая Тая Коровина. — Отойдите все! — распорядился Антон. — Кирилл, бросай сюда эту штуку. Я полезу в кабинку, а ты сиди там, подхватишь… — Понял! — отозвался с дерева Кирилл. — Бросаю! — Они на Невском гирлянду к празднику вешали, — торопясь, объяснила Вика Маше Новицкой. — Я их полчаса уговаривала, потому долго. Они меня сначала посылали по-всякому, а потом поняли, что я все равно не уйду, и водитель сказал: поехали, быстрее получится. — Тебя, пацан, в люльку не пущу! — сказал монтер Антону Каратаеву. — Техника безопасности. — Вы сами этой штукой не сможете, — возразил Антон. — Я вообще ловкий, не такой, как он, конечно, — Антон пальцем указал на сидящего на дереве Кирилла. — Но все-таки. Да ведь и вы же со мной будете. — Не спорь с ними! — крикнул немолодой водитель, высунувшись в окно. — Ты что, не видишь, у них тут сплошное «гнездо кукушки», в смысле — они все разом «ку-ку»! А у нас — график! Антон быстро и ловко залез в люльку. Витя подал ему самодельную палку-ножницы. Неповоротливый с виду грузовик задом залез на газон и подъехал почти вплотную к дереву. Люлька начала подниматься на металлической коленчатой палке. Все, затаив дыхание, следили за ней. В соответствии с ее движениями Кирилл Савенко, похожий на большую обезьяну из передачи «В мире животных», бесшумно перемещался в кроне дерева. С пятого захода Антону удалось перерезать какую-то определяющую нитку. Все это время монтер держал его за пояс и ругался в такт с мужиком, который вместе с ружьем опять появился на сцене. Черный клубок, безжизненно кувыркаясь, полетел вниз. Кирилл, держась обеими ногами за сук и диковинно вытянув руки, ловко подхватил его тремя метрами ниже. 8 «А» молча вскинул вверх руки со сжатыми кулаками. Мужик выругался последний раз и потряс ружьем, как дикие горцы в фильмах про кавказские войны. Тая Коровина от восторга попыталась броситься Диме на шею. — Отвяжись, толстая корова! — прошипел он и оттолкнул девочку. Тая приготовилась взвыть от горя и обиды, но тут Тимка Игнатьев стянул с шеи бело-голубой шарф и, как удавку, набросил его сзади на лицо девочки, закрыв ей рот. Несмотря на напряженность ситуации, Дима взглянул на Тимку с любопытством — с момента знакомства он впервые видел его без шарфа. Шея у Тимки оказалась самая обыкновенная — длинная и тощая. 8 «А» принял в свои ряды Кирилла Савенко, спустившегося с дерева вместе с вороной. Ворона крутила головой и явно была жива. Маша Новицкая одноразовым платком промокнула кровь на щеке Кирилла. Вика Стогова и Антон Каратаев благодарили «петросветовцев». Старушка с клюкой вытирала платочком глаза и уголки губ. В домах по соседству со стуком захлопывались окна и форточки. — Я понял, на кого похожи твои одноклассники! — сказал Михаил Дмитриевич, который все это время, отойдя в сторону, наблюдал за развитием событий. — На прогрессоров из романов братьев Стругацких. Передвигаются в пространстве стремительно, появляются все разом при возникновении критической ситуации… Кстати, Дима, ты читал Стругацких? Сжав кулаки и изо всех сил вонзив ногти в ладони, Дима молча, не оглядываясь, побежал вдоль по улице. Тая сидела за столом, подперев щеку ладонью, и смотрела на разложенные вокруг исписанные формулами и исчирканные листки. — Ну как, получается что-нибудь? — с любопытством спросила Марина. — Да вроде бы все получилось, — неуверенно ответила Тая. — Вот — ответы и доказательства тоже. Но тут, понимаешь, такие задачки все-таки замысловатые. Я никак не могу сообразить, как их проверить. Ну, что вот эти ответы правильные и других нет… — А если спросить у того мальчика из класса, который тоже участвует, — подумав, предложила Марина. — Вот еще! — фыркнула Тая. — А мне кажется, это вполне нормально, — не унималась Марина. — Ты же не решения у него спрашиваешь, а всего лишь ответы сравнить. Ему тоже полезно. — Сказала: не буду! — рявкнула Тая и сгребла в кучу исписанные листки. — А что случилось? Вы поссорились? — сидящая на диване Марина состроила сочувственную гримасу и точно так же, как дочь, подперла ладонью круглую щеку. — Расскажи мне. Может быть, вы просто друг друга не поняли? В вашем возрасте это часто бывает… — А в других уже не бывает, да?! — огрызнулась Тая. — И в других бывает, — грустно согласилась Марина. — Чего же скрывать: люди друг друга то и дело понять не могут… — Вот видишь! — торжествующе воскликнула Тая, отстоявшая свое право быть решительно несчастной вне зависимости от возраста. — Так что не стану я у него ничего спрашивать. Вот прямо сейчас все начисто перепишу, еще раз проверю и отправлю. — Ну и хорошо, ну и ладно, — поспешно сказала Марина. — Делай, как тебе удобно, Таечка. В конце концов, это же не в четверти оценки, а просто так… — Просто так… — эхом откликнулась Тая. — Просто так… Ася позвонила условленным образом, а потом, не дожидаясь, открыла дверь своим ключом. Переодела под вешалкой «свои» тапки. Из крошечной прихожей была хорошо видна довольно просторная комната. — Привет, Берт! Это я! — окликнула девушка и прошла в ванную — вымыть руки. Все Новицкие, кроме Маши, отличались несколько утрированной, почти кошачьей чистоплотностью. Когда Ася зашла в комнату, Берт, как всегда, сидел около компьютера, но развернулся вместе с креслом лицом к ней. Ася едва заметно вздрогнула. С тех пор, как они не виделись, Берт жутковато изменился. С лица молодого человека как будто рубанком стесали плоть — на висках, на щеках, под глазами, — оставив коричневые тени-провалы. — Что с тобой? — спросила Ася. — Ты плохо себя чувствуешь? — Да нет, все как обычно, — поспешно ответил Берт. — Ася… — Да? Что? — Ничего… Говорить было не о чем. Ася этого и боялась, когда шла. — А ты стала еще красивей… — Берт сидел прямо перед ней, а его голос звучал как будто из-под подушки. — Брось, — Ася поморщилась. — Ты же знаешь, как мне это… — Знаю, но все равно говорю, — Берт грустно улыбнулся. — Как и все прочие… Что там твои конкурсы и все такое? Прости, я в этом плохо разбираюсь… — Не извиняйся, — усмехнулась Ася. — Достаточно того, в чем ты разбираешься хорошо. У меня все нормально. Игорь заключает контракт с известной косметологической фирмой. И ведет переговоры о моем участии в телевизионном проекте. Еще я снялась в двух рекламных клипах… — Я видел… Не буду говорить про то, как ты там выглядела… — Не надо. Для меня это был полезный опыт. В области рекламы, как это ни смешно, работают крутые профессионалы. — Я догадываюсь. Профессионализм и большие деньги часто идут рука об руку. — Я не вижу в этом ничего плохого. И сама хочу стать профессионалом. Сейчас я уже могу оплачивать уроки у хорошего педагога. И купить Маше все эти ее конно-спортивные штуки, и еще нанять Люде репетиторов… Понимаешь, ей почему-то совсем не дается учеба. Нам с Машей всегда легко было учиться. А Люде… Она очень переживает, потому что вообще-то прилежная девочка и хочет быть хорошей ученицей. Мы думаем, может быть, это оттого, что перед тем, как ей родиться, у отца окончательно встал его завод, он остался без работы и много пил… Но сейчас с репетиторами она подтянулась, по основным предметам уже где-то между тройкой и четверкой… — Ты понимаешь, что ты продаешь? — Разумеется, понимаю. Свою красоту, — Ася пожала плечами. — Больше у меня сейчас ничего нет. А ждать не имеет смысла. В дальнейшем я планирую научиться продавать свое умение танцевать. Мир так устроен, и лично я не вижу в этом ничего плохого. Ты же сам говорил: «Времена не выбирают, в них живут и умирают…» — Это не я говорил, это поэт Александр Кушнер. — Все равно… — Чему ты учишься? Частные уроки? — Естественно, танцам. Ты же знаешь, я всегда хотела, но из клуба уже давно взяла, что можно было взять. А частные уроки всегда были очень дороги, я даже не могла заикнуться родителям. К тому же, кроме танцев… ты сам знаешь, чем я занималась все эти годы… — А теперь? — Теперь получается, что я наверстываю упущенное. Мой педагог говорит: девочка моя, вы безусловно талантливы, но где же вы были пять-восемь лет назад, когда формируются растяжка и выворотность стопы? Кто начинает в восемнадцать? Но я упорная, ты же знаешь. И кое-что все-таки уже умею… — У тебя обязательно получится. — Я очень надеюсь и сделаю все возможное. Надо признать, что все, что было здесь, оказалось неожиданно хорошей школой. В смысле тренировки упорства… — Ты удивлена? — Нет… Берт, пожалуйста, поверь мне, я ни о чем не жалею и никого ни в чем не хочу упрекнуть! Но теперь я выбрала другое, и мой выбор — это моя жизнь! Только моя — понимаешь? — Пытаюсь понять. — Если бы твои обстоятельства были другими… — Они таковы, каковы есть, и это как раз то, что нельзя изменить. — Действительно нельзя? — Ася взглянула испытующе. — Может быть, где-нибудь за границей… — Нет! Невозможно! И любые размышления об этом только ослабляют… — Но, Берт… зачем тебе нужно все время быть или хотя бы казаться сильным? Это как-то… — Как-то — что? — Берт оперся обеими руками о подлокотники, подался вперед и слегка прикусил нижнюю губу. Ася подумала, подбирая слова. — В этом есть какая-то показуха… что-то ненастоящее… И главное, совершенно непонятно — зачем? Какова цель? — Неужели даже тебе непонятно? — Берт опустил большую голову, его подбородок лег на грудь, прямые темные волосы закрыли лицо. — Я не хочу, чтобы меня жалели. — А почему? — спросила Ася. — Люди, помимо остальных чувств, всегда, во все времена жалели друг друга. Что плохого в том, если и тебя иногда кто-нибудь да пожалеет? Чем это ты так отличаешься от прочих людей? — Я не хочу, чтобы кто-нибудь… — смутно пробормотал Берт, не поднимая головы. Глуховатая Ася услышала его не ушами, а каким-то другим образом. — Ты хочешь, чтобы я? — догадалась она. Легко ступая, подошла к Берту, опустилась на пол у его ног, положила голову на колени, укрытые пледом. Молчание длилось и походило на ветер. Сначала оно было влажным и тягостным, потом прохладным, далее — сухим и теплым и наконец — освобождающим. — Благодарю тебя, — тихо сказал Берт. — За что? Ведь я… — еще тише спросила Ася. Берт не ответил. Девушка провела его ладонью по своей щеке и мимолетно коснулась губами кончиков его пальцев. Потом, словно сквозняком, переместилась к порогу. — Ключи я оставлю на полочке под зеркалом, — сказала она. — Не провожай. Спасибо тебе за все, и — забудь. Ты нужен многим. — Я тебя никогда не забуду, — сказал Берт. Голос его казался спокойным. Он ничего не просил. Ася промокнула углы глаз костяшкой указательного пальца и взяла с вешалки пальто. Одевалась она уже на лестнице, спускаясь вниз и с трудом попадая в рукава. Вся ее пластичность куда-то подевалась, движения были нервическими, неточными и изломанными. — У мамы сегодня ночное дежурство, — сказала Люда, когда Ася прошла в комнату и присела к окну с таким видом, как будто только что рассталась с кем-то на улице. За окном шел дождь пополам со снегом. — Она велела борщ сварить. — Угу, — сказала Ася. — Ты картошку почистишь? — Пусть Машка, — нерешительно предложила Люда, отодвигаясь на всякий случай подальше от средней сестры. — Я пол подмела… За столом, стоящим посередине комнаты, Вадим быстро и аккуратно делал в Машиной тетрадке аксонометрию — домашнее задание по черчению. Вика Стогова с альбомом ждала своей очереди, а незнакомый Асе мальчик с шеей, замотанной бело-голубым шарфом, пытался с помощью обгрызенного карандаша, сломанной линейки и циркуля «козья ножка» срисовать в свою тетрадь то, что чертил в Машиной тетради Вадим. Ася вспомнила, что, когда у них преподавали черчение, Вадим был по этому почти никому не дававшемуся предмету лучшим в классе. — Да погоди ты! — недовольно поморщился юноша, краем глаза оценив результаты стараний в соседней тетради. — Разве ты не видишь, что ерунда получается! Я тебе тоже начерчу. Как следует. — Э, не-ет! — проблеял шарфоноситель. — Если ты начертишь, училка сразу поймет и пару поставит. А если я сейчас сам срисую, то она обрадуется, что хоть что-то похоже, и поставит трояк. А мне больше и не надо. Вадим неодобрительно покачал головой, но возражать не стал. — Тимофей, у тебя что, совсем нет честолюбия? — спросила Маша. Тимка некоторое время подумал. — У меня ого-го какое честолюбие! — наконец сказал он. — Просто ты, Маша, еще не знаешь. — Нет, картошку почистишь ты, Люда, — решительно утвердила Ася. — А я заправку сделаю. Разве ты не видишь, что у Маши гости? — Я, между прочим, таких гостей тоже сколько хочешь позвать могу, — обиженно пробубнила Люда, доставая из ящика под подоконником картошку. — Только во двор выйти… А Вадим так и вообще не ее гость, а твой… Ася отправилась в кухню за морковкой, свёклой и луком. Маша, оставив занятых черчением одноклассников, пошла за ней. — Я могу помочь, Ася, — сказала она. — Да ладно, я сама. Подумаешь, борщ сварить!.. А этого мальчика с шарфом я раньше, кажется, не видела… — Это Тимка Игнатьев из моего класса. Новенький. — Он на тебя смотрит, как голодный пес на косточку. — Подумаешь! Я же твоего Вадима не обсуждаю… — Мой Вадим теперь делает твое домашнее задание, — усмехнулась Ася. — Он давно пришел? — Давно. Баба Нюра про него говорит: к Асе черной ниткой пришит. Очень точно, по-моему. А ты где была? — Неважно… Подержи вот свёклу… И доску для овощей сними с гвоздя… И… Маша, что происходит с Бертом? Ты знаешь? — Ничего особенного, — сказала Маша и отвела взгляд. — Просто он умирает. Николай Павлович выглядел довольным и радостным. Его радость, как лицо в оконном стекле, отражалась на всем 8 «А» классе. Сопереживая классному руководителю, класс тихо и просветленно шевелился. — Вчера вечером в школу пришел факс. Двое ваших товарищей — Дима Дмитриевский и Тая Коровина — прошли первый тур международной олимпиады по математике и вышли во второй! — приподнятым тоном объявил Николай Павлович. — Это большой успех, потому что задачи первого тура действительно были непростыми. Давайте поприветствуем их! 8 «А» дисциплинированно и доброжелательно захлопал. «Вау, Коровина!» — крикнул Тимка Игнатьев и поднял руку с растопыренными в знаке «виктория» пальцами. Тая покраснела и расплылась в довольной улыбке, а Дима опустил голову с таким видом, как будто его уличили в каком-то неблаговидном поступке. Николай Павлович постучал мелом по доске. — Пользуясь случаем, сейчас мы с вами разберем две задачи попроще из числа олимпиадных. Для всего класса это будет хорошей тренировкой мозгов. А Дима и Тая нам помогут… Игнатьев, убери свой телефон и достань тетрадь. Математика — это насквозь логическое построение, в котором каждое колесико цепляется за другие. Поверь, если ты хоть чуть-чуть напряжешь свой ум, то обязательно сможешь что-нибудь понять… — Увы мне, Николай Павлович! — улыбнулся Тимка, но телефон с тетрисом убрал и достал из сумки тетрадь, которая выглядела так, как будто накануне ее жевало что-то парнокопытное. Тая и Тимка сидели на парапете набережной под мостом Александра Невского. Тень от перекрестья железных балок дрожала в незамерзшей густой воде. Крупные хлопья снега вихрями залетали с моста и ложились под ноги. — Мне холодно, — пожаловалась Тая. — Ничего, зато место надежное, — возразил Тимка. — Никто никак не подглядит и не подслушает… Тая взглянула на Тимку и почувствовала угрызения совести. Ему, в его тонкой куртке, без шапки и в летних кроссовках, должно быть, еще холоднее, чем ей. Но он же не жалуется… — Ну так что? — поспешно спросила Тая. — Ты сумел проследить? Тебе удалось выяснить про Антона и других? — Удалось-то удалось, — Тимка поднял плечи к ушам, так что голова фактически спряталась в кольцах неизменного шарфа. — Да только все это такая же фигня, как и у тебя с игрушками. Можно даже сказать, что все они — одна шайка-лейка. Никакого отношения не имеющая к тому, что нам нужно. — В каком смысле? Объясни. — Ну, ходит этот наш Каратаев в свой технический кружок. Чуть ли не со второго класса, как я могу понять. Ходит и ходит. Еще какие-то пацаны там вокруг него обретаются, большинство даже младше Антона. Хотя есть и чуток постарше. Взрослых не видно, и даже руководитель кружка, как я понял, не в теме. Делают они всякие технические штучки, опять же на уровне игрушек. Часть из них как раз и идет туда, где ты разведала, в стоговскую тусовку… — A-а! Так вот в чем дело! — радостно воскликнула Тая. — А я как раз понять не могла: откуда в Викиных игрушках берется эта компьютерная начинка? Все-таки это достаточно сложно… Теперь все понятно! — Что тебе понятно?! — злобно огрызнулся Тимка. — Что?! Ты вообще помнишь, о чем речь-то идет?! Как ты себе это вообще представляешь? Серьезные люди поднимают кипеж для того, чтобы подгрести под себя детское благотворительное производство говорящих мишек и собачек? Ну, я не могу, щас описаюсь! Чип и Дейл спешат на помощь! Теперь эти игрушки таинственно и благородно раздают всяким мелким ублюдкам, а потом что — серьезные люди сами в них играть будут? Ой, держите меня, не то умру от смеха! Чего ты вообще в жизни понимаешь… — Ну обзовись, обзовись, — вполне миролюбиво предложила Тая. — Как Дмитриевский. Может, полегчает? Тимка мигом остыл, сгорбился, облизнул покрытые желтоватыми корками губы, привычно дернул концы шарфа. — Хочешь, я за тебя Дмитриевскому в морду дам? — примирительно спросил он. — Вот радость-то! — польщено отказалась Тая и рассудительно добавила. — Сыщики из нас с тобой, конечно, фиговые, это ты правильно сказал… — Я — не фиговый, — дернулся Тимка. — Просто пока еще за нитку не ухватился, чтобы все размотать… — Ну ладно, — согласилась Тая. — Ты не такой. Только ведь ты, как и я, до сих пор не понимаешь, кто они все такие и что делают. Если, конечно, не считать говорящие игрушки и спасение ворон… — Главное — это теперь узнать, кто за ними стоит! — А кто-то стоит? — Это уж, поверь, беспременно. Иначе те не стали бы в это дело влезать… — Тим, а кто такие те? Бандиты, да? И что у тебя-то с ними? — Лучше тебе этого не знать, — серьезно сказал Тимка. — Поверь, Коровина, я не в обиду тебе, просто оно и вправду так. Меньше знаешь — лучше спишь. Да и мне за тебя так спокойнее… — Хорошо, Тима, — опять согласилась Тая. — Но как же ты… Я ведь тоже за тебя волнуюсь… — Не боись, Коровина, — усмехнулся Тимка. — Ты меня по школе, конечно, придурком считаешь, но я, вообще-то, ушлый. Если все правильно пойдет, оставлю с носом всех сразу… — Тима, знай, что я вовсе не считаю тебя придурком! — официально заявила Тая. — Ну спасибо вам! — Тимка дернул худыми ногами и шутовски раскланялся, не слезая с парапета. — Слушай, Тим… — Тая мечтательно раскрыла темные глаза и подняла взгляд к перекрещенным балкам мостовой изнанки. — А может, они все-таки какие-нибудь пришельцы, а? Ну, пусть не из космоса, а из будущего или из какого-нибудь параллельного мира… Ну вот сколько же есть книжек всяких про это, и фильмов! Откуда оно все? Трудно поверить, чтобы совсем-совсем ничего взаправду не было. Вот представь: у них там уже давно и войн нет, и бедных детей, и болезней тоже… Поэтому они и ведут себя здесь так странно… — Ага, а тут, в несчастном параллельном прошлом, у них такая практика добрых дел для школьников средних классов? — подхватил Тимка. — Вроде как в заповеднике… — Точно! Поэтому они и похожи все друг на друга, и смотрят одинаково, и двигаются так… необычно, и носят значки, чтобы друг друга сразу среди здешних людей узнавать. И придумывают, и делают такие забавные детские вещи, вроде этих игрушек. И ты зря ищешь: никаких взрослых за ними здесь вообще нет. Они все в параллельном мире остались… Слушай! — от волнения Тая откачнулась назад и чуть не свалилась с парапета в реку. Тимка поймал ее за отвороты куртки и хорошенько встряхнул. — Да слушай же ты! — отмахнулась от него Тая. — А может, наш Николай Павлович как раз оттуда?!! Приставлен за ними присматривать, чтобы они уж очень не зарывались… Дети все-таки… — Ага, а настоящий Николай Павлович насовсем погиб в той автомобильной катастрофе! А после они его подменили, и все, что было непохоже, потом списали на болезнь и переживания, а работу он поменял… Жена-то его погибла, а дочь все равно теперь ничего узнать и сказать не может: какой папа был и какой стал… А может, это они ее сами тихонько того, чтобы не разоблачила… — Нет! Этого никак быть не может! — решительно вступилась за людей из параллельного мира Тая. — Не стали бы они! У них там гуманизм и все такое прочее… — Ага, сейчас! Держи карман шире! Накося-выкуси! — очнулся от грез Тимка. — Добренькие-то, они как раз страшнее всего. Из своей шкурной выгоды никто такого дерьма не наворочает, как если захотят всех разом счастливыми сделать… Ты же помнишь, как ты их сначала боялась! — Помню! — Тая передернула плечами. — Теперь меньше. Но это, наверное, потому что мы теперь с тобой вдвоем… А сперва мне казалось, что я вообще с ума схожу… — Слушай, Тая… — задумчиво произнес Тимка. — Вот ты тут сказала: вдвоем. Я и подумал: а ведь Дмитриевский в той же позиции, что и мы оба. Тоже пришел в новый класс — и нате вам, пожалуйста. Башка у него, ты сама знаешь, — компьютер. И если мы с тобой на сегодняшний день кое-чего уже нарыли, так, может, он тоже чего важное знает? И с нами поделится? А? — Да пошел он!.. — высказалась Тая. — И ты тоже, если хочешь с ним водиться. Сказал бы сразу: что с толстой девчонкой дело иметь! Надоело! — Да ладно, ладно! Тайка! Ты чего, реветь, что ли, собралась?! — Тимка спрыгнул с парапета, встал перед Таей, стараясь заглянуть ей в лицо. — Вот дура-то! Да не нужен мне сто раз твой Дмитриевский! Меня он и самого бесит, с самого начала, вместе с его тронутой бабкой и роялем! Обойдемся без него! Я так просто сказал. Да Тайка же! Не будь идиоткой! Тая всхлипывала все медленнее, нос ее становился краснее, а глаза, опухая, все уже и уже… «Вот красивая пара!» — трезво оценила она со стороны себя и Тимку. Снег кружился и пропадал в черной глубокой воде. Вокруг бетонных опор моста закручивались медленные страшные водовороты. — Нету никаких параллельных миров, Тайка, — шмыгнув носом, сказал Тимка и за руку сдернул девочку с парапета. — Только этот один. В нем все и дело… Так что — идем. Каникулы были как красная с зелеными краями ковровая дорожка, раскатанная в никуда. — Ты не хочешь съездить в Москву? — спросил перед каникулами Михаил Дмитриевич. — Повидаться… с братом, с друзьями? — Нет, не хочу, — ответил Дима. — Спасибо, папа. Накануне младший брат прислал ему рисунок Сфинкса, похожего на лукавую кошку, и подпись к нему, из которой явствовало, что на каникулы он уезжает в Египет. Отец, должно быть, об этом не знал. Делать на каникулах было абсолютно нечего. Разумеется, всегда оставалась математика, но нельзя же решать задачи по пятнадцать часов подряд… — Пригласи Таисию в кино, — посоветовала Александра Сергеевна. — Или на выставку. Дима кивнул головой и промолчал. Александра Сергеевна изготовилась аргументировать. Фаина, всегда хорошо чувствовавшая напряжение хозяев, встала на задние лапки и попросилась гулять. Дима, облегченно вздохнув, пошел одеваться. В каникулы Дима вообще много ходил по городу. Он где-то слышал, что обыкновенно москвичи не любят Петербурга и наоборот. Ему лично Петербург нравился. Низкое, туманно-клочковатое небо казалось пригодным для личного употребления. Оторвал себе клочок неба, завернулся в него и спрятался ото всех. Очень удобно. Однажды в Таврическом саду Дима встретил Машу Новицкую. Она сама узнала его и подошла. Заговорили о большом и сложном задании, которое задала на каникулы учительница английского языка, и следующем туре математического конкурса. — Тая говорит, что там, если выиграть, приз — обучение за границей. И всё оплачивают. Правда? — Угу, — кивнул Дима. — Правда. — Ты бы хотел? — Не знаю. Сначала надо выиграть. — А как тебе кажется, ты можешь? — Не знаю, надо попробовать. — Николай Павлович говорит, что Тая — вряд ли сумеет. А ты — может быть. — Кому он это говорит? — удивился Дима. — Не знаю… — смутилась Маша. — Так… слышала от кого-то. Помолчали. Дима уже хотел попрощаться и уйти. Машина удивительная коса, перекинутая через плечо, навязчиво маячила перед его глазами и напоминала о противоречивом поведении подростков. — Хочешь, я тебе покажу лужу в горошек? — неожиданно спросила Маша. — Хочу, — сказал Дима. Лужа в горошек — как это может быть? — Пойдем, — сказала Маша и привела его на задворки сада, где грузовики разъездили дорогу. В одной из колей вода осталась где-то внизу, а на изнанке замерзшей поверху льдины собрались круглые, размером с рубль, очерченные белым капли. Лужа действительно казалась раскрашенной узором в горошек. Не зная зачем, Дима наступил прямо в середину лужи. Капли мгновенно сбежались к трещинам и пропали. Вместо лужи в горошек снова получилась грязная колея с осколками льда. Дима опустил голову. — Извини, — сказал он. — Ничего, — засмеялась Маша. — Еще намерзнет. Дима поднял голову и посмотрел на девочку. — Ты на меня смотришь так, как будто мы только что познакомились, — заметила Маша. — Это правда, — согласился Дима. — Ты сказала, и я сам понял. Я тебя первый раз вижу… отдельно от всех. Понимаешь? — Конечно, понимаю, — Маша пожала плечами. — Ну и как я тебе… отдельно? Дима смутился, потом не глядя, по памяти протянул руку и слегка дернул Машину косу. — Извини, — снова сказал он. — Мне очень хотелось… хотя вообще-то я девчонок за косы не дергаю… Может быть, пойдем в кино? Или на выставку? — Пойдем, — легко согласилась Маша. Когда возвращались из кино, Дима проводил Машу до парадной. Уже совсем стемнело. — Смотри, звезды, — сказала Маша и указала наверх. Дима посмотрел. Звезды были чужие и ужасно далеко. Низкое городское небо для индивидуального употребления нравилось ему больше. — Тебе нравится? — спросила Маша. — Я редко смотрю на звезды, — признался Дима. — Почему? У тебя плохое зрение? Но ты не носишь очки… — Зрение нормальное. Просто так получается… — Конечно, в городе это не то, — сказала Маша. — В городе они даже не пахнут. — Как это?! — удивился Дима. — Когда уже стемнеет, мы с Карениным часто ездим по полям. И вот если вечером на поле посмотреть прямо вверх, то их там много-много… Они перемигиваются разноцветными огоньками, и всегда чувствуется такой странный запах. Как будто внутри звенит тонкая-тонкая струна. Это и есть запах звезд… — Бабушка, — спросил Дима вечером за ужином. — Как ты думаешь, звезды чем-нибудь пахнут? Александра Сергеевна задумалась. — Я полагаю, чуть-чуть — резедой, — наконец ответила она. — А я думаю, да что там, почти уверен, — мальвазией, — с непонятным воодушевлением возразил Михаил Дмитриевич. Дима хотел было спросить, что такое резеда и мальвазия, но передумал. «Какая, в конце концов, разница?» — решил он. И отчего-то загрустил. Дима шел по тротуару нога за ногу, так медленно, что прохожие, излучая недовольство, то и дело обгоняли его. По времени еще стоял как бы день, но уже сгустились петербургские молочно-жемчужные сумерки и на пепельно-сером небе выступили бледные звезды. Дома стемнели и как будто подернулись дымной кисеей. Кирилл догнал Диму и молча пошел рядом. — Ворона жива? — спросил Дима, когда молчать надоело. — Жива, наверное. Если еще куда-нибудь не впуталась. — Я думал, ты ее на голубятню понес. — Так и было. Она там пришла в себя, порвала сетку, заклевала насмерть троих голубей, наелась и слиняла через дырку в полу. Дядя Федор мне потом чуть голову не открутил. — Вон оно как… — протянул Дима. — А ты ее спасал… — Что ж, — Кирилл пожал плечами. — Бывает… А твой-то голубь как, живой? — Вполне. Он вообще-то уже и летать может. По комнате, правда, но все равно. Мне кажется, что у него крыло поправилось. Вернуть его тебе? — Да как хочешь. — Я подумаю… — Подумай… Здесь направо… — А куда мы, собственно, идем? — Тимура смотреть. Ты же хотел вроде. Или уже расхотел? В комнате было не слишком светло, и все же Дима увидел четыре компьютера по четырем углам. На тумбочке посередине лежал пятый, ни к чему, по видимости, не подключенный, — восхитительно тонкий золотистый ноутбук, похожий на большую дорогую шоколадку в обертке. — Роберт, познакомься, это Дима Дмитриевский, — сказал Кирилл. — Дима, это Роберт. — Очень приятно, — сказал Дима. — Проходи, Дима, присаживайся, где тебе удобно, — сказал Роберт. Хозяин квартиры сидел за одним из компьютеров в очень большом офисном кресле с подножкой. От подлокотников кресла тянулись к стене отдельные провода. Нажав какие-то кнопки или прикоснувшись к сенсорам где-то у себя под руками, Роберт оживил тот компьютер, к которому подсел Дима, и зажег лампу-гуся у него на столе. «Наверное, у него здесь все механизировано, как в старых фантастических фильмах, — подумал Дима. — И входную дверь он нам открыл на расстоянии. Отчего нет? Забавно…» Он никак не мог определить, сколько лет Роберту. От угла зрения и освещения все менялось. Иногда казалось, что хозяину квартиры едва исполнилось восемнадцать, иногда — можно было дать значительно больше. Впрочем, даже себе Дима стеснялся признаться в том, что с большим интересом, чем Роберта, он рассмотрел бы ноутбук. — Дима в Москве учился в математической школе, — сказал Кирилл. — А здесь уже выиграл половину международной олимпиады. И еще у него феноменальная память — услышит и что угодно может повторить. Дима вспомнил, как в прошлом году всей семьей поехали на Сходню, под Москву, на дачу к друзьям. Там в маленьком, почти прозрачном лесочке брат неожиданно нашел огромный белый гриб с толстой ножкой и коричневой шляпкой. Потом он всем по очереди его показывал с абсолютно тем же видом, с каким Кирилл показывал Диму Роберту. — А еще я умею играть на блок-флейте, немного — на саксофоне и показывать карточные фокусы, — сказал Дима и вежливо улыбнулся Роберту. Кирилл удивленно поднял брови, не понимая. Роберт, кажется, обо всем догадался и улыбнулся в ответ. — И что ж, трудные были задачи на олимпиаде? — Да как вам сказать… Беседа была такой светской, что Диме все время вспоминалась Александра Сергеевна. Голос Роберта — тихий и усталый. Общий смысл беседы не улавливался вовсе. Странно, что управляемый Робертом столик-робот не подал чай или кофе. Потом Роберт извинился перед Димой и подозвал к себе Кирилла. — Пользуясь случаем, нам с Кирой нужно урегулировать кое-какие дела, — объяснил он. — Дима, ты играешь в компьютерные игры? — Вообще-то да, — сказал Дима, предполагая, что сейчас ему предложат какую-нибудь математическую головоломку для проведения времени. Вот если бы Роберт позволил включить золотистый ноутбук… — Там в компьютере перед тобой есть такая игра — «Победитель». Видишь иконку с луком и стрелами? — Вижу, — кивнул Дима. — Кликни. На экране появилась эффектная заставка с грандиозным, по всей видимости ядерным, взрывом. Тихо зазвучала тревожная, воинственная музыка. Странно, Дима даже не слышал о такой игре и не видел ее в продаже. Роберт откуда-то раздобыл суперновинку? Или, наоборот, это старая игра, о которой все уже забыли? Не слишком мешкая, Дима включился в игру. Сюжет ее не отличался особенной сложностью, а заданный темп не позволял насладиться красотами компьютерной графики. Игру нельзя было причислить к «ходилкам-стрелялкам», так как ходить в ней было, собственно, некуда, да и некогда. На первом уровне на героя, с которым отожествлял себя играющий, нападали вполне колоритные неандертальцы, вооруженные палками и камнями. Уворачиваться от летящих камней было непросто, но Дима справлялся и сам довольно успешно метал камни в желтозубых волосатых противников. Когда с первобытными людьми было покончено, декорации рывком сменились. Теперь это было что-то антично-средневеково-голливудское. Не то замок, не то крепость из огромных камней на заднем плане. Луки, стрелы, колесницы, мечи… Лязг, ржание коней и визг нападающих почти заглушают маршеобразную мелодию, которая по-прежнему звучит на заднем плане. Здесь у Димы возникла мысль, что его не столько развлекают, сколько проверяют. Он отключил все внешние раздражители и сконцентрировался на происходящем на экране. Разнообразные противники, смутно напоминающие цитаты из голливудских блокбастеров, нападали во все убыстряющемся темпе. Дима справлялся. И одновременно понимал: в мелькающих картинках была какая-то ускользающая из-за быстроты действия ирония. Какая? В чем?.. Противники тем временем закончились. Следующий уровень был уже почти предсказуем. Ружья, заряжаемые с дула, тачанки с красными командирами, автоматные очереди, танковая атака… Дима вошел в раж и крошил все это в капусту последовательно и логично, подчиняя уничтожение своему собственному, несомненно эффективному алгоритму. Мельком, снимая снайпера с верхушки ели, вспомнил, что хотел было подслушать разговор Кирилла с Робертом. Не до того!.. На следующем уровне события разворачивались с применением авиации. Неуклюжие аэростаты заграждения, какие-то скачками усовершенствующиеся установки ПВО, мелькающие внизу кварталы, аэродромы, засеянные поля… Дима-самолет постепенно расширял свои возможности, уворачивался от желающих его сбить, сам бомбил все подряд, смутно припоминая всплывший откуда-то термин «ковровая бомбардировка». В конце концов огневая мощь противника оказалась подавленной, цель открылась, и Дима, не жалея сил и боеприпасов, выложился в последней атаке… Мелькнули картины всепотрясающего взрыва с заставки игры. Действие остановилось. На экране появилась надпись: ПОЗДРАВЛЯЕМ! ВЫ — ПОБЕДИТЕЛЬ! ТОЛЬКО ЧТО ВЫ СТЕРЛИ С ЛИЦА ЗЕМЛИ ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ЦИВИЛИЗАЦИЮ. ЧТО ВЫ ПЛАНИРУЕТЕ ДЕЛАТЬ ДАЛЬШЕ? Дима сидел как оплеванный, бросив руки на колени. Потом взял со стола брелок в виде толстого улыбающегося Будды и вертел его в пальцах. Где-то под ключицами начинался озноб. — Что это за игра? — глухо спросил он. — Роберт их сам делает, — ответил Кирилл. — Когда не работает. В качестве развлечения. Есть еще одна. Совсем неагрессивная. Называется «Покупатель». — Понимаю, — усмехнулся Дима. — Бегаешь и все покупаешь. А потом текст: «Поздравляем. Вы скупили всю планету. Чем займетесь теперь?» — Ну-у… приблизительно так… — Кирилл согласно мотнул головой. — Не хочешь сыграть? — Не хочу. — Тогда будем пить чай, — сказал Кирилл. — Сейчас я принесу. «А где же робот-стюард?» — разочарованно подумал Дима. Чайник светился изнутри уютным зеленым светом. Печенье рассыпалось в пальцах. Сервировочный столик оказался все же радиоуправляемым и, тихо жужжа, подъезжал по требованию, ловко огибая тумбочку с ноутбуком… На улице в темноте Дима отчего-то неясно видел лицо Кирилла. «Наверное, от этого „Победителя“ глаза расфокусировались», — подумал он. — Ну что? — спросил Кирилл. — Ничего, — ответил Дима. — Тимур как Тимур, ничего особенного… — Обычно все зовут его Бертом… — Ну Берт так Берт… Ноутбук классный! — не удержался Дима. — Последняя модель? — Может быть, — равнодушно сказал Кирилл. Знакомые черты его лица расплывались и как-то странно перегруппировывались. Блеснул черно-красный ромбик значка. — Что такое AG? — спросил Дима. — На этих ваших значках… — Аларм-гвардейцы, — ответил Кирилл. — Аларм-гвардейцы? — переспросил Дима и перевел: — Гвардия тревоги… — Можно и так, — кивнул Кирилл. — Если тебе больше нравится. Ну, бывай пока… Дима остался стоять посреди тротуара. За два месяца он так и не привык к стремительности перемещения в пространстве своих новых одноклассников. — Аларм-гвардейцы! — сказал он вслух и сжал руки в карманах. Что-то мешало. Дима вынул руку, разжал кулак и увидел на своей ладони фигурку улыбающегося Будды. — Черт! — выругался он. Что делать? Можно подождать конца каникул и отдать Будду Кириллу. А вдруг Берт решит, что Дима попросту спер фигурку? Как неудобно! А что, если фигурка дорога хозяину дома и он как-то с ней взаимодействует? Не случайно же она лежала возле компьютера… Решительными шагами Дима направился к парадной. Поднялся по лестнице. Позвонил в дверь. Пауза, во время которой Диме показалось, что его разглядывают, потом знакомо щелкнул замок. Дима открыл дверь и вошел в прихожую, в которой сразу же вспыхнул свет. Сделав пару шагов, Дима остановился на пороге комнаты и позвал: — Роберт, это снова я, Дима. Извините, пожалуйста, я случайно утащил ваш брелок. Вот он! Я не буду входить, потому что у меня ботинки грязные… Возьмите, пожалуйста! Освещение в комнате было странным. Роберт сидел в своем кресле, словно в перекрестье неведомых, но страшных лучей. Как под прицелом. Дима поежился. — Берт… простите меня… не хочу пачкать… — Не извиняйся, Дима. Кинь ее сюда. Я поймаю… Ты не понял, что я не могу встать и ходить? Кирилл не сказал тебе? — Вы… не можете встать?! — более всего Диме хотелось немедленно провалиться сквозь паркет прямо на первый этаж. Он кинул фигурку, и Берт действительно поймал ее. Только теперь Дима обратил внимание на то, что у хозяина комнаты очень красивые и выразительные руки. Поймав фигурку, он медленно сжал кулак — длинные пальцы как лепестки засыпающего цветка. Разжал — лепестки снова распустились. — Простите, что я… я не заметил… — Дима невольно всхлипнул и разозлился на себя. Его с самого раннего детства учили быть вежливым, сдержанным и внимательным. И у него всегда получалось — все кругом отмечали, что старший сын Дмитриевских очень хорошо воспитан. Почему же в последнее время он множит неловкости, как заматерелый двоечник ошибки в тетради?! Что с ним такое?! — Не извиняйся, — улыбнулся Берт. — Обычное дело между людьми: тела рядом, а души на расстоянии нескольких тысяч световых лет… Хочешь посмотреть ноутбук, который на тумбочке? Ты всю дорогу так на него глядел… — Да, — прошептал Дима и бессильно прикрыл глаза. — Хочу… Глава 10 Римский водопровод в контексте истории — Дима, у меня есть к тебе дело, — сказал Николай Павлович. — Сколько у вас сегодня уроков? Шесть? Ты можешь на пять минут подойти ко мне после последнего урока? — Разумеется, Николай Павлович, — Дима слегка поклонился классному руководителю. — Я подойду. «Вероятно, хочет перед олимпиадой предложить для решения еще один тип задач, — подумал он. — Что ж — всегда полезно». — Как ты уже знаешь, Дима, второй тур международной олимпиады у нас в городе будет проходить во Дворце детского творчества. Туда же приедут ребята из области. И он, этот тур, по мысли устроителей, будет проходить в режиме онлайн. То есть будет включать в себя применение компьютера как инструмента для решения задач. Как минимум, оформление и отсылка… Вообще-то я не совсем представляю себе… — Не волнуйтесь, Николай Павлович, — сказал Дима. — Я сумею все сделать и оформить как надо. Если им нужно проследить за самим ходом решения задач, это для меня тоже возможно. Я — достаточно опытный пользователь. В гимназии, где я учился прежде, информатику преподавали с первого класса… — Дима, я совершенно не сомневаюсь в твоих пользовательских возможностях, — улыбнулся Николай Павлович. — Речь идет совершенно о другом… Вчера я говорил с Таисией… Дима изумленно вскинул голову. Неужели нажаловалась? Николаю Павловичу?! Но зачем?!! Нет, этого не может быть, это просто ни в какие ворота не лезет! — Девочка честно прошла первый тур олимпиады. И, разумеется, должна участвовать во втором. Какие у нее шансы — это мы сейчас обсуждать не будем. Она должна участвовать, и все. Но вот тут и возникают сложности. У Коровиных дома нет компьютера. А в той школе, где Таисия училась раньше, информатику не преподавали вовсе. То есть фактически девочка компьютером не владеет. Ей приходилось, конечно, играть у подружек дома в какие-то игры и даже бывать в Интернете по поводу неких девичьих интересов, но… Ты сам понимаешь, Дима, все это абсолютно не то. — Понимаю. Но… — Есть несколько возможностей. Буду с тобой откровенен. Разумеется, я, как учитель математики, должен был бы заняться этим сам. В школьном компьютерном классе есть все возможности для занятий. Но… на ликвидацию компьютерной безграмотности Коровиной уйдет как минимум несколько часов, а я… я не могу слишком задерживаться после уроков, Полина, моя дочь, станет волноваться… Я думал о том, чтобы пригласить Таисию к себе. Так ведь Полина не даст нам толком заниматься, начнет с ней общаться, приставать, ей Таисия еще в прошлый раз понравилась, она с ней хорошо… — Да, Коровина обаятельная, — вздохнул Дима, вспомнив кота Бегемота. Он уже прекрасно понял, куда клонит учитель. — Именно, именно, — от волнения не уловив иронии, закивал Николай Павлович. — Очень старательная, умненькая, обаятельная девочка. Обязательно нужно дать ей шанс… Ты понимаешь? — Да, я понимаю, — уныло согласился Дима. Николай Павлович воспрял духом. — Так ты поможешь ей разобраться? Хотя бы в общих чертах… мне кажется, она довольно быстро схватывает… — Хорошо. («А что мне остается?» — подумал Дима.) — Большое тебе спасибо, Дмитриевский. Ты меня очень выручил, — официально сказал Николай Павлович и пожал Диме руку. Рука у классного руководителя была горячая и влажная, как горчичник. Выйдя из класса, Дима незаметно вытер ладонь о штаны. Потом поднялся на второй этаж и заглянул в компьютерный класс. Там, довольно громко гудя, клубились школьники с третьего по одиннадцатый класс. В основном мальчики. Справа у стены рвались какие-то боеприпасы и раздавался разочарованный вой проигравших. Дима поморщился, вспомнив игру «Победитель». У окон, сразу на четырех компьютерах, молодой преподаватель учил пяти-шестиклассников делать простенькие «анимэшки». Сразу у входа серьезная очкастая старшеклассница оформляла реферат по истории Отечества. Представив посреди всего этого себя и Таю Коровину, Дима отрицательно помотал головой и тихонько закрыл за собой дверь. По дороге из школы Дима достал мобильник и набрал номер Антона Каратаева. Александра Сергеевна считала, что разговаривать по мобильнику на ходу — это вульгарно и демонстративно. Дима, напротив, находил это удобным и экономичным с точки зрения времени. Но… все-таки и в точке зрения Александры Сергеевны что-то было. Человек, идущий по улице и во всеуслышание обсуждающий свои дела… Можно, в конце концов, позвонить и из дома… — Здравствуй, Антон. — Здравствуй, Дима. — Скажи, пожалуйста, у тебя есть домашний телефон Коровиной? — Коровиной? У меня нет. И даже не скажу тебе, у кого есть. Она, похоже, сама всем звонит, если нужно… А, вот! Попробуй позвонить Игнатьеву. Может, он знает. Они в последнее время как-то закорешились… — Спасибо. Извини за беспокойство. — Пустое. Привет. «А Игнатьева-то у меня телефон откуда возьмется? Что мне с ним?.. Закорешились они, понимаешь ли…» — пробормотал Дима себе под нос. — Дима, ты потерял телефон Таисии? — спросила Александра Сергеевна. Она сидела в кресле и специальной расческой расчесывала длинную шерсть Фаины. — Тогда возьми у меня в коричневом ежедневнике, который лежит на тумбочке возле кровати. На букву «Т». — А у тебя-то он откуда взялся? — не слишком вежливо осведомился Дима. — Мы с Таисией обменялись телефонами после взаимно приятного знакомства. Я лично нахожу это естественным. А ты нет? — Я тоже. В самом деле: что может быть естественнее? — проворчал Дима, вынося в гостиную и листая большую книгу, переплетенную в тисненую кожу. Записав Таин телефон в свой мобильник, Дима ушел к себе и твердо решил, что никому звонить он не будет. Пусть Николай Павлович думает, что ему жалко. Или пусть ее кто-нибудь другой учит работать на компьютере, например Игнатьев, с которым Тая, видите ли, «закорешилась». А чтобы никто ничего не подумал, он и сам может в этой олимпиаде больше не участвовать. Зачем ему это вообще, если как следует подумать? Или заболеть… Например, животом. Как можно определить, болит у человека живот по-настоящему или не болит, если он жалуется? Впрочем, наверное, можно по каким-нибудь анализам… Тогда депрессией. Это сейчас, кажется, модно. Скажет бабушке, что заразился от Вольфганга, и будет болеть до самой олимпиады. Надо только посмотреть в Интернете, какие у депрессии симптомы, и запомнить, чтобы потом ничего не перепутать… Размышляя таким образом, Дима набрал номер телефона, вздохнул и, правильно артикулируя, вежливо произнес в трубку: — Добрый день. Будьте любезны, Таисию… Благодарю вас… Тая сидела за столом, обложившись книжками, линейками и цветными карандашами, и составляла в тетради большую сводную таблицу по анатомии. Суть таблицы заключалась в сравнении строения и функции почек, печени и поджелудочной железы. Марина, сидя на диване с пультом от телевизора, переключала каналы и с явным удовольствием смотрела три юмористические программы одновременно. Тетя Зина, собираясь куда-то по своим делам, то и дело презрительно фыркала на Марининых юмористов, а потом, проходя мимо, заглянула в Таину тетрадь. — Бред какой-то! — тетя Зина высоко подняла красивые брови. — Зачем все эти тонкости нужны людям, которые никогда не станут медиками или биологами? — Низачем, — согласилась Тая, аккуратно прочерчивая новую графу. И примирительно заметила: — Да эти таблицы в классе всего три человека и делают… — Кто же, кроме тебя? — Дмитриевский и еще кто-нибудь один… — В каком смысле — кто-нибудь? — Да это все равно, кто. Я не знаю, как они решают, может быть, даже монетку кидают. Или по очереди. А потом все с него списывают… — Списывать — это нехорошо… — назидательно заметила Марина, не отрываясь от экрана телевизора. — Знания не усваиваются… — А почему же не списывают с тебя? Или с Дмитриевского? — удивленно спросила тетя Зина. — Вы что, не даете? — Почему не даем? Им просто не надо. Кстати, Дмитриевский в биологии плохо разбирается — неаккуратно делает, и ошибок много. У него они только задачки по алгебре, когда сложные, берут. А у меня им, кажется, неудобно. Они же, вообще-то, только у своих… — Странно все это… — тетя Зина пожала плечами. — Что там у вас в классе происходит — я так и не смогла понять. Какая-то закрытая система… — Ага! — с удовольствием кивнула Тая. — Именно так, как вы сказали, теть Зин, — закрытая система. — Я вообще этого не понимаю! — Марина хихикнула последний раз и выключила звук. — Почему ты, Таечка, после школы все время сидишь дома и либо читаешь, либо учишь уроки? Почему не гуляешь, не ходишь к подружкам, не сплетничаешь про мальчиков, почему у вас в школе и в классе нет какой-нибудь общественной жизни, в конце-то концов? Ведь ты же сама все время говоришь, что твои одноклассники — на удивление сплоченные между собой ребята, так отчего же вы не организуете что-нибудь такое веселое и задорное? — Марина мотнула подбородком в сторону молчащего, но переливающегося разноцветными огнями телевизора. — Я понимаю, у нас в Сибири был маленький городок, но здесь-то, в Петербурге!.. Да даже и у нас в школе, когда я была в твоем возрасте, то и дело устраивались КВНы, «Огоньки», турниры «Хочу все знать!» и всякое такое… — А когда я была в твоем возрасте, у нас были конкурсы «А ну-ка, девушки!» и «А ну-ка, парни!» — с непонятным выражением сообщила тетя Зина. — Мы там читали стихи и чистили картошку на скорость, а мальчики кололи дрова и собирали автомат Калашникова… В дверь постучали. — Войдите, — откликнулась Марина. Соседка просунула в дверь голову, обвязанную полотенцем. — Возьмите у себя трубку, а я в коридоре положу. Таю вашу к телефону, — сказала она и добавила, подмигнув девочке: — Такой вежливый молодой человек… Не упусти, Тайка! Тая взяла трубку и слушала с таким выражением лица, какое могло бы быть в морозилке у пачки пельменей. Отвечала односложно и так, что сестры, как ни прислушивались, ничего не сумели понять. Потом положила трубку на место. — Ну что? — не удержалась Марина. — Мама, я сейчас на некоторое время уйду, — сказала Тая, закрывая тетрадь по анатомии. — В гости к Дмитриевскому. — Он еще кого-то позвал? — Нет, только меня одну. — А… а что же вы там будете делать? — Разумеется, что-нибудь веселое и задорное, — спокойно ответила Тая. Марина беспомощно взглянула на сестру, которая не выдержала и рассмеялась. — Таечка… — Не волнуйся, мама. Ничего со мной не случится, — сказала Тая. — Там в квартире, скорее всего, еще бабушка и болонка. — Папа, я не понял, — сказал Дима. — Как должны участвовать в этой твоей олимпиаде люди, у которых есть способности к математике, но нет компьютера? Михаил Дмитриевич оторвался от экрана, записал что-то на листке блокнота и взглянул на сына. «Сейчас он запускает у себя в мозгах программу, которая выведет на его внутренний экран мой вопрос, уже провалившийся куда-то на задворки памяти», — без всякого чувства подумал Дима. — Это никого не интересует, — ответил Михаил Дмитриевич. — Данная международная олимпиада — вовсе не благотворительная программа. Ее финансируют несколько крупных западных корпораций. Их задача — отыскать молодые креативные мозги и купить их для себя. Всё. Фактически за свои деньги они хотят получить уже готовый продукт. Время одиночек, которые совершали гениальные открытия у себя на коленке, считая при этом на листочке в столбик, прошло. Или, во всяком случае, так полагают прагматические устроители данной олимпиады. Ребята, которые сегодня живут в Тьмутаракани и не умеют пользоваться компьютером, находятся вне сферы их интересов. — Но это же несправедливо! — сказал Дима. — А что, кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, что мир устроен «по справедливости»? — удивился Михаил Дмитриевич. — В любом случае он ошибался. Это было бы просто нерационально, так как понятия «справедливо-несправедливо» меняются со временем. — Тебе не кажется, что понятия «рационально-нерационально» тоже могут меняться? — спросил Дима. — Возможно… — подумав, сказал Михаил Дмитриевич. — Ты хотел бы обсудить это прямо сейчас? — он бросил тоскующий взгляд на страничку с цифрами, предваряемыми значками интегралов. — Нет, папа, не волнуйся, — успокоил отца Дима. — Я вообще не хочу это обсуждать. Тем более что ко мне сейчас должны прийти гости… — Это замечательно! — с воодушевлением воскликнул Михаил Дмитриевич. — Тебе обязательно надо общаться со сверстниками. Я читал в статье, что в твоем возрасте это вообще самая главная задача… К тому же твои гости, кажется, уже пришли. Во всяком случае, я слышу, как бабушка в гостиной с кем-то разговаривает… — Ч-черт! — пробормотал Дима и выбежал из кабинета отца. — Вообще-то среди Дмитриевских военных было не так уж много, но Михаил Дмитриевский к 1890 году уже имел звание бригадного генерала. Служил он в окрестностях Семипалатинска. Однажды вместе с сотней казаков преследовал вожака каракиргизов батыра Кени-Сара, увлекся, по всей видимости, и оказался в окружении. Что делать? Более всего на свете дикие каракиргизы боялись пушек. Они называли их «мултук-шайтан» — дьявольское ружье. Но пушек у казаков не было. Тогда Михаил Дмитриевич приказал остановить отряд и направить в сторону киргизов два имеющихся в распоряжении бригады самовара, которые ослепительно сияли в лучах полуденного солнца. Приняв самовары за пушки, киргизы в ужасе бросились врассыпную. Казаки поскакали вслед за ними и прорвались к своим… — Здорово он их обманул! — Тая весело рассмеялась и даже захлопала в ладоши. — Ловко придумал! Александра Сергеевна довольно улыбалась. Фаина виляла хвостиком и ластилась к Тае. Вольфганг выглядел напыщенно, как всегда. — Здравствуй, Тая, — сдержанно сказал Дима. — Здравствуй, Дима. — А мы тут с твоей гостьей, как видишь, вполне весело проводим время, — заметила Александра Сергеевна. — Я рад. Но, бабушка, может быть, теперь, когда приключения очередного Дмитриевского-предка завершились его очередным триумфом, мы с Таей могли бы заняться делом? — Разумеется. Я сделаю вам чай. Таечка, вы предпочитаете с жасмином или с бергамотом? Или, может быть, лучше кофе? — Стоит ли вам беспокоиться… — Меня это совершенно не затруднит, — улыбнулась Александра Сергеевна. — Тогда чай. С жасмином, — ожидаемо сказала Тая. — Спасибо большое. — В первой половине дня я тоже предпочитаю жасмин… Дима стоял на пороге и ждал, разжимая и сжимая кулаки. — Но вы ведь тоже попьете с нами чаю? — с надеждой спросила Тая. — Конечно, деточка, — милостиво кивнула Александра Сергеевна. — Вот здорово! — девочка сложила перед грудью пухлые ладошки и переплела пальцы. — Вы так интересно рассказываете… Под глазом у Димы начала пульсировать какая-то жилка. Хотелось прижать ее пальцем… 8 «А» класс с обычным для него вежливым вниманием переводил коллективный взгляд с учебника алгебры на классного руководителя. Тая Коровина, единственная из всех, что-то записывала. Тимка Игнатьев, шевеля губами и вызвав на телефоне калькулятор, подсчитывал нечто не относящееся к уроку. Николай Павлович рассказывал: — Любой математический учебник есть не только простой задачник, но и отражение истории человечества. Причем удивительное, но вместе с тем актуальное долгожительство математически-исторических реалий вполне можно сравнить с древнейшими хрониками и памятниками архитектуры. Обратите внимание: сейчас их уже почти нет, а еще в начале 20 века ни один гимназист и даже ученик реального училища не обходился без решения задач на втекание и вытекание воды из некоего бассейна. Из трубы А втекает столько-то ведер воды в час, а из трубы В вытекает столько-то. За сколько часов бассейн наполнится? Как вы полагаете, о чем эти задачи и что это за загадочные бассейны были в российской империи конца 19 начала 20 века? — Может быть, просто для примера? — подняв руку, спросила Вика Стогова. — Или чтобы связать математику с физикой? — предположил Кирилл Савенко. — Движение жидкости в сообщающихся сосудах… — А почему сейчас эти задачи исчезли? — заинтересовался Витя Петров. — Неужели тогда в России было больше бассейнов, чем теперь? — Бассейнов в царской России было немного, — улыбнулся Николай Павлович. — И задачи эти рассказывают нам совсем о других местах и других временах, когда свободное протекание воды и наполнение или ненаполнение ею бассейнов было весьма актуальным. Эти места и эти времена не что иное, как… — Римская империя! — крикнула с места Тая Коровина. — Это у них везде были бассейны! — Совершенно верно, Таисия, — качнул седой головой Николай Павлович. — Многокилометровые римские водопроводы не имели запирающих воду кранов. Вода через великий город протекала свободно, и крайне, просто-таки жизненно важно было постоянно и точно рассчитывать ее объем. Вполне понятно и обоснованно появление задач для обучающихся математике детей на эту тему. И вот более чем две тысячи лет учебники математики доносили до нас эту римскую потребность. И каждое поколение школьников вновь и вновь училось их решать… Вы чувствуете связь веков? А ведь творениям Шекспира, которые называют бессмертными, всего полтысячи лет… Игнатьев! Я же не заставляю тебя сейчас решать эти задачи или наполнять ведрами бассейн! Попробуй, хотя бы попробуй отвлечься от своих дел и понять… Я уверен, что ты можешь… Игнатьев! Взгляни в учебник! — Да, Николай Павлович, — сказал Тимка, встал и взял в руки учебник алгебры, который сунул ему его сосед. — Это я как раз хорошо понимаю. Вот тут задача: «За кандидата в депутаты А проголосовало 24 процента избирателей. За кандидата В в 1,8 раза больше. Остальные избиратели проголосовали на кандидата С. Какой из кандидатов в депутаты был избран?» Я понимаю так, что вот выборы губернаторов уже отменили, а потом и все прочие, может быть, отменят, и будет у нас, к примеру, снова царь. И тогда учебники истории опять перепишут по-новому, а про учебники математики не вспомнят, и школьники все будут решать и решать эти задачи про депутатов, и как-то так через них протянется нить, как будто бы к нам от римских бассейнов… Николай Павлович смотрел на Тимку с таким выражением, как будто тот на его глазах превратился в зеленого человечка — инопланетянина. 8 «А» с интересом читал задачу про кандидатов в депутаты. Дима Дмитриевский за несколько секунд решил ее в уме. Тая Коровина смотрела на Тимку. Тимка с грустной улыбкой смотрел на косу Маши Новицкой. — Тимофей… — сказал, наконец, классный руководитель. — Я и подумать не мог. Ты должен попытаться… — Попытаться — что? — серьезно спросил Тимка. — Решить свою жизнь. Как задачу. Я понимаю, что тебе трудно и исходные условия неблагоприятны, но ты должен… — Никто никому ничего не должен, — возразил Тимка. — Но я, конечно, попробую. Вы только не волнуйтесь, Николай Павлович… Дружок крутил хвостом-баранкой, вставал на задние лапы и пачкал Таино пальто. Тая на него не сердилась. — Дружок, фу! Прибью на фиг! — скомандовал Тимка. Песик повернул острую лисью мордочку, удивленно взглянул на хозяина и продолжал ласкаться к девочке. — Да ладно, пускай, — Тая присела на корточки и принялась чесать Дружка за ушами. — Потом отчищу. Он у тебя печенье ест? — Он все ест, что не приколочено, — ответил Тимка. — А Фаина не ест, у нее вообще низкоуглеводная диета, — сказала Тая и угостила Дружка печеньем из кармана. Песик деликатно похрустел им, убедился, что больше не дадут, и только потом побежал обследовать газон. — Как-то он у тебя хромает, что ли, — заметила девочка. — Или переваливается… — Когда он щенком был, ему передние лапы перебили и в мусорный бак выкинули, подыхать. Оттого. — Ой, а как же потом?! — Тая подняла на Тимку глаза, уже готовые пролиться слезами. — Да перестань ты! — с досадой сказал Тимка. — Чего ты, как только, так сразу реветь! Видишь же, вон он, Дружок, бегает — живой и здоровый!.. Мы с Борькой тогда в мусорке банки из-под пива и коки собирали и во вторсырье сдавали. Ну, я услышал, как он плачет, в мусоре его откопал и домой принес. Папаша с Борькой против были, говорили: все равно подохнет. А мать разрешила оставить. Мы с ней лубки ему на лапы сделали, у него все и заросло. Ну, только маленько хромой остался. Но ему вроде и не мешает… Тая подозвала Дружка, вывернула карман и отдала ему все печенье из кулька, который она по привычке взяла с собой на прогулку. — Зря! — прокомментировал Тимка. — Теперь его точно с непривычки понос проберет… — Извини, — огорчилась Тая. — Я не знала. Я ведь это печенье сама ем, и ничего… Только толстею… А у меня никогда собаки не было, я всегда хотела, но папа не разрешал… А здесь — вообще некуда: соседи… — Да большая радость! — отмахнулся Тимка. — Глупый он и веселый. Толку никакого. Самое большое счастье — нажраться дряни какой-нибудь и дристать всю ночь… Ну, кого в помойке нашли, тому и судьба такая… — Не говори так, Тима, — попросила Тая. — Дружок хороший. — А я разве про Дружка? — удивился Тимка. — Да и ладно… Скажи лучше, как там твои занятия с Дмитриевским? Сечешь теперь в компьютере-то? — Да в общем уже разбираюсь немного, — сказала Тая. — Основные вещи. А так — он мне задание на листочке заранее пишет, как будто бы задачи олимпиадные, ну, я сама сажусь и все оформляю, а если ошибки какие, он объясняет, как сделать… — И как ты с ним-то — ничего? Не собачитесь больше? — Нет, что ты! Мы с ним, наоборот, разговариваем, как англичане в английских фильмах. И все время раскланиваемся и расшаркиваемся, словно придурки какие-то. У меня от этого через полчаса как будто клей во рту делается. Так и хочется сплюнуть куда-нибудь… на пол или хоть в кадку от фикуса. Я бы и плюнула на все это, но, во-первых, интересно все-таки на олимпиаде этой себя попробовать, а во-вторых, у него бабушка классная. Я в нее просто влюбилась, честное слово. Она так интересно рассказывает! — Про чего рассказывает-то? — Ну, в основном это какие-то истории про их предков, но получается очень занятно, и кроме этих предков там много всякого другого, ужасно интересного. А главное, Александра Сергеевна так рассказывает, как будто она сама там была и своими глазами видела, пусть даже это сто или двести лет назад случилось. Так у нее и выходит — Дмитриевские в контексте истории России… — Чтоб они туда и провалились! — пожелал Тимка. — Куда — туда? — удивилась Тая. — В контекст, конечно, — невозмутимо объяснил мальчик. Тая дернула Тимку за концы шарфа и засмеялась. Тимка сидел за столом, накрытым клеенкой, хлебал суп с вермишелью и заедал его хлебом. На клеенке давным-давно перочинным ножичком были вырезаны Борькины, а чуть пониже Тимкины инициалы. Мать хлопотала у плиты — добавляла специи в овощное рагу. — Мам, — позвал Тимка. — А кто были наши предки? — Как это — кто были? — не поняла мать. — Как их звали, что ли? Так ты ж вот должен бабу Клашу помнить, мы ж вас с Борей каждое лето к ней в деревню возили, когда вы маленькие были. Коза у нее черная, Сима, ты ее все боялся, говорил: «Гляди, черт с рогами! Черт с рогами!» — забыл? Так Клаша — как раз моя родная бабушка была… — Нет, я про другое, — попытался объяснить Тимка. — Кто они были — вообще? Что делали? — А что ж им делать? Мои в колхозе крестьянствовали, а у отца от земли давно отошли, еще до революции в рабочих были. Прадед его на Путиловском заводе работал, потом в Гражданскую погиб. А деды наши оба — в Отечественную. Женщины детей ростили. Ты про это ли спросил, Тимочка? — Выходит, про это… — сказал Тимка и снова склонился над тарелкой. Глава 11 Привычное чувство изнеможения вечера Тимка вымыл голову под душем, а утром почистил зубы. С вечера же выстирал шарф. С шарфа текла черная вода. Тимка отжал его на колене и положил сушиться на батарею. К утру шарф высох и стал необычно ярким. Тимка намотал шарф на шею, пригладил волосы материной щеткой и посмотрелся в зеркало. Зеркало отразило мультяшечного урода. — Ничего, прорвемся, — утешил сам себя Тимка. — Вон и классный говорит: главное — решиться. В школьном дворе, в кромешной темноте, остановился под баскетбольной вышкой. Мимо, сонно гудя, шли в школу младшеклассники с родителями. Разноцветные ранцы поблескивали никелированными замками. Родители давали наставления: — …Обязательно подними руку… — …яблоко не забудь съесть… — …и попроси Антонину Петровну… — …запомни: если не переодеть кеды после занятий… Тимка не торопясь закурил, достал бумажник и еще раз с удовольствием пересчитал деньги. Это была несомненная часть плана. Чтобы не тянуть, подошел к Маше еще до начала уроков. Она стояла возле кабинета биологии вместе со Светой Громовой. Девочки говорили о чем-то учебном и попеременно зевали. Разговор то и дело прерывался. — Маш, можно тебя? — независимо позвал Тимка. — Да, — сказала Маша. — Свет, подожди, я сейчас… — Ага, — сказала Света и широко зевнула. — Спать хочется. У Тимки свело скулы от желания зевнуть в ответ. Маша присела на подоконник и вопросительно смотрела на него. — Маш, давай в кино сходим, — сказал Тимка. — Что, прямо сейчас? — удивилась Маша. — Да нет, после уроков, — с досадой пояснил Тимка. — Или вечером. Когда ты хочешь. А потом еще можно в кафе, пожрать чего-нибудь… Пока Маша обдумывала поступившее предложение, у Тимки в животе кто-то ходил большими шагами. — Ну, можно в кино, — наконец сказала Маша. — А на что? Тимка вздохнул с облегчением. Этот вопрос он предвидел. — Говорят, «Мститель» — клевый фильм. С эффектами и со смыслом. На Невском почти везде идет. — Ничего фильм, — согласилась Маша. — Только я его уже видела. Мы с Димой Дмитриевским ходили. Тимка проглотил вязкую слюну и в красках представил, как душит Дмитриевского своим шарфом. — А ты на что хочешь? — дождавшись момента, когда воображаемый Дмитриевский посинел и высунул язык, Тимка выдал вторую заранее заготовленную реплику. Маша задумалась. — Я бы «Испытание чувств» посмотрела, — наконец сказала она. — Но это тебе вряд ли интересно… Можно на комедию какую-нибудь сходить. — Хорошо, — сразу же согласился Тимка. — Пусть комедия или это… «Испытание чувств». Чего будет, на то и пойдем. Я тебя после уроков во дворе подожду. Ладно? Или как? — Слушай, Тим, а может, все-таки сначала домой сходим, сумки положим и все такое, а? — деловито предложила Маша. — А потом встретимся где-нибудь… Тимка сначала расстроился, а потом сообразил, что так даже лучше — настоящее свидание. — Хорошо, — сказал он. — Давай тогда в четыре часа в Овсянниковском саду. Только ты дома не обедай, потому что мы еще в кафе пойдем. — Вот даже как, — улыбнулась Маша. — Ладно, а где в Овсянниковском? Я там только отделение милиции знаю. Там еще всегда машины стоят… Встречаться у отделения милиции Тимке решительно не хотелось. Маша зевнула, прикрыв рот ладошкой. В конце концов договорились встретиться в половине пятого на углу Невского и Полтавской улицы. — Ты на всякий случай запиши мой мобильник и дай свой, — сказала девочка. — Если что, созвонимся. — Если — что? — насторожился Тимка. — Ну мало ли, — неопределенно сказала Маша. — Записывай… Тимка пришел на угол в полчетвертого. Никаких правил хорошего тона он не знал, да и плевать на них хотел. Просто дома было уж совсем нечего делать, а на углу занятие имелось — ждать Машу. И получалось, что этот час не просто так, а плюс к тому времени, которое они проведут вместе. А вдруг Маша придет немного раньше? Например, на пять минут. Вполне может такое быть, потому что она как они все — собранные и дисциплинированные. Она придет, а Тимка уже тут как тут, и пять минут с Машей — опять же прибыль. Маша опоздала на две минуты. Тимка увидел ее на Полтавской. Она надела желтую с красным куртку, бежевую вельветовую юбку и красную шапочку. Не хватало только корзинки с пирожками и горшочком масла. «Для меня приоделась», — обрадовался Тимка и пошел навстречу, ругая себя за то, что столько времени провел зря и не придумал, что скажет вначале. Маша, наверное, тоже не знала, что говорить, сказала «Привет!» и по-мальчишески протянула ему руку. Тимка слегка сжал ее узкую ладонь и почему-то вспомнил Дмитриевского. «Может, он при встрече девчонкам руку целует? Как в кино? Он пижон, с него станется. Надо будет у Тайки спросить…» — Ну что, идем? — сказал Тимка. — Идем, — качнула головой Маша. Немного пройдя рядом с Машей, Тимка подумал, что свидание — вещь в его жизни все же неординарная, и решил быть светским. — Ты сегодня очень хорошо выглядишь, — сказал он, как мать говорила соседкам, когда заходила одолжить у них сахара или стакан муки. — Похожа на красную шапочку из фильма, — добавил он уже от себя. — Спасибо… А ты кто — волк? — засмеялась Маша. — Не, какой я теперь волк! — улыбнулся в ответ Тимка. — Я пока так, дворняжка облезлая. А дальше поглядим… Давай здесь дворами пройдем, ближе получится: выйдем сразу к площади Восстания, а там «Колизей» рядом и «Аврора»… Маша согласилась. Во втором от улицы дворе, в скверике, гуляли мамы с малышами. Один малыш сильно ударил толстой ножкой по мячу и выбил его за чугунную загородку. Мяч подкатился к Тимкиным ногам, Тимка ловко поддел его носком и отправил обратно. Малыш засмеялся от удовольствия, а его мама взглянула на Тимку с подозрением. Потом подхватила сына, который явно собирался продолжить игру в мяч с большим мальчиком, заворковала: — Пойдем, пойдем домой, видишь, уже темнеет, солнышко спать пошло… — и, позабыв уже про мяч и Тимку, с чувством поцеловала сына в курносый нос. — Гы — мое солнышко! Тимка отвернулся, а Маша, наоборот, смотрела внимательно. Когда выходили со двора на Староневский, Маша вдруг тревожно оглянулась по сторонам, и почти сразу же у нее в кармане зазвонил телефон. «Не отвечай!» — хотел сказать Тимка, но не решился. Девочка говорила недолго и больше слушала. Один раз переспросила название улицы. Потом отключила телефон, убрала его в карман и прямо взглянула на Тимку. — Прости, Тимофей, сегодня не получится в кино, — сказала Маша. — Давай в другой раз, ладно? Тимка стоял как ни в чем не бывало, но изнутри чувствовал, что умирает. Откуда-то он точно знал, что умирают именно так — непонятное онемение поднимается от ступней к сердцу. — Тимка, ты чего? — Маша, по-видимому, тоже что-то почувствовала. — Сходим завтра или послезавтра — какая разница? А сейчас я никак не могу, честное слово… Мне прямо бежать нужно! — Какая разница… — механически повторил Тимка. — Конечно… — Мне правда нужно… — Да ничего тебе не нужно! — не выдержав, со злобой, отвратительно оскалившись, выкрикнул мальчик. — Все эти твои дела — дурацкие игрушки для слюнявых придурков! Сами себе придумали и сами делаете вид! Все эти ваши отстойные тайны и дурацкие значки… — Нет! — твердо сказала Маша. — Успокойся, Тимофей! Ты не знаешь! Смотри! Она взяла Тимкину руку и приложила к куртке, там, где алел ромбик значка. Тимка вскрикнул от неожиданности и отдернул ладонь. Значок был горячим. И тут же Тимка вспомнил, что Маша встревожилась до того, как зазвонил телефон. — Иди! — глухо сказал он. — Уходи сейчас, если тебе надо! — Ты не знаешь… — Я не хочу знать. Маша стояла, опустив голову. Почему она не уходит?!! Маша. Маша! Маша!!! — Ты. Пойдешь. Со мной, — наконец сказала она. — Да? — Да, — кивнул Тимка. — Слушай, Тим, а может, это тебе померещилось, со значком-то? — спросила Тая, участливо морща нос и заглядывая Тимке в глаза. — Ну, ты нервничал из-за Новицкой и что с кино все обламывается… вот оно и… — Да что я, по-твоему, идиот, что ли! — возмущенно рявкнул Тимка. — Не могу разобрать, что есть, а чего вообще нету?! Сказал: он был горячий! Так, что аж руку жгло! Поняла?!! — Да, да, конечно, поняла, — Тая тут же пошла на попятную. — Ну был и был… Ты дальше-то рассказывай… — А чего — дальше? Дальше опять какая-то сплошная ерунда началась… Сначала мы с Машей полезли в люк во дворе на Гончарной… — Как это?! — ахнула Тая. — Прямо в люк?! И Маша? В чистой одежде?! — То есть, нет, — поправился Тимка. — Сначала приехала скорая помощь, которую непонятно кто и когда вызвал. Там был такой старый лысый дядька с чемоданчиком и молоденькая толстая девушка, наверное, медсестра. И вот они и сказали, что в люк не полезут ни за что. Да они и по правде, кажется, не могли… Стали спасателей вызывать… — Да зачем в люк-то лезть?! — от возбуждения Тая дернула Тимку за рукав. — Ну, там, под землей у нас, живут всякие… Ты не знаешь, что ли? — Кто живет под землей?! — Таины глаза стали просто круглыми, и даже складки на веках куда-то подевались. — У нас в городе под землей никто не жил… Если только крысы… — Ох ты, господи! — Тимка потер ладонью лоб. — Беда с тобой, Тайка! Ну, считай, у нас тоже крысы. Только человеческой породы. Бомжи там, шпана всякая, ребятишки бесхозные, наркоманы… Там же целый город внизу, с переходами, коридорами, комнатами разными, старыми бомбоубежищами. Ну и водопровод, конечно, и канализация, куда дерьмо сливают. Через люки легко попасть можно… В общем, нас с Машей туда, вниз, повел какой-то совсем малек, лет десять если ему есть, так и хорошо. И еще несколько мелких вокруг крутились, они, наверное, вначале и кипеж подняли. Большие-то разбежались все, ведь неизвестно, как все обернется, а кому охота на глаза ментам попадаться, это же статья, да и не одна, если возраст учитывать… В общем, она там уже пеной кровавой исходила, когда мы ее нашли… — Да кто — она-то?! Скажи, наконец! — Девчонка совсем, это и обидно, — сквозь зубы процедил Тимка. — Чуть-чуть того, кто вел, постарше. Может, наших лет, а может… да их ведь, торчков, не разберешь: они все щуплые… — А что с ней случилось? — Да наширялась чем-то — и, видать, припадок, что ли, начался какой… А те все со страху и разбежались. Хорошо, мальки не бросили ее да наши эти… значкисты-терминаторы как-то по своей системе прознали… В общем, подтащили мы ее втроем под люк, в колодец-то уже врачи петлю какую-то специальную спустили, а наверху уже еще несколько этих… Витька Петров из наших и Вадим… взрослый, ты его не знаешь… То есть, как я понять сумел, это такой общий клич был, просто мы с Машкой ближе всех оказались. Она, наверное, знала это как-то, потому и кинулась. Вытащили ее наверх на три счета и — сразу в машину. Там уж не знаю как, но вроде они ей сразу вкололи чего-то, она хоть трястись перестала. Может, в этот раз живая останется… Смешно: когда ее уже погрузили и откачивать начали, спасатели приехали. Такие классные, с сиреной, все в прибабахах, я просто обалдел! — Ну, как бы там ни было, все-таки хорошо, что вы эту девушку спасли! — осознав все сказанное, рассудительно сказала Тая. — Пусть она наркоманка, но, может быть, теперь, как чуть не померла, осознает и перевоспитается. — Щазз! — зло усмехнулся Тимка. — Перевоспитается, как же! — Не знаешь, не говори! — махнула рукой Тая. — Всякое бывает. У нас в городе один человек с самолета без парашюта упал — и то жив остался. И не покалечился даже, только пальцы на ноге сломал. — Ну вот если только так… — как и всегда при взгляде на Таю, Тимкина ухмылка потеряла большую часть своей злобности. — Так я не поняла, в конце концов: вы в кино-то с Новицкой сходили или нет? — требовательно спросила девочка. — Не-а, — махнул рукой Тимка. — Как эту отправили, так еще вместе с Вадимом пошли к Нинке. Это уж я не знаю, через значок или как, потому что эта Нинка Машиной младшей сестры подружка. Там ихний отец допился до зеленых чертей и всех по квартире гонял, а милиция сказала, что вот как он кого убьет или покалечит, так они и приедут. Ну, там уже этот Вадим разбирался, он вообще-то боксом занимается или еще чем-то таким, и плечи у него в ширину, как если меня на бок в длину положить. Я при том просто так был, а Машка Нинку и ейных младших успокаивала и мать валерьянкой отпаивала. А потом уже девять часов было, и я домой пошел… — Да, дела… — сказала Тая и надолго замолчала. Тимка шмыгал простуженным носом и подтирал рукавом. Шарф берег — чистая все-таки вещь. Тая протянула сложенный носовой платок, слегка обсыпанный по краям крошками от печенья. — Возьми, он чистый. — Спасибо, — поблагодарил девочку Тимка и высморкался. — Ну и чего ты про все это думаешь? — Я думаю, что в другой раз Новицкая уже тебе точно про кино не откажет, ей неловко покажется… — Да господи! — Тимка потряс головой. — Девчонки! Я спрашиваю, что ты думаешь про всю эту историю со значками и Чипами и Дейлами, которые как заведенные спешат на помощь?! — Я думаю, что у них должен быть какой-нибудь штаб и нам обязательно надо его обнаружить, — решительно сказала Тая. — Если они, конечно, все-таки не инопланетяне, — подумав, добавила она. — Потому что тогда у них штаб может быть на другой планете. Или в параллельном мире… Слушай, а может, они — это такие программы, вроде как в фильме «Матрица»?! И нам это всем только кажется?!! — Хватит! — прикрикнул Тимка. — Если здесь кто программы, так это, скорее, не они, а мы сами. Я-то уж, во всяком случае, точно — зловредный вирус… Хотя со штабом — это идея неплохая… Это надо обдумать… Это надо… — Тим… — Тая привычно уже потянула за концы шарфа, разворачивая к себе голову приятеля. — Тим, я что-то такое чувствую, но что — не знаю. И это что-то, между прочим, про тебя… Ты вообще как? И что? Тимка, вопреки Таиным предположениям, не обозлился и не стал ругаться, а честно подумал над заданными вопросами. — Я, когда там под землей в этой канализации лазил, — наконец медленно начал он. — То вот о чем подумал. Пацан этот, и девчонка-наркоша, и остальные, те, которые разбежались… Ведь они все когда-то были такими розовыми карапузами с веселыми глазами и толстыми щеками, вот как у тебя, и их кто-то любил, и говорил им: ты — мое солнышко! Куда же оно потом все подевалось?.. Или не любил и не говорил? И оттого все? И вот я тоже… Тайка! Скажи! Тимка ждал ответа. Тая выпрямилась, встала на цыпочки, крепко вцепилась в концы сине-белого шарфа и поцеловала покрытые сухой коркой Тимкины губы. И только потом заплакала. Компьютеры стояли, жадно раскрыв экраны. Тая сверилась с карточкой и села на место под номером семнадцать. Справа от нее сел рыжий мальчик в очках. Слева — Дима Дмитриевский. Его лицо было одухотворенным. По-видимому, мысленно он уже погрузился в решение задач. Тая читала задания и не понимала ровным счетом ничего. Даже то, что у нее, собственно, спрашивают. В общем, чего-то подобного она и ожидала. Но все равно было обидно. Дима и рыжий мальчик, сжав губы, ожесточенно стучали по клавишам. В профиль они были похожи на индейских воинов, вышедших на тропу войны. Будучи человеком старательным и ответственным, Тая аккуратно оформила условия задач и даже нарисовала схему-чертеж к одной из них. Ну и что, что она не знает, как их решать? Время тянулось медленно. Те немногие мысли, которые у нее были, Тая уже безрезультатно проверила, написала очень сомнительный ответ в одном из примеров и очень сомнительную формулу прогрессии, с интересом оглядела зал и затылки финалистов первого тура, отметила красивую лепку на потолке… — Тая, как у тебя? — донесся слева шепот Димы. — Сколько задач решила? — Да никак! — Тая пожала плечами. — Нисколько не решила. Я вообще в них ничего не понимаю. Дима молчал и смотрел на нее с видом Маленького Принца, ответственного за всех, кого он приручил. Тая поморщилась и отвернулась к рыжему. Рыжий кусал губы и вытирал лоб ладонью. Кажется, у него — тоже что-то не получалось. — Тая! — через некоторое время Дима снова позвал ее. Она обернулась. Внизу под столом Димина рука протягивала ей сложенный вчетверо лист бумаги. Тая взяла его и развернула перед собой. Лист был исписан с двух сторон. Там были решения всех восьми задач. Тая с удивлением увидела, что ее формула прогрессии оказалась правильной, зато ответ в примере — неверным категорически. Из восьми задач только в пяти она поняла ход Диминой мысли и не могла им не восхититься. По верху листа мелким почерком, вклиниваясь на свободное от формул место, шло обращение: «Тая! Прости меня за недостойное поведение! Если сможешь простить, то прошу тебя: перенеси эти решения в компьютер, чтобы я знал, что мы недаром с тобой занимались и ты все поняла и запомнила. Д. Дмитриевский». Записка напоминала резолюцию какого-то бредового педсовета. Тая сначала хотела засмеяться и покрутить пальцем у виска, но потом вдруг поняла, что знаток алгоритмов, талантливый математик Д. Дмитриевский попросту не оставил ей выхода. Тогда она разозлилась. Подумала еще немного, покрутила и так, и эдак. Вздохнула. Аккуратно нажимая на клавиши, переписала решения задач. Сохранила. Взглянула направо. Позвала тихонько: «Эй!» Рыжий глянул загнанным взглядом. «Сколько решил?» — спросила Тая. «Три!» — одними губами ответил мальчишка. «Держи!» — Тая снова сложила листок и протянула под столом руку. Рыжий, недоуменно таращась, принял листок мокрыми веснушчатыми пальцами, развернул и тут же с болезненной гримасой изо всей силы треснул себя по лбу. «Дошло!» — усмехнулась Тая. Повернулась к Диме и кокетливо улыбнулась ему. Снег висел, как занавеска в ванной. Люди шли сквозь него, как тени под душем. Обычный школьный двор был похож на съемки фантастического фильма. Кирилл и Дима стояли под ивой у забора, огораживающего недавно залитый каток. — Почему ты мне не сказал? — требовательно спросил Дима у Кирилла Савенко. — Почему не предупредил заранее? — О чем? — Кирилл недоуменно пожал плечами. — О чем я должен был тебя предупредить? — О том, что Роберт не может ходить! — Да зачем? — еще больше удивился Кирилл. — Ну предупредил бы — и что бы это изменило? Ты бы не пошел с ним встречаться? Или заранее купил бы цветы? Что-то еще? — Я бы не чувствовал себя таким идиотом! — крикнул Дима. — Ну знаешь… — Кирилл глянул разочарованно. Диме внезапно и неизвестно отчего стало стыдно. — Что с ним произошло? — тихо спросил он. — Тоже авария, как у Николая Павловича? — Нет, он таким родился, — ответил Кирилл. — У него есть родные? — Да, есть мать, сестра с мужем, племянники. Но он давно живет один. Работает в компьютерной фирме. Ему так удобно… — Кирилл помолчал и добавил: — Берт очень гордый. Не хочет никому быть в тягость. А зря… — Что — зря? — не понял Дима. Независимая позиция Роберта показалась ему крайне достойной. Интересно, как же он один со всем справляется? — Не мне его судить. Но хотя бы из интересов общего дела он мог бы… — Вот с этого места, пожалуйста, поподробней, — попросил Дима. — Насчет общего дела… Просвети же меня, наконец, в чем оно заключается, а то я как-то так и не понял… Кирилл покачал головой. — Я, или Берт, или еще кто-нибудь… мы ответим на все твои вопросы. Обязательно, чуть после. Но что там у тебя с олимпиадой? Расскажи, я же еще не знаю… — Да ничего особенного! — Дима глянул исподлобья, словно проверяя, не издеваются ли над ним. Лицо Кирилла выражало искреннюю заинтересованность. — Пришел, решил задачи, ушел. — Ну и… — Ну и прошел в следующий тур. Придется теперь в Москву ехать, потому что это там. — Здорово! А что там-то будет? — Ну, туда представители от фирм-организаторов-спонсоров приедут. Речи, культурная программа и все такое. А потом — запрут на шесть часов в каком-нибудь зале и все то же: решай задачи. — Слушай, а это правда, что Тая Коровина тоже прошла? — Правда! — Удивительное дело! Ну, ты — это понятно, у тебя эта самая математика из ушей лезет: отец математик, гимназия математическая, и сам ничего себе: способный и соображаешь отменно. Но она-то! Кто бы мог подумать! — Всякое бывает, — Дима пожал плечами. — Не всегда снаружи разберешь… — Это точно, — согласился Кирилл. Помолчали. Потом поговорили о здоровье Голубя и разведении голубей вообще. Потом Дима, рисуя палкой на утоптанном возле забора снегу, объяснил Кириллу, как решать систему уравнений с двумя неизвестными способом умножения. Кирилл, по всей видимости, понял. Потом Кирилл, в свою очередь, попытался объяснить Диме способ, который позволяет ему самому и прочим одноклассникам так быстро и точно передвигаться по классу или на улице. Дима из объяснения не понял ничего, кроме того, что нужно на время представить себя кем-то или даже чем-то другим, и корни всего этого находятся где-то на Востоке. Потом Дима устал общаться, хотя Михаил Дмитриевич и какие-то прочитанные им психологические книги утверждали, что общение на сегодняшний день — главная Димина задача. Ему же, напротив того, захотелось остаться одному в своей комнате и порешать что-нибудь из задачника Сканави. — Послушай, а ты не мог бы в двух словах объяснить, — попросил он. — Что этой вашей «гвардии тревоги» надо, чтобы я сделал? Или мне все показалось, и — вообще ничего? — Нужно, чтобы кто-нибудь заменил Берта. Если у тебя выйдет, то — ты. Если выйдет у кого-нибудь другого, то он. Все равно кто — лишь бы нашелся… — Погоди, погоди, — встревожился Дима. — А зачем, собственно, мне или кому-то другому заменять Роберта? Он что, куда-нибудь уезжает? — Можно и так сказать, — горько усмехнулся Кирилл. — Уезжает, только очень далеко… — В каком смысле?! — Дима поежился, уже угадав ответ. — Он… Кирилл кивнул головой в ответ на невысказанный вопрос. — Но наверняка можно же что-то делать… Хотя бы попытаться… Медицина сейчас… — Понимаешь, все дело в том, что Берт не хочет пытаться, — объяснил Кирилл. — Поэтому я и говорил… Может быть, он просто устал… — Ну и пусть отдохнет!! — Дима вдруг понял, что Берт, непонятный, усталый, прикованный к своему креслу в перекрестье неведомых лучей, с его пальцами-цветами, отчего-то очень близок и дорог ему — я толком не знаю, что он там у вас делает, но это — все равно. Если у нас не могут, то есть же всякие программы лечения за границей, клиники в Швейцарии, ну я не знаю, что еще… — Это огромные деньги, — заметил Кирилл. — Ну и что! Всегда можно что-то придумать! — горячо сказал Дима. — Да что тогда вся эта ваша гвардия, если вы не можете… куда уж тревожнее, чем человек умирает!.. — Берт запретил всем, — сморщившись, как если бы у него болел зуб, сказал Кирилл. — Он хочет уйти, ты можешь понять?! Ася Новицкая, сестра Маши, может быть, и могла бы… но… Берт говорит, чтобы мы не обращали внимания, и все это ерунда, и от одного человека ничего не зависит. Что обязательно будет кто-то другой. И даже если сейчас все то, что он сделал, пропадет, тоже ничего страшного, потому что мы — для будущего… — Да плевать на будущее! — закричал Дима. — Есть сейчас и сегодня. Он сказал, а вы — послушались, да?! Да ты понимаешь, что только вот эти его дурацкие игры — те, в которые я играл, — они же бешеных денег стоят, если правильно найти, кому их продать! — Правда? — заинтересованно спросил Кирилл. — А кому? Ты знаешь? — Тем корпорациям, которые их производят! — твердо ответил Дима. — Я попытаюсь узнать. Здесь через Интернет, и когда буду в Москве… Мне нужны диски с этими играми, но такие, чтобы их нельзя было скопировать… — Сделаем, — тут же откликнулся Кирилл. И добавил, глядя куда-то через забор. — Ты не думай… мы его не послушались… мы тоже пытаемся… но мы просто не знаем, как… — Я попробую узнать, — повторил Дима. — А скажи… в чем я или кто-то другой должен заменить Роберта? — Берт — гений, — равнодушно сказал Кирилл и той же веткой, какой Дима писал решение системы уравнений, нарисовал на снегу солнце с лучами. — Он сделал одну вещь, которой нигде нет. За нее, я думаю, и «Майкрософт» удавился бы. Но он ее никому не продаст, потому что это, кажется, и невозможно. Она как бы компьютерная и как бы нет… — Что за чушь? — раздраженно спросил Дима. Он изнемогал. Это чувство за последнее время сделалось для него почти привычным. — Как это — нигде нет? Как это — компьютерная и не компьютерная? И вообще, время одиночек, делающих свои открытия на коленке, — процитировал он Михаила Дмитриевича, — давно прошло! Кирилл, по всей видимости, цитатой не впечатлился. — Вот ты спрашивал про движения, а я пытался тебе объяснить, — сказал он. — Это то же самое, если рассудить. Смотри. Любая граница условна. Между людьми. Между животными. Между вещами. Между людьми и вещами. Если две металлические пластинки плотно прижать, они срастутся — помнишь, по физике в шестом классе проходили? Если люди долго вместе живут, они друг друга без слов понимают. Или человек и собака. Вот Маша Новицкая с лошадьми, так она и человеческие мысли неплохо читает. Весь мир — одно. Ну так это и значит, что можно куда хочешь переходить, кем хочешь становиться… Если уметь, конечно. Мудрецы всех времен и народов умели, а прочие называли чудом… Дима смотрел устало. Хотелось спросить у Кирилла что-нибудь в духе папы или бабушки. Например: «Кстати, Кирилл, а ты Пелевина читал?» (Пелевина очень ценил Михаил Дмитриевич. Дима и Александра Сергеевна, заинтересовавшись, попробовали его читать, но у обоих не пошло. «Какой-то он поверхностный. По большому счету», — сформулировала бабушка. Внук не очень понял, но на интуитивном уровне согласился с ее оценкой.) — Кирилл, ну при чем тут мудрецы? К больному Роберту и 8 «А» классу? — При том. Мудрецы лет по сорок учились это единство ощущать, а потом переносились куда-то, или по воде ходили, или с синицами разговаривали. Но океан там, или воздух, или синица — это все-таки сильно другое, если с человеком сравнить. А компьютер — он намного проще, чем даже самый простой микроб. К тому же его сам человек и придумал, там все по его мозгам построено. Вот Берт и сделал такую штуку, которая позволяет убрать границу. — Что? — Дима выпрямился. — Какую границу? — Ты еще не понял? — в голосе Кирилла Диме послышался упрек. Как так: математическую олимпиаду выиграл, а таких простых вещей не понимает? — Границ на самом деле нет. Нам кажется. Человек и его вещь — это сравнительно просто. Вот Берт и нашел способ преодолеть границу между компьютером и человеческим мозгом. И сделал это… Несколько секунд Дима молчал. Потом шепотом спросил у Кирилла: — Ты… это серьезно? — Совершенно серьезно, — подтвердил Кирилл Савенко. — Мы все этим пользуемся. Дима закрыл глаза, сполз спиной по забору и сел на снег. Сжал и разжал кулак. С ладони медленно улыбался невидимый Будда. Снежинки падали в сгущающихся сумерках и звучала тихая музыка. «Это музыка снега, — подумал Дима. — Как запах звезд у Маши Новицкой. Все — одно. Границ — нет…» Глава 12 Воздушные колечки с творожной начинкой Борька смотрел боевик. На экране все взрывалось и рушилось и какие-то люди с лицами-кирпичами палили от бедра из толстых, как сардельки, базук. Тимке такие фильмы нравились. Они бодрили. — Тимыч, — угрюмо глядя на экран, позвал Борька. — Подь сюда. Разговор есть. — Чего? — откликнулся Тимка. — Некогда мне, Борь. Дела. Давай потом, а? — Сейчас, — мотнул головой Борька. В тёлевизоре боевик сменила реклама. Ухоженные женщины с улыбками усталых кукол стирали белье новым стиральным порошком и осторожно, маленькой ложечкой, пробовали нежное творожное суфле. Тимка присел на корточки. Вертевшийся под ногами Дружок тут же с готовностью перевернулся на спину. Тимка принялся чесать собачье брюхо. Песик прикрыл от удовольствия глаза и начал тихо похрюкивать. По розовой коже и в редкой шерсти через брюхо наискосок шустро бегали темные, похожие на семена блохи. — Во что ты ввязался, Тимыч? — спросил Борька. — Ты еще мелкий, я тебя предупредить хочу… — Поздно, Борька, пить боржом, когда печень отвалилась, — сказал Тимка. — Погоди, погоди… — Борька привстал на диване. — Я тебе объясню. Ну ладно, допустим, сейчас ты им для чего-то нужен. Но ты же не понимаешь, что они с тобой потом сделают, когда надобность закончится… — Не боись, понимаю, — возразил Тимка. — Только это еще поглядим, как выйдет… — Тимыч! Чего ты один против них?! — А я не один, — твердо сказал Тимка. — Кто ж с тобой? — неподдельно удивился брат. — А черт его знает, Борька! — честно ответил Тимка. — Только кажется мне, что это что-то такое… вроде снега или ветра. Кто ж против них? — А-а-а, — разочарованно протянул Борька. — Фигню гонишь… А я-то подумал… — он подмигнул брату. — Неужели это та жирная свинюшка, с которой ты третьего дня у парадной стоял… Тимка вскочил. Дружок испуганно взвизгнул и откатился под стол. — Ты, торчок недоделанный… — задохнувшись, начал Тимка, обращаясь к брату. В дальнейшей его речи все без исключения слова были непечатными. Борька поднялся с дивана, желая отстоять свой авторитет. Тимка отскочил к креслу, в руке его незаметно появилась наполовину полная водочная бутылка из папашиной заначки. — Не подходи, Борька, убью, — тихо сказал он. — И про Тайку больше не сметь… — Псих недоделанный, — буркнул Борька. — Сдохнешь сам — так тебе и надо. Пусть твоя хрюшка о тебе поплачет. Я лично — не стану. На экране возобновился боевик. Теперь те же люди свисали с разных сторон из дверей летящего вертолета и безостановочно палили во все, что попадало в их поле зрения. Внизу за вертолетом гнались три черные хищные машины, из которых тоже стреляли непонятно куда. «Классный фильм! — подумал Тимка, надевая кроссовки. — Жалко, не удастся до конца досмотреть…» Зина в длинной футболке сидела по-турецки на старом диване и сбивала в тарелке яичные белки. Марина затеяла печь пироги и сейчас у стола раскладывала на противень свернутые восьмерками слойки с корицей. — Маринка, как ты приехала, я уже на пять килограмм потолстела, — укоризненно заметила Зина. — И не есть не могу: уж больно вкусно все… — Зиночка, что ты говоришь, на тебе и не заметно ничего,1— всплеснула руками Марина. — И вообще, должно же у женщины быть тело, не одни же кости… — Да ты знаешь, я на этом не зацикливаюсь, просто скоро ни в одни штаны не влезу. Представь только, какой расход — все новое покупать… — Прости, Зиночка. Ну хочешь, я не буду пироги… — Марина подняла над столом полные белые руки, обсыпанные мукой. Руки были похожи на крылья большой птицы. — Не дури! Что за привычка вечно под других подстраиваться! Делай, как сама хочешь и знаешь. И Таиска твои пироги обожает… Кстати, Марин, ты не думала, что, может, ее надо какому-нибудь врачу показать… Невропатологу, что ли? — Зачем это?! — испугалась Марина. — Таечка здоровая девочка! — Ну что ж она у тебя, как чуть что, так сразу реветь начинает? Хоть в телевизоре, хоть в школе, хоть в книге какая неувязка — тут же слезы градом. Нормально это? Может, травки успокоительные ей какие пропишут… — Зиночка, да ведь я такая же была. Это у нее наследственное, как полнота… — Да брось ты, Маринка! Мы же вместе с тобой росли, родители меня то и дело с тобой, маленькой, оставляли. Я же помню все. Не была ты никогда такой плаксой! Могла, конечно, пореветь, если коленку там расшибешь или обидит кто, игрушку отнимет, но чтобы вот так — по поводу и без повода… — Все было не так, — тихо сказала Марина. — Если я плакала, ты меня дразнила плаксой-ваксой и за косички дергала. Вот я и пряталась от тебя в туалете, а там и… — Да ну! — удивилась Зина. — Надо же! А я думала, что у тебя все детство понос был. Или запор. Даже матери говорила: чего это Маринка столько времени в сортире сидит и… — Не сводить ли ее к врачу? — язвительно продолжила Марина. На одно мгновение стало заметно, что сестры похожи между собой. — Ты всегда искала короткое решение, Зиночка. И, надо отдать тебе должное, обычно находила его. А я… я, если птенчика дохлого видела, так потом целый день могла плакать… Хотя и понимала, что ничего этим не изменю. И Таечка, наверное, такая же… — Мне кажется, что она более деятельная, — заметила Зина. — Реветь-то ревет, но своего не упустит. — Дай-то бог, — вздохнула Марина и вернулась к своим пирогам. Тимка, свободно развалившись, сидел на плюшевом угловом диване и подозрительно смотрел на дощечку, на которой лежали продолговатые рисовые штуки с оранжевыми и темно-зелеными прожилками. Именно здесь, в кислородном суши-баре на углу проспекта Бакунина и Херсонской улицы, должна была состояться встреча. Яйцеголовый с Квадратом явились раньше и заказали еду. Тимка пришел вежливо — опоздав на пять минут. Главных фигур еще не было. — Попробуй, Сатирик, не бойся, это вкусно! — подначил Яйцеголовый. Квадрат сидел на стуле напротив, брал суши пальцами за бока и проглатывал их, как фокусник живых цыплят. — Да что-то уж очень на дерьмо похоже, — с сомнением сказал Тимка. — Лежит такое, аккуратное… — Дикий ты человек, Сатирик! — обиделся за суши Яйцеголовый. — Это национальная японская еда. Больших денег, между прочим, стоит. — Да я же и не говорю, что оно — русское… — мирно согласился Тимка и помолчав добавил. — Подожду еще минут десять и пойду… Дела… — Будешь сидеть, сколько надо, хоть до утра! — рявкнул Квадрат. Тимка не обратил на его рык никакого внимания. — Ты бы уж, Сатирик, не слишком выеживался-то… — почти ласково попросил Яйцеголовый. — А то, понимаешь, может и боком выйти… Из двух вошедших в бар людей Тимка узнал одного — того, которого уже видел в прошлый раз. Другой казался незнакомым. В этот раз боссы держались менее отчужденно — уселись рядом на диван, заказали себе по кислородному коктейлю. Старший, ловко управляясь с палочками, скушал два суши. — И мне тоже этого, с трубочкой и пузырями, — оживившись, попросил Тимка. Квадрат и Яйцеголовый пили пиво. Младший из боссов уточнил заказ. — Ну, рассказывай, Тимофей, — велел старший, когда заказ принесли. — Я все понял, — ухмыляясь, сказал Тимка. — Вам всем надоело толкать наркоту и прочее такое, и потому вы решили перевоспитаться и заняться добрыми делами. Это правильно, потому что, как объяснил мне один иеговист, Просветление может настигнуть любого и в любой момент. Сейчас я вам расскажу, как это у них устроено, и вы, конечно, тоже так сможете… Оба босса, не перебивая, выслушали Тимкин рассказ про говорящие игрушки и прочую помощь униженным и оскорбленным. Квадрат и Яйцеголовый ерзали на стульях, ничего не понимая. Отчаянная наглость Сатирика вызывала у них раздражение, смешанное с восхищенным удивлением. — Новое поколение, — сказал один босс другому, когда Тимка закончил. — Плоды демократического воспитания, — подтвердил другой. — Свобода, будь она неладна. — Ничего, судя по всему происходящему в последнее время, недолго осталось. Скоро опять гайки закрутят, — обнадежил первый и обратился к Тимке: — Где центр? Кто и как всем этим управляет? — Одна моя знакомая девочка думает, что они инопланетяне и на Земле на практике, — сказал Тимка. — И тогда центр может быть на другой планете или в параллельном мире. Там же им и зачеты ставят… А откуда вы вообще про них узнали-то? — Мнение твоей девочки меня не интересует, — терпеливо сказал старший. — А что касается того, откуда мы узнали, так ты что, только себя умным и наблюдательным считаешь? Поверь мне, другие тоже умеют смотреть, думать и анализировать. Но теперь скажи, умный и наблюдательный: что думаешь про них ты сам? — Я думаю, что они сами по себе, ну как Чип и Дейл — белки из мультфильма, — твердо сказал Тимка. — Скажи, Гоша, — сдержанно засмеялся младший из боссов, обращаясь к Квадрату. — Те люди, которые тебе в тот раз за Сатирика морду начистили, они что, правда на белок были похожи? Квадрат перестал есть и угрожающе заворчал. — Двигаются они прикольно, быстрее всяких, которых в кино показывают. Даже глазом заметить трудно, — сказал Яйцеголовый. — Сатирик, тебе еще этот фокус не объяснили? Тимка отрицательно помотал головой. — Вот видишь, получается, — не похожи, — почти ласково сказал старший, аккуратно промокнул губы сложенной салфеткой и доброжелательно добавил: — Но, впрочем, это уже значения не имеет. В любом случае, спасибо тебе, Тимофей. Ты нас здорово выручил. Телефон можешь оставить себе на память. Если ты больше не хочешь ничего поесть или выпить… — А-а-а?.. — растерялся Тимка, который понял, что его прогоняют. — Ваши дела с Гошей и компанией, разумеется, остаются в силе, — уверил старший босс. — Я уже слышал, что ты хоть и самый юный, но едва ли не самый перспективный дилер нашей сети. Ищущий новых путей и с творческим подходом. Мы с Константином желаем тебе удачи и успехов. Правда, Константин? Младший из боссов поспешно кивнул. По-видимому, даже он (не говоря уж о Яйцеголовом и Квадрате) не совсем улавливал суть происходящего. — А что же вы с этим?.. — Тимка нервно схватил с тарелки один из роллов и проглотил не жуя и не чувствуя вкуса — тянул время. — Ты имеешь в виду своих новых друзей и эту детскую АГ-организацию по творению добрых дел? Ну, ты же сам сказал: обдумаем все как следует и начнем перевоспитываться, — душевно улыбнулся босс. — Как же иначе? Тимка молча допил коктейль, поднялся с дивана и, не попрощавшись, вышел из бара. Старший из боссов продолжал улыбаться. — Ну что ж, все вышло, как я и предполагал, — подытожил он, обращаясь к оставшимся. — Наш идиотик перешел на их сторону и теперь запросто, без своего ведома, приведет нас куда надо. И в центр управления всей этой детской благотворительной ахинеей и, главное, к компьютерным программам этого центра или что там у них такое… Гоша и Виталий — ваше дело организовать за ним хвост и постоянно докладывать по телефону, который я вам сейчас назову. Да не вздумайте использовать своих торчков. Для этого дела мне нужны абсолютно вменяемые люди. Осечек быть не должно. — Послушай, Александр, но откуда ты знал?.. — заинтересовался младший босс. — Константин, у тебя было трудное застойное детство золотого мальчика из семьи номенклатурщиков, — печально и назидательно, пряча улыбку, сказал Александр. — И потому ты хронически недооцениваешь людей. Люди — лучше, чем ты о них думаешь. Опираться на человеческие пороки — корысть, страх и так далее, — это низший уровень управления людской биомассой. Высший уровень опирается на достоинства. Если хочешь чего-нибудь достичь, запомни: каждый богатый дегенерат в глубине души мечтает выступить в роли благородного рыцаря. А каждый нищий дегенерат — в роли благородного разбойника (потому что, в отличие от богатого дегенерата, ему сначала нужно раздобыть деньги на проявления этого самого благородства). Думаю, не надо объяснять присутствующим, к какому из упомянутых классов относится наш славный Тимофей… То есть все будет по-честному: он, движимый лучшими чувствами, переметнулся от нас, злобных и неблагородных, а мы обведем его вокруг пальца и решим тем самым свои задачи… — Ловко, — согласился Константин. — Учись ценить хорошее в людях, — вздохнул Александр. — Своего ума нет, так ты бы хоть книжки читал или фильмы смотрел, ей-богу, — «Крестный отец», «Баллада о Робин Гуде», «Достояние республики»… В конце большой перемены Тая, что-то энергично жуя, подошла к Тимке. Проглотила, перехватила голодный Тимкин взгляд, достала из сумки еще одну слойку с джемом, протянула мальчику: — На, съешь. Учти, от сердца отрываю. — От желудка, не путай, — поправил Тимка, широко разинул мелкозубастую пасть и откусил от булки сразу треть. — Ничего страшного, если похудеешь немного. Тая тяжело вздохнула. — Тим, у меня сегодня с Дмитриевским решительный разговор. Пойдем со мной, а? — Морду придется бить? — деловито поинтересовался Тимка, выразительно поддергивая растянутые рукава свитера. — Да нет, ты что! — Тая замахала руками, как старый вентилятор, и скорчила возмущенную гримасу. — Ты, Тимка, прямо бандит какой-то из фильмов про перестройку! Я же совсем не про то! Ты мне нужен просто для моральной поддержки. — Для моральной поддержки. Ага, — сказал Тимка несколько обескураженно. — А о чем базар-то? — Он хочет, чтобы я в Москву ехала. На олимпиаду. — Ну, правильно хочет. Надо ехать. Вдруг выиграешь? На деньги подымешься. Или что там за приз-то? — Тим, ты ничего не понимаешь. Я не могу ее выиграть. — Ну и не выиграешь, тоже ничего. Москву поглядишь, пожрешь там на халяву, в гостинице поживешь. Там ботаники кругом, вроде Дмитриевского, это я понимаю, но тебе же не детей с ними крестить. Я бы лично согласился, несмотря на ботаников. — Тим, я не могу туда ехать, — Тая закусила губу. — Не можешь — не надо, — тут же согласился Тимка. — Только не реви. — Вот! — Тая подняла указательный палец. — Я тебя потому и прошу со мной пойти. А не то, ты же меня знаешь, я сразу реветь начну, и — какой тогда разговор! — Ладно, пойду, — согласился Тимка и плотоядно переиначил по-своему: — Ты реветь начнешь, а тут я Дмитриевскому — сразу в морду! — Дурак! — Тая вынула из сумки учебник по физике и стукнула им Тимку по голове. — Если Новицкая с Димой в кино ходила, так это ничего еще не значит… — Сама дура! — Тимка запихнул в рот остатки булочки, вырвал у Таи учебник. — Толстая притом! Попытался стукнуть девочку. Тая увернулась с неожиданной ловкостью, отскочила, показала Тимке язык. Круглая рожица с прищуренными глазками и высунутым розовым языком была так уморительно забавна, что Тимка не выдержал и захохотал. Тут же подавился булкой и закашлялся. Тая встревожилась, подбежала, застучала по тощей Тимкиной спине. — Да поди ты, Тайка! — с трудом продышавшись, сказал Тимка, утирая выступившие слезы. — Кого хочешь до кондрашки доведешь! Как это еще Дмитриевский с тобой занимался и не рехнулся вообще — ума не приложу. И зачем ему, чтобы ты с ним в Москву ехала? Может, он в тебя это… Тая с визгом кинулась на Тимку. Тимка бросил учебник на пол и, прикрывая голову руками, побежал прочь. Положительная Тая, естественно, остановилась и подняла упавшую книгу. — Папа, а кто сейчас производит компьютерные игры? Михаил Дмитриевич подумал, вспоминая. — Я думаю, специальные фирмы. И люди, которые на них работают. — А если у кого-то есть новая компьютерная игра, то кому и как он мог бы ее продать? — Я думаю, твой вопрос сейчас уже неактуален. Современные игры настолько сложны, что каждую из них наверняка производит целый коллектив программистов… Или ты имеешь в виду идею для новой игры? — Нет, я имею в виду уже готовую игру… Ее можно продать? — А почему это тебя вдруг заинтересовало? Ты решил попробовать себя в качестве… в качестве кого? — По всей видимости, это называется дилер, — улыбнулся Дима. — Я понял, папа: ты ничего по этому поводу не знаешь. Извини за беспокойство. — А теперь в кафе пойдем! — решительно сказал Тимка. — Тебе фильм-то как, понравился? — Понравился, — кивнула Маша. — Стреляли мало, и разговаривали, и про любовь. Нормально. — А мне нравится, когда стреляют, — сказал Тимка. — Особенно из гранатометов или из базук. Обалденно получается. И еще если на машинах красиво гоняются, и они там везде летают, взрываются и все такое. Я, как 18 исполнится, обязательно себе машину куплю. — И будешь на ней гоняться, летать и взрываться? — усмехнулась Маша. — Да нет, зачем же? — возразил Тимка. — Это пускай в кино, им за то и деньги платят. Я… Я на ней путешествовать поеду. На озеро Байкал. Поедешь со мной? Сказал — и испугался. Сейчас честная Маша ответит: «Спасибо, Тимофей, но с тобой что-то не хочется». И что тогда? — Не скажу, потому что это еще нескоро, — улыбнулась девочка. — Сначала дожить надо, посмотреть, как все будет. Только почему именно на Байкал? — Там красиво. Я на картинке в журнале видел. Зеленые елки, желтые маки и синие горы. Потому… — А-а… В кафе симпатичная девушка в брючках и в передничке принесла большое красивое меню, весело оглядела Тимку и заговорщицки ему подмигнула: держись, мол, парень! Тимка с уверенностью, которой вовсе не испытывал, подмигнул ей в ответ: все будет в шоколаде! — Выбирай, что хочешь, — сказал Маше. Маша выбрала себе апельсиновый сок и самое дешевое пирожное — песочное. Тимка не стал спорить, просто заказал еще вдобавок салат «Цезарь» и самый красивый и дорогой десерт — из фруктов, сбитых сливок, ванильного крема и шоколада. Он знал, что девчонки любят сладкое. Себе Тимка взял кофе, горячий салат из курицы и шоколадный кекс. Хотел было заказать пива, но по лицу девушки-официантки понял: не даст. Маша внимательно выслушала Тимкин заказ, внимательно поглядела на мальчика, но спорить тоже не стала. «Вот и славно! — с облегчением подумал Тимка. — Умная все-таки девчонка. Тайка бы наверняка истерику устроила». — Откуда у тебя столько денег, Тимка? — спросила Маша, маленькой ложечкой доставая клубнику из высокого бокала с десертом. — Не боись, не украл, — усмехнулся Тимка. — Заработал честным трудом. — Правда заработал? — в янтарных глазах Маши плеснулись искренние уважение и интерес — бальзам на Тимкину израненную душу. — А как это можно, скажи, Тимофей? Что надо делать? Я вот, например, смогла бы? Тимка вздрогнул и опустил глаза. — Нет, Маша, — хрипло сказал он. — Ты это не смогла бы. Никаким разом. Поверь мне. Но… зачем тебе? Тимка спросил и тут же смутился от своих слов. Что это он спрашивает, как училка начальных классов?! Зачем девочке деньги? — нашел вопрос! Разумеется, на всякие их, девчоночьи, необходимые штуки, которых у родителей просить не станешь. Тем более, что их — три сестры, и все школьницы, а старшая — такая… такая, что вообще… Но Маше, по всей видимости, Тимкин вопрос вовсе не показался странным. — Я, ты знаешь, занимаюсь конным спортом. Мне это всегда нравилось, я бы хотела и дальше. Но там, знаешь, все такое дорогое… Я Дине сейчас за уроки и за лошадь не плачу, а как бы на конюшне отрабатываю. Но это ведь не так на так, я же понимаю, да и у самой Дины лишнего нет, она все, что зарабатывает, на лошадей тратит… И еще я бы свое седло хотела, и еще… Мне сейчас Ася кое-что купила — хлыстик, шапочку жокейскую, сапоги, так это такие деньги, мне стыдно просто, понимаешь… — А у Аси-то деньги откуда? Она ж тоже еще в школе учится, — спросил Тимка и покраснел, сообразив, что и этот вопрос может оказаться весьма двусмысленным. Но для Маши Новицкой двусмысленностей, кажется, не существовало в природе. — Ты Асю видел? — спросила она. — Ну так вот. Она еще в прошлом году, в семнадцать лет, конкурс красоты выиграла. Потом в рекламе снималась и на подиуме пробовала, но там как-то не получилось пока, потому что как бы несовершеннолетняя и интриги. Но это после все и так, для денег как раз. Главное для нее — это танцы. Ты не видел, как она танцует… У нее теперь даже свой менеджер есть, Игорь, — она мне рассказывала! — с гордостью добавила Маша. — Менеджер? — усомнился Тимка. — Да! — твердо сказала Маша. — Только так. Ася такая всегда была… она если чего решила, так добьется любой ценой… — Эт правильно, — одобрил Тимка и доел шоколадный кекс. Потом они еще некоторое время степенно обсуждали будущую карьеру Аси, музыку и кинофильмы. Тимка заказал себе еще кофе (хотя во рту уже жгло от горечи), а Маше — еще сока и чизкейк. Девушка-официантка исподтишка показала Тимке большой палец. Тимка криво улыбнулся ей в ответ. «Интересно, — думал он. — Почему с толстой Тайкой Коровиной я могу говорить о чем угодно, а с Машей никак не получается?.. Зато Тайка как раз расшаркивается с Дмитриевским… Чего же это все такое, а?» — Ты чего такой печальный? — спросила Тая. Дима поморщился от досады. Он всегда тщательно следил за выражением своего лица, но, несмотря на это, Тая Коровина каким-то непостижимым образом всегда угадывала его настроение. Отнекиваться показалось глупым. — Эмиль все никак не поправляется, — сказал Дима. — Ему уже и операцию сделали, а лучше не становится. — А кто это — Эмиль? — спросил Тимка. Тая смотрела испытующе, наклонив голову. — Один маленький мальчик, — ответил Дима. — В этой школе учится в первом классе. — В первом? — переспросил Тимка. — Да, не повезло. Но, может, еще ничего… Маленькие — они живучие. Почти как собаки. Дима пожал плечами. Тимкина логика не достигла его разума. Тая и Дима сидели на подоконнике полуподвального окна, около входа в бомбоубежище, давно приспособленное для хранения всякого школьного барахла. Дима держал в руках сборник задач по геометрии, как будто это был его верный друг. Тая жевала чипсы с сыром, которые доставала из большого пакета. У стены, возле самой двери, стоял физкультурный козел с отломанной ногой. Верхом на нем сидел Тимка Игнатьев. — Дима, я хочу тебе твердо сказать, что в Москву я не поеду, — заявила Тая. — Хочешь чипсов? — Не хочу. Твердо сказать — это замечательно. А Тимофея зачем привела? — Тим, а ты хочешь? — Я хочу, — сказал Тимка, сунул руку в пакет и загреб сразу целую пригоршню. — Тимка мне нужен для моральной поддержки. С ним мне легче сосредоточиться. — Для поддержки? А разве я на тебя нападаю? — Нет, но я все равно не поеду. — Да чего ты к ней пристал, Дмитриевский? Не хочет, пускай не едет, тебе же головняка меньше. Ты же туда чего? — задачки едешь решать. Есть там Тайка, нету Тайки — тебе должно быть глубоко фиолетово… — А если она мне тоже… нужна для моральной поддержки? — спросил Дима. — Вот как ей — ты? Если я без нее тоже не смогу как следует сосредоточиться… на решении задач? Тая, видимо, растерялась. Завертела круглой головой и быстро, как кролик, зажевала чипсы. Тимка пришел ей на помощь. — Да ты же, Дмитриевский, сам из Москвы приехал! — вспомнил он. — Это твой родной город. Какая ж тебе, к чертям собачьим, поддержка! У тебя же там наверняка кореша-ботаники остались. Все в очках и с задачниками под мышкой… Тая тем временем пришла в себя. — И с тобой Михаил Дмитриевич поедет. Туда же, на последний тур, — с сопровождающим. В правилах было написано. А мне Александра Сергеевна сказала… — Ну да, в Москве от отца только и дождешься, — вздохнул Дима. — Его самого поддерживать придется. Он и вообще ехать отказывался. Но не ехать же мне на олимпиаду по математике с бабушкой — это вообще курам на смех. Я бы, конечно, и один мог, но… — Мне кажется, что Александре Сергеевне это понравилось бы — съездить в Москву на олимпиаду, — задумчиво сказала Тая. — Она бы обязательно взяла с собой Фаину… — И фикус, — усмехнулся Дима. — То-то была бы картинка! — А чего с твоим отцом-то? — спросил Тимка. — Ничего особенного, — сказал Дима. — Просто в Москве моя мать от него сбежала к другому, который побогаче и от мира сего, а детей они поделили по-честному. Я достался папе, потому что у меня математические способности и за мной ухода меньше. — Ничего себе! — присвистнул Тимка. — А матери с любовником кто достался? — Матери достался мой младший брат. Он сейчас в третьем классе. — Ага. А как же вы тут, в Питере… — Просто отец тогда быстренько, чтобы поменьше переживать, сбежал из Москвы в Питер, к своей матери. К тому же его здесь пригласили в Политехнический институт, преподавать. Я в своей гимназии даже год не успел закончить, так у них все завертелось. Сдавал экзамены экстерном… — Да уж. А мать-то у тебя вообще кто? Небось, домохозяйка? — Нет, она, вообще-то, скрипачка, в оркестре играет. — Ах, вот как! Отставленная от разговора Тая сочно хлюпнула курносым носом. — Тайка! Не сметь реветь! — прикрикнул Тимка. — А у меня, между прочим, отец вообще умер! — трагическим тоном сказала девочка. Дима церемонно склонил голову. «Сейчас выразит соболезнования», — подумала Тая. — А от чего помер-то? — спросил Тимка. — Нестарый же еще мужик должен был быть. Пил, что ли? — Нет, — Тая помотала головой. — Пил он как раз мало и редко, меньше, чем другие. Папа был военный, по званию — подполковник. И все делал как надо, по уставу. И с недостатками боролся. У других и у себя тоже… Он от инфаркта умер. Все отказывался скорую вызывать, говорил: «Чепуха, само пройдет…» Врачи потом говорили: «Не исключено, что, если бы не упустили время, больного можно было спасти…» — Ну пореви, пореви… — сдался Тимка. — А вот и не буду! — Тая упрямо выпятила нижнюю губу. — Мама тоже там, в Сибири, не смогла, как и у тебя папа, Дима. Мы нашу квартиру продали и сюда приехали, к тете Зине, маминой старшей сестре. Тут нам повезло — купили комнату в той же квартире, в которой она живет… А только я по Сибири все равно скучаю… И по подружкам своим… — Да-а… — раздумчиво произнес Тимка. — Всякое в нашей жизни бывает… Тебя вот, Дмитриевский, мать бросила, а у тебя, Тайка, отец умер. Зато поглядите, как мне-то, Тимке Игнатьеву, подфартило — у меня и папаша жив-здоров, никуда не пропал, каждый день домой на рогах приходит, и мамаша на месте — кормит, поит, пилит, — и даже старший брат, чтоб ему провалиться, имеется в наличии… Сечете, какой я офигенно счастливый?! В завершение тирады Тимка длинно и нецензурно выругался. Тая и Дима одинаково поморщились. — Что, самые умные, да? Самые чистенькие?! — окрысился Тимка и тут же усмехнулся. — А вот скажи, Дмитриевский, ты сахар в чае какой рукой размешиваешь, правой или левой? — Правой, — ответил Дима и уточнил: — Я вообще правша. — Вот и дурак выходишь! — засмеялся Тимка. — Зачем же чай рукой мешать? Горячо ведь! У нормальных людей для этого ложечка имеется! Этот небольшой зал на окраине Веселого поселка Тимка отыскал почти наобум, по случайным обмолвкам Яйцеголового, но теперь был своей находкой ужасно доволен. Трудно наверняка сказать, что было раньше в этом обшарпанном помещении — овощехранилище, гараж для какой-нибудь специальной техники или что-то еще. Теперь же неизвестные Тимке, но наверняка весьма предприимчивые люди оборудовали посередине высокого зала что-то вроде огороженного канатами ринга, повесили под ребристым потолком сильные лампы, похожие на прожектора, и поставили рядами впаянные в бетон скамейки. В обычные дни зал стоял пустым и заброшенным, а железные двери были заперты на огромный висячий замок. Но регулярно, в известное заинтересованным людям время, в данном помещении происходили всяческие бои совсем без правил. Собачьи, мужские и даже женские. Кто и как распространял билеты на подобные зрелища, Тимка не знал. И существовали ли вообще эти билеты? Его самого пускал охранник за отдельную плату. И дальше не трогали. Все, кому надо, знали, что щуплый парнишка в «зенитовском» шарфе пришел сюда не глазеть, а работать. Бизнес есть бизнес. Бизнес на любителях острых развлечений получался весьма выгодным. Завсегдатаев Тимка уже знал в лицо и по кличкам. Да и они легко его узнавали. Во время выступления бойцов зрители, не особенно торгуясь, брали все: и «минералку», и «скорость», и «желтых кенгуру», и «синих птичек», и даже дорогие «белые Версаче». Если удавалось разузнать программу заранее, Тимка предпочитал ходить на мужские бои. Женщины, подскакивающие в грязи, лупящие друг друга по мордасам и тягающие друг друга за волосы, казались ему противными до тошноты. А боевых псов было откровенно жалко — людям устроители все-таки не позволяли убивать друг друга до смерти, а на собак и это правило не распространялось. Другое дело мужики — на них Тимка обычно не обращал внимания, стараясь только кожей улавливать самые напряженные моменты схваток, в которые его «товар» уходил успешнее всего. Завсегдатаев боев Тимка скучливо презирал, тем самым оправдывая теоретические построения старшего наркобосса Александра, который призывал своего младшего товарища думать о людях лучше. Одно дело продавать «минералку», «колеса» или даже траву школьникам. Это, если как следует подумать, очень даже нехорошо. Тимка этого и не делает. И не станет делать никогда. Совсем другое дело — вот эти, которые орут под синим светом прожекторов, раззявив зубастые пасти и вылупив зенки на то, как специально обученные собаки разрывают друг друга на кровавые клочки. Этим можно. Этих не жалко. Позиция «благородного разбойника» в действии. Браво, Александр! По природе своей Тимка был азартен. В тотализатор, который, разумеется, присутствовал в зале, он, конечно, не играл. Да кто бы ему и позволил! Но сам для себя, бегло взглянув на соперников перед началом боя, Тимка каждый раз загадывал на кого-нибудь из них и искренне радовался, если выигрывал именно «его» боец. При этом, не отдавая себе отчета, он обычно желал победы тому из противников, кто по тем или иным признакам выглядел более слабым. В этот раз Тимка загадал на низенького крепыша. Соперник был выше его почти на голову, к тому же явно старше, и все это вместе казалось откровенно нечестным. «Пусть победит коротышка!» — не колеблясь, решил Тимка. Бойцы до начала боя носили маски и выступали под кличками, которые и объявлял на ринге судья. Соперник крепыша носил претенциозную кличку Терминатор. Тимка усмехнулся. Крепыш назывался Гвардеец. Кличка Тимке понравилась. — Гвардия, вперед!!! — приветственно проорал он в общем реве и стал, прижимая к себе сумку, привычно пробираться в задние ряды, где сидела молодая и потому особенно нуждающаяся в стимуляции публика. Терминатор явно пришел в бои без правил из борцов. Сразу после команды «бокс» он, как кабан, кинулся на противника, стремясь схватить его и бросить на пол. Гвардеец пытался избежать сближения, бил по ногам и в корпус — чем явно выдавал свое боксерское происхождение. После первого падения в партер Терминатор валял противника как хотел. Уже в первом раунде понимающие люди и те, кто привык к более цивилизованным поединкам, ждали, что секунданты Гвардейца выбросят полотенце или рефери объявит технический нокаут. Не произошло ни того, ни другого. В перерыве коротышка выглядел вяло, хотя помощники всячески старались привести его в чувство. Кровь стекала по скуле, один глаз заплыл, губы безобразно распухли, по-обезьяньи длинные руки безжизненно висели. Терминатор в своем углу картинно поворачивался и всячески демонстрировал бодрость поклонникам и тем, кто поставил на него деньги. Поклонники зверино ревели. Торговый день у Тимки выдался один из лучших. Товара почти не осталось, а деньги уютно лежали в застегнутом на две молнии набрюшнике. — Гвардия не сдается! — бодро, во всю силу легких выкрикнул Тимка, подобравшись поближе к рингу. Ему искренне хотелось удачи для коротышки. Как-то расслышав Тимкин крик в общем вое, Гвардеец приоткрыл один глаз и взглянул на мальчика. — Вадим!!! — присмотревшись, потрясенно ахнул Тимка. — Что ты здесь делаешь?!! — А ты? — едва шевельнув губами, спросил коротышка. Тимка опустил глаза, сжал кулаки и вонзил грязные отросшие ногти в ладони. Его и без того некрасивую физиономию перекосила мучительная гримаса. — Я понял, — негромко сказал он, уверенный в том, что Вадим слышит и понимает его. — Ты здесь для денег. А деньги — для Аси. Чтоб доказать ей и с ней быть. Как я для Маши… Я продаю здесь «минералку», Вадим. Ты знаешь, что это такое? Я знаю: за каждый выигранный бой — два куска. Но он же тебя изувечит, Вадим! Он старше лет на десять! Нельзя! Откажись… — Пошел вон, щенок! — рявкнул на Тимку секундант Вадима. Вадим медленно покачал головой. — Эти деньги не для Аси, Тимка. Она сама… Деньги для Роберта… — Какого еще Роберта?! — пронзительно заверещал Тимка и умоляюще сложил руки перед грудью. — Вадик, миленький, я тебя прошу, откажись сейчас, скажи им, что не можешь… — Да я сейчас тебе, паскуде малолетней, башку откручу! Секундант или тренер, свирепо вращая глазами, полез под канат. Тимка поспешно сиганул в сторону. Во втором раунде в партере Вадим ударил расслабившегося и уверенного в скорой победе Терминатора головой в «солнечное сплетение» (соотношение ростовых показателей делало такой удар весьма перспективным), вырубил его на несколько секунд, вскочил, прыгнул сверху и провел болевой залом. Судья признал безусловную победу Гвардейца. Тимка пытался пробиться к Вадиму, но служащие боев его не пропустили. Когда Тимка рысью бежал через пустырь к автобусной остановке, его остановили двое парней в низко надвинутых черных шапочках. Показали нож, зафиксировали, быстрым движением распахнули куртку, перерезали ремень набрюшника и забрали его себе. Потом швырнули в раскисший снег с грязью и лениво, больше для порядка, пару раз двинули в бок мягкими носками зимних кроссовок. — Это чтоб не выеживался попусту! — шепотом пробормотал на прощание один из парней. — Скромнее быть надо! Тимке показалось, что он узнал голос Яйцеголового, но окончательной уверенности не было. Как не было и денег, большую часть которых следовало отдать не позднее следующей недели. В Москве Тае понравились Красная площадь и воздушные колечки с творожной начинкой. Они продавались почти в каждом ларьке. Рыжий очкарик, который смешно всем представлялся: Кац Марк (его потом так все и звали, не сокращая ни имя, ни фамилию), покупал ей колечки по первому требованию и вообще исполнял все желания Таи. При этом никогда не терял бодрости, во всем видел хорошее и смотрел на мир широко открытыми рыжими глазами. Почти в самом начале знакомства он торжественно заявил Тае, что ему лично очень нравятся полные девочки и совершенно не нравятся худые. При этом сам Кац Марк был длинным, худым и подвижным, как рыжие мокрицы, живущие под ванной в питерской квартире тети Зины. — Мне за тебя так свезло, так свезло, — захлебываясь, объяснял он. — Я-то сам всего три задачи и решил… — Так и что толку? Здесь-то, в Москве, что ты, что я — ничего, считай, не решили… — недоумевала Тая. — Я одну из четырех точно-таки сделал, — поправил Кац Марк. — Да ведь и не в том дело! Мне еще за ту, городскую олимпиаду родители обещали ноутбук купить. Свой собственный. Если в следующий тур пройду. И я таки только благодаря тебе и прошел, и они таки мне его купили! А теперь мне хоть и вовсе трава не расти! — Да я ж тебе рассказывала, — уставая от бодрой экспрессии Кац Марка, вздыхала Тая. — Это не я все решила, а Дима Дмитриевский… — Да мне-то ты бумажку дала! — возражал Кац Марк. — А Дмитриевский твой меня и остальных вообще мелко видит, ходит, как будто игрушка заводная, и на ходу задачи решает… — У него здесь, в Москве, семейные сложности, — вступилась за Диму Тая. — А скажи мне: у кого их таки нет? — философски вздохнул рыжий. — Вот у меня семья восемь человек, не включая лежачую в отключке прабабушку, думаешь, все просто, да? — Неужели восемь?! — ахнула девочка. — С прабабушкой — девять? С ума сойти!.. Пожалуй, ты прав, у всех что-то есть, — подумав, вынуждена была согласиться Тая и закручинилась, вспомнив о своих собственных сложностях. — Не переживай, прорвемся! — засмеялся Кац Марк («У него даже смех рыжий!» — подумала Тая). — Хочешь еще колечко с творогом? На торжественном собрании, которое состоялось в последний день их недельного пребывания в Москве, на сцену вышли три представителя трех иностранных фирм. Красиво одетая женщина-администратор представила гостей и объявила об окончании международного математического конкурса. Высокий японец в строгом костюме держал в руках запечатанный конверт. Толстый американец улыбался огромной ослепительной улыбкой. Серьезный немец оглядывал зал из конца в конец и, казалось, подсчитывал в уме его объем. Постепенно все затихли, только журналисты щелкали фотоаппаратами и стрекотали видеокамерами. В наступившей тишине японец медленно разорвал конверт, вынул оттуда сложенный лист бумаги и протянул его американцу. Американец заглянул в листок, потом вскинул руку с ним вверх и весело захохотал, как будто чему-то обрадовавшись. — Дорогие мои! — на ломаном, но вполне понятном русском языке крикнул он. — Сейчас мы будет приветствовать победителев! Первое место: Дмитри Дмитриевски! Санкт-Питерсбург! Зал взорвался аплодисментами. Тая заплакала от счастья и спрятала лицо на груди Марины, тоже очень растроганной успехом Таечкиного одноклассника. Кац Марк рядом с ними вскочил, показывал «викторию» и от души вопил «ура!». Где-то в середине зала питерская группа поддержки размахивала сине-белым флагом «Зенита». Веселый американец в восторге дирижировал происходящим. Японец едва заметно морщился. Дима, прямой и бледный, в строгом костюме с галстуком, заколотом старинной булавкой с рубином, вышел на сцену. Американец затряс ему руку так, как будто хотел ее оторвать, и сунул небольшую, но, по-видимому, довольно тяжелую статуэтку — приз. Потом обнял мальчика и гулко похлопал по спине. Немец вручил Диме целую пачку каких-то дипломов и сертификатов, пытаясь быстро что-то объяснить. Переводчик шагнула вперед, но Дима поблагодарил и сделал отрицательный жест: «Я понимаю». Японец смотрел на Димино бесстрастное лицо с явным одобрением. — Жалко, что Александры Сергеевны здесь нет, — вслух сказала Тая. — Интересно, а его мама и брат пришли? — Ну конечно, пришли! — с уверенностью сказала Марина. — Как же иначе? — А то! — подтвердил Кац Марк. — Был бы я такой умный, так мои бы все явились, в полном составе. Даже годовалую Сонечку принесли бы и тетю Цилю из Германии вызвали — чтоб смотрели и гордились! Тая ничего больше не сказала. Во время фуршета, несмотря на подначки Кац Марка («Ты его таки будешь поздравлять или нет?!»), она смотрела на Диму издали. Вокруг него и двух других мальчиков, занявших второе и третье места, толпились журналисты, какие-то девочки и взрослые люди. Поздравляли, завали вопросы, фотографировали… Неожиданно Дима сам выбрался из тесного кольца, закрутил головой и, заметив в толпе огненную шевелюру Кац Марка, двинулся в их сторону. Тая смотрела в пол. Дима вежливо поклонился Марине, поздоровался с рыжим мальчиком и его родителями, а потом вручил Тае огромный, похожий на декоративное колесо букет в гофрированной обертке. — Наша с тобой традиция, понимаешь ли, — сказал Дима, щелкнул каблуками и улыбнулся совершенно по-человечески. Вслед этому жесту подоспевшие фотографы защелкали своими фотоаппаратами. Низенькая толстенькая девочка с ярким румянцем и большим, едва ли не в половину ее роста, букетом в руках смотрелась презабавно. Особенно рядом с аристократического вида мальчиком-победителем, который и вручил ей свой букет. Пикантно, пикантно… — Спасибо тебе, Дима, — сказала Тая, спрятала лицо в душно пахнущие цветы и заплакала. Ей было совершенно ясно, что Димина мама на торжество сына не пришла. Иначе он, несомненно, вручил бы букет ей. Глава 13 Новый год с камином — Михаил, объясни мне все еще раз, с самого начала и так, чтобы я поняла, — попросила Александра Сергеевна. Пожилая дама стояла у окна, отвернувшись от сына. Ее пальцы, вытянутые на чисто вымытом подоконнике, слегка дрожали. В крупном александрите кольца играли бирюзовые и розовые блики. Вольфганг твердо касался веткой плеча хозяйки, обеспечивая необходимую ей поддержку. Дима прятался в противоположном углу гостиной, но на него никто не обращал внимания. Фаина расчетливо сидела на коленях у Димы и, шевеля черным носом, пыталась всунуть мордочку в карман его толстовки. Там лежало забытое кокосовое печенье, которым угостила Диму на перемене Тая Коровина. — Дима оказался самым молодым из победителей. Двое других ребят существенно старше — один уже учится в Москве на первом курсе МИФИ, а другой — в этом году заканчивает математическую спецшколу в Новосибирске. Поэтому их сертификат проще — оплата высшего образования за рубежом, в выбранной ими стране. Новосибирский школьник и его родители уже выбрали Японию. Это понятно — помимо всего прочего, в его внешности явно проглядывают азиатские мотивы. Москвич пока колеблется… — Меня интересует наш Дима, — сухо напомнила Александра Сергеевна. — С Димой, которому всего тринадцать, конечно, ситуация сложнее. Но здесь надо учесть и то, что те двое юношей победили, решив больше двух третей представленных в их возрастной группе заданий. И только Дима, единственный, решил все задачи. К тому же не своей, а более старшей возрастной группы, соответствующей 10 классу… — И что же из всего этого проистекает? — Пока мы были в Москве, мне сделали несколько предложений. — Тебе? Или все-таки Диме? — Дима — несовершеннолетний по законам любой из участвующих в происходящем стран. Разумеется, его интересы представляю я, отец и опекун. Но я дважды не оговорился. Узнав из Диминой анкеты мое имя и специальность, деловые люди быстро навели справки. Как ты знаешь, я участвовал в нескольких международных конгрессах, у меня довольно много печатных работ в зарубежных источниках, еще больше ссылок… Так что предложения поступили и мне лично. — Эти предложения подразумевают ваш с Димой немедленный отъезд… куда? — В первую очередь, конечно, речь идет о Штатах. Конкретно — Калифорния. Мне там обещан трехгодичный контракт, который подразумевает возможность и преподавательской, и научной деятельности. Дима же будет учиться в специальном колледже. Потом — университет по выбору. Здесь-то и вступит в силу выигранный им сертификат… — Это все сыр, — презрительно фыркнула Александра Сергеевна. — А где же мышеловка? — Мышеловка, если тебе угодно так выразиться, заключается в том, что после окончания образования Дима остается в той стране и заключает трудовой контракт с той фирмой, которая оплатила его образование. Все прозрачно и вполне логично. Государство и даже отдельные фирмы, которые думают о своем будущем и смотрят достаточно далеко вперед. Тебе это чем-то не нравится? Да, кстати, я забыл, есть еще весьма существенный бонус, который мы с ним получим, если… — Ты уже все решил, Михаил? — спросила Александра Сергеевна. — Ты думаешь, что чем дальше ты успеешь убежать… — В первую очередь я забочусь о сыне! — повысил голос Михаил Дмитриевич. — И о его будущем. Согласись, что стабильность нынешнего режима, целиком выстроенная на высоких ценах на нефть и газ, всем здравомыслящим людям кажется… скажем, несколько сомнительной. Никто не поручится, что через год-два не упадет новый железный занавес… — Что ж — все повторяется, — пожала плечами Александра Сергеевна. — Так устроен мир. И твои слова — знакомая песня. В 1919 году родственники умоляли твоего прапрадеда и полного тезку Михаила Дмитриевича Дмитриевского навсегда покинуть советскую Россию и уплыть в прекрасный, свободный мир на одном из последних пароходов. Они убеждали его, что, несмотря на всю славную историю рода, теперь наступает конец всему и служить дальше этому кровавому и подлому режиму, поддержанному восставшей чернью, он все равно больше не сможет. Знаешь, что он им ответил? — И что же он ответил, бабушка? — подал голос из своего угла Дима. Впервые в жизни ему вдруг стало интересно, как поступил и объяснил свой поступок один из Дмитриевских-предков. Александра Сергеевна торжественно выпрямилась. Рядом с ней согласно шевельнулся и выпрямил ветви Вольфганг. — Он сказал: «Дмитриевские не служат режиму — Дмитриевские служат России!» — Демагогия! — вскрикнул Михаил Дмитриевич и вцепился обеими руками в волосы. — Это же демагогия, мама! — За эту «демагогию» твой предок и тезка заплатил своей жизнью, — тихо сказала Александра Сергеевна и вышла из комнаты. Отец и сын молча глядели друг на друга. Под стулом деликатно хрустела уворованным печеньем престарелая болонка. На свой день рождения тетя Зина решила пригласить сестру и племянницу в ресторан с концертной программой. — Ну зачем это, Зиночка? — пыталась увещевать старшую сестру Марина. — Прекрасно посидели бы дома, и приготовили бы не хуже, чем в твоих ресторанах. А концерт можно и по телевизору посмотреть… — А то я не знаю! — саркастически усмехалась Зина. — Конечно, приготовили бы. Только скажи точнее: ты приготовила! Провозилась бы два дня на кухне: мясо, тесто, начинки, салатики — туда, сюда. А потом нас с Таиской угощала бы да бегала от стола в нашу коммунальную кухню: поглядеть, не пригорело ли, не перекипело ли, не перестоялось. Да где-то подмазать, да где-то приправки в последнюю очередь добавить, где-то помешать, где-то пенку снять… И весь концерт! Нет уж, Мариша, я все решила: идем в ресторан. Там ты будешь смирно нарядная сидеть за столом и кушать, что подадут. — Но ведь, Зиночка, это же бешеные деньги тратить… — Деньги — мои, — отрезала Зина. — На что хочу, на то и трачу. После этого Марина смирилась и переключилась на другие проблемы: что надеть в ресторан, как причесаться, какие выбрать украшения. Устроившись с помощью сестры на работу по специальности, Марина вот уже четыре месяца трудилась бухгалтером в маленьком коллективе, состоящем из пяти женщин в возрасте от тридцати до шестидесяти лет. Поэтому предстоящий ресторанный выход «в люди» в столичном городе Санкт-Петербурге ее радостно нервировал. Тая принимала в обсуждении материных проблем самое деятельное участие. Когда наконец наряд, украшения и прическа были выбраны, Тая радостно заверила Марину: «Мамочка, ты у меня самая красивая!» — В день своего рождения самая красивая у нас будет Зиночка, — тут же возразила дочери польщенная, но справедливая Марина. В ресторане Тае нравилось абсолютно все, кроме размеров порций. «Я и распробовать-то не успеваю, а оно уже кончилось!» — шепотом пожаловалась она матери. «У нас дома целая латка баранины с зеленой фасолью и запеканка с изюмом, — также шепотом ответила Марина. — Придем домой — и наешься от пуза. А здесь тебе ресторан — культурное место. Знаешь, сколько каждая такая крошечная порция стоит? Лучше тебе и не знать!» — «Да, конечно, мамочка!» — послушно ответила Тая и съела украшение — веточку петрушки из тети-Зининой тарелки. Потом, поскольку есть было пока решительно нечего, девочка огляделась по сторонам. На всех занятых людьми столах очень красиво горели свечи и стояли цветы. На небольшой сцене негромко играл скрипичный квартет. Две пары танцевали перед сценой, на специальной площадке, окаймленной по углам керамическими вазами с живыми растениями, вьющимися вокруг бамбуковых подставок. На стенах висели картины — по большей части абстрактные, которые никаких чувств у Таи не вызывали. Внезапно небольшого роста, но очень упитанный мужчина с усами приблизился к их столику и вежливо поклонился. — Позвольте пригласить вас на танец? — обратился он к Марине. Марина зарделась и отрицательно замотала головой. — Мариша, в чем дело?! — строго прошипела Зина. — То есть, да, конечно, спасибо… — тут же согласилась женщина. Маленький толстячок восточного вида церемонно подал Марине руку, вывел ее к площадке перед сценой и коротко переговорил о чем-то с музыкантами. Квартет заиграл легкий и прозрачный вальс. — Слушай, племянница, а Маришка вальс умеет? — с некоторой тревогой спросила девочку тетя Зина. — Конечно, умеет! — уверенно кивнула Тая. — У нас в гарнизоне часто танцы были, на каждый праздник. Мама со всеми танцевала, даже с сержантами, а папа потом ругался. Действительно, Марина и толстячок кружились весьма грациозно для их совместной комплекции. — Вот и хорошо, — с облегчением вздохнула тетя Зина. — Пусть развлечется немного. Тая закрутила головой, запоздало пытаясь сообразить, откуда появился мужчина с усами. Наконец она заметила два сдвинутых столика у самого входа на кухню. За столиками сидели такие же усатые брюнеты, пили вино и мирно что-то обсуждали. — Вон, теть Зина, смотрите, наверное, это его друзья! — громко сказала Тая и указала пальцем. — Того, который маму пригласил. — Возможно, — глядя в сторону, чуть поморщилась Зина. — И что с того? Марина и толстячок с видимым удовольствием протанцевали три танца. Последний носил явно восточный характер, и, исполняя его, низенький мужчина забавно, но вместе с тем весьма ловко кружил вокруг женщины, привставал на носки и даже лихо подкручивал усы. По окончании танца танцорам хлопали не только Тая, Зина и друзья восточного человека, но и многие сидящие за ближайшими к сцене столиками. Проводив Марину к ее столику, толстячок церемонно поцеловал своей даме руку и, еще раз поклонившись, поблагодарил за доставленное удовольствие. — Сейчас бутылку вина пришлет, — сказала Зина, когда толстячок снова присоединился к своим друзьям. — Зачем? — удивилась Тая. — Такой у них обычай, — объяснила Зина. — А может, наоборот, цветы? — предположила романтичная Марина и добавила: — Вон у того, который самый старший, во главе стола сидит, на родине сегодня утром внук родился. Сын сына. Вот они и отмечают. — Хорошее дело — внук, — согласилась Зина. Возле столика с улыбкой возник официант, держащий на подносе бутылку белого вина и большую вазочку на ножке с фруктами в желе, сливками и шоколадом. — Вино для дам, фрукты для девочки, — объяснил он. — От мужчин мирного Кавказа. Тая предвкушающее облизнулась и с искренней благодарностью взглянула на толстячка. Тот шевельнул усами в улыбке и помахал ей рукой. К вечеру в ресторане стало более шумно и многолюдно. Свободных столиков почти не осталось. Компания кавказцев как-то незаметно увеличилась в числе, присоединив к себе еще один столик. Тая наконец-то наелась и захотела спать. Сестры же, напротив, выпив почти две бутылки вина (от Зины и от мужчин мирного Кавказа), оживились, раскраснелись, со смехом вспоминали какие-то истории из детства, рассказывали, перебивая друг друга, и еще несколько раз выходили танцевать. Звали и Таю, но она застеснялась. Высокая тонкая Зина замечательно танцевала быстрые танцы. Ее партнером на площадке оказался молодой человек в блестящем пиджаке со стразами, тоже весьма высокий и похожий на экзотического угря. Вместе они зажигательно исполнили несколько танцев. Марина, глядя на веселящуюся сестру, даже всплакнула от умиления. В девять часов вечера началось что-то вроде варьете. Длинноногие, похожие друг на друга девушки в исчезающе коротких юбочках танцевали, еще одна девушка пела мяукающим, время от времени куда-то пропадающим голосом, не слишком молодой человек в голубом смокинге вел программу и веселил публику своими шутками. Марина, подперев ладонью румяную щеку, печально смотрела на ноги девушек-танцорок. По приблизительным прикидкам, каждая нога ресторанных артисток была высотой ровно с ее дочь Таю. Тая зевала украдкой и без всякого удовольствия ковырялась ложкой в растаявшем мороженом. — А теперь со своим зажигательным танцем перед вами выступит несравненная Анастасия! — совершенно киношным, из прошлого века голосом возгласил ведущий в голубом смокинге. — Встречайте! Кавказцы и прочие гости послушно и приветливо захлопали. Тетя Зина, которая в юности занималась бальными танцами, скривила тонкие губы. Несравненная Анастасия вынеслась на сцену в вихре сложной, почти концертной музыки. Ее движения так не походили на ритмичное подрагивание недавнего кордебалета, что в первый момент многим в зале стало просто неловко. Казалось, что девушка не видит и не слышит ничего, кроме музыки. Да и с музыкой было непросто… танец то нагонял, то опережал ее, словно в каком-то страстном, почти мучительном соревновании. Марина округлила глаза. Зина выпрямилась и приподнялась на стуле. Кавказцы перестали есть мясо. Дед новорожденного внука блестел глазами-маслинами и напряженно шевелил усами. — Она что, с ума сошла?! — прошептала старшая сестра. — Танцевать так… в ресторане? — Посмотри, Зиночка, она же совсем девочка, правда? — откликнулась Марина. — Ей от силы лет семнадцать-восемнадцать… И какая красавица! — А я ее знаю! — вдруг громко сказала Тая. — Знаешь… эту девушку? Которая танцует? — изумилась Марина. — Но откуда? — Мы с ней познакомились однажды поздним вечером, — объяснила девочка. — На набережной. Она была в светлом плаще. Мы долго говорили… — Господи, еще одна фантазерка на мою голову… — тихо вздохнула тетя Зина, но, подумав, решила не разрушать грезу племянницы. Ну нравится ее сестре Марине думать, что толстый кавказец, потанцевав с ней, пришлет цветы вместо бутылки. А Тае нравится представлять, как она беседовала на питерской набережной с этой изумительно красивой девушкой, одетой в светлый плащ… Пускай… — Она называла меня Таис, — вспомнила Тая, подробно описав сестрам свою встречу с красавицей. — И говорила, что это из греческой истории. Кстати, тетя Зина, я все хотела вас спросить, кто она была, эта Таис? — Афинская проститутка, — безжалостно сообщила тетя Зина, наконец выведенная из себя фантазиями племянницы. — Очень высокооплачиваемая. По легенде она потом еще целый город сожгла… Тая некоторое время молчала. Танец несравненной Анастасии закончился. Люди вернулись к еде с некоторым облегчением, покачивая головами. Дед внука о чем-то темпераментно дискутировал с официантом. — А все равно! — твердо сказала Тая и вскинула подбородок. Марина промокнула платочком глаза и погладила дочку по голове. — Ах, как все-таки хочется праздника! — темпераментно воскликнула на телевизионном экране белокурая девушка из старого фильма, чем-то неуловимо похожая на Фаину. Дима отвел взгляд от телевизора и пожал плечами, не соглашаясь с актрисой. Ему лично праздника совершенно не хотелось. Он вообще искренне не понимал, чем, собственно, новогодняя ночь отличается от всех прочих. Запросто лег бы вечером в постель с любимой книжкой и старенькой болонкой под боком и проснулся утром. В новом, свеженьком, если пожелаете, году. Но, разумеется, всеобщие традиции, помноженные на традиции семьи Дмитриевских, не давали даже подумать о таком варианте. До сих пор в семье Димы и его брата все поздравляли друг друга под бой курантов, выпивали шампанского (мама не возражала, чтобы и сыновьям наливали по чуть-чуть), обменивались подарками около небольшой искусственной елочки, которую Дима каждый год собирал, а потом разбирал и аккуратно укладывал в коробку на антресоли. После детей укладывали в постель, а взрослые уезжали праздновать в гости, в театр или в ресторан. Дима с братом, конечно, в постель не торопились, но это, собственно, никого не волновало. К приезду родителей сыновья давно спали. В этом году все складывалось иначе. Ель была трехметровая, широкая, дикая, похожая на армейскую палатку. Ее принес дворник. Из кладовки достали грубо сколоченный деревянный крест. При виде его Дима поежился и захотел убежать. С тоской вспомнилась безыскусная домашняя елочка из коробки. Александра Сергеевна принесла молоток. Дворник переодел поданные Димой тапки и приладился устанавливать ель в гостиной. На нем были разные носки — черный и синий. Он взял гвозди в рот, широкие шляпки торчали из светлых усов. Александра Сергеевна что-то говорила. Дима ужасно боялся, что дворник забудется, ответит и проглотит гвоздь. После окончания процедуры Александра Сергеевна заплатила дворнику и угостила его водкой и шоколадными конфетами из коробки. Дворник усмехался в усы и был похож на циркового моржа. Запах холода и хвои создавал атмосферу. Михаил Дмитриевич с лицом христианского мученика наматывал на дерево погонные метры гирлянд. Дима с Александрой Сергеевной вешали хрупкие немецкие шары, вынимая их из ваты, и сажали на ветви удивительных сияющих птичек колибри с длинными шелковыми хвостами. Диме казалось, что он читает какую-то книгу из фондов немолодой детской библиотеки. Михаилу Дмитриевичу, по всей видимости, казалось то же самое. Устанавливая светящуюся звезду на верхушку ели, Дима с трудом балансировал на табуретке и локтем отгонял Голубя, который никак не хотел смириться с потерей такой замечательной точки обзора. «Ты же голубь, а не ворона, чтоб на верхушке сидеть!» — ворчал Дима. Глубоко уязвленный появлением другого дерева, Вольфганг замкнулся в своем обычном высокомерии. Домработница на кухне в деревянной миске рубила мясо для холодца. — Дима, Михаил, кого вы планируете пригласить на праздник? — спросила Александра Сергеевна. — Никого! — хором ответили сын и внук. Пожилая дама тяжело вздохнула, но стоически приняла это известие. Тая дернула Тимку за рукав: — Представляешь, они все будут Новый год у классного дома отмечать! — возбужденно сказала она. — Я подслушала, как Света с Викой говорили. А нас не пригласили… — Да и черт с ними! — равнодушно отмахнулся от девочки Тимка. — Больно хотелось! Тимка в последние дни казался безразличным ко всему происходящему вокруг и имел такое выражение лица, словно постоянно жевал прокисшую жвачку. — Тим! — озабоченно позвала Тая, помахав растопыренными пальцами перед лицом мальчика. — Тим, у тебя ничего не случилось, а? Может, я могу чем-нибудь помочь? — Нет, Тайка, не можешь, — серьезно ответил Тимка. — Ты отстань от меня сейчас, ладно? — Ну и пожалуйста! — обиделась Тая и угрожающе шмыгнула носом. — Только не реви, — вздохнул Тимка и постарался объяснить: — Понимаешь, Тайка, есть вещи, которые люди делают сами по себе, в одиночку. Ну, например, в сортир ходят, козявки из носа выковыривают или, к примеру, думают о том, какие они идиоты. Так издавна ведется, и не надо в это кому-нибудь лезть или знать. Понимаешь? — Больно-то надо! — фыркнула Тая, отвернулась от мальчика и вскоре действительно забыла о Тимкиных проблемах. Больше всего на данный момент ее тревожила мысль, что дурацкие одноклассники пригласят-таки на свой праздник Диму Дмитриевского, потому что он устраивал для них вечеринку. А ее так и не пригласят. Как бы это узнать, не напрашиваясь, но наверняка? Ничего в голову не приходило. Тетя Зина по традиции встречала Новый год за городом, со своими сокурсниками по институту. Марина пригласила коллегу с работы — сорокалетнюю вдову-бухгалтера, которая тоже оставалась на новогоднюю ночь одна — ее восемнадцатилетний сын праздновал с друзьями. «Нам будет, о чем поговорить, — со светлой улыбкой заявила дочери Марина, готовя опару для теста. — И еще Валечка мясной рулет для запекания сделает…» Представив свой праздник, Тая едва не взвыла от тоски. Ее мысль заметалась в поисках выхода. «Не надо ждать, что в жизни тебе хоть что-нибудь подадут на блюдечке, — вспомнила девочка слова отца. — Счастье каждого — это блюдо, приготовленное его собственными руками». «А ведь действительно так!» — решила Тая. Встречать Новый год с мамой и ее приятельницей-вдовой не хотелось категорически. Значит, надо подсуетиться самой. — Мама, — сказала Тая. — Раз ты на Новый год будешь не одна, так я как раз ухожу. — Куда же? — удивленно спросила Марина. — Наш класс отмечает у классного руководителя, — осторожно сформулировала девочка. — Ну надо же! — еще больше удивилась Марина. — Подумать только — у классного руководителя! Какие же они все-таки у тебя… коллективистские… — Угу, — подтвердила Тая. — Они такие. — Ну что ж, если хочешь, иди, конечно, — легко согласилась Марина. — И то — с детишками-то тебе все веселее будет, чем с нами. Только оставь мне на всякий случай телефон Николая Павловича… Отчего-то Тае стало даже обидно, что мама так просто ее отпустила. Как будто бы она и вовсе ей не нужна! «Но ведь она не знает… — урезонила себя девочка. — И хочет, чтобы мне было весело!» От Тимки Тая знала дом и парадную, в которой жила Маша Новицкая. Знала даже окна двух их комнат. В комнатах горел свет и переливалась елочная гирлянда. Тая ходила взад-вперед по протоптанной дорожке и слушала, как хрустит снег. Снег каждый раз хрустел по-разному. Если идти, как обычно, то он говорил: «Фри-фри, фри-фри». А если наступать на пятки, отчетливо выговаривал: «А-хрусть, а-хрусть!» «Неужели они и накануне Нового года все своими чип-и-дейловскими штучками развлекаются? — думала Тая. — А вдруг она не из дома в гости пойдет? Тогда все напрасно…» Девочка замерзла, но твердо сказала себе, что домой не вернется. Вот пусть будет даже еще хуже! Тая представила себе, как мама звонит Николаю Павловичу. Там все празднуют, смех, веселье в разгаре. «Какая Таисия?! — удивляется классный руководитель. — Нету ее и не было». «Ка-ак?!! — в ужасе кричит Марина. — Разве вы ее не приглашали?!» И тут им всем становится та-а-ак стыдно! Руки постепенно коченели. Тая прятала их в карманы, сжимала и разжимала кулаки. С тоской посмотрела на освещенные окна, где довольные и счастливые люди готовились встретить Новый год. Потом взглянула на небо. В обрамлении рваных облаков, как будто язык из разбитых губ, торчала яркая розовая луна. Бегущая по дорожке Маша в куртке с пушистой оторочкой буквально налетела на Таю. Девочка торопилась домой, а вовсе не из дома, как предполагала Тая. — Тая Коровина! — изумилась Маша. — Что ты тут делаешь? — Гуляю, — независимо ответила Тая. — Но… — Маше явно хотелось пробежать дальше, по своим делам, но ситуация как-то определенно требовала ее участия. — Но как… где ты встречаешь Новый год? — Да не знаю, — Тая безразлично пожала плечами, как будто такая мелочь не имела никакого значения. — А ты? — Я на конюшне была, Дине помогала, — быстро ответила Маша. — Мы там отметили. А теперь вот бегу к своим, домой. Я вот тут живу, вон в той парадной… — А разве вы все… — удивилась Тая. — Мы потом все, кто сможет, договорились к Николаю Павловичу пойти, поздравить, — не стала скрывать Маша. — Ему грустно одному с Полиной… Тая почувствовала себя в ловушке. Как будто вышла утром из дома и оказалась на краю обрыва. Что делать? Боже, какая же она все-таки дура! Может, ей уединиться теперь по совету Тимки Игнатьева и подумать об этом? — Раз так, пошли к нам! — решила между тем Маша. Размышлять накануне Нового года и выпытывать у толстой Таи, что, собственно, у нее случилось, ей не хотелось, но и оставить все так, как есть, она не могла. — Но как же… — застеснялась Тая. — У нас все равно много народа. Не бойся, ты никак не помешаешь, — отмела Таины возражения Маша Новицкая. Первым, кого Тая увидела в квартире, был Вадим. Он смотрел на нее и чуть шевелил широкими плечами, как будто плечами же и улыбался. Она заволновалась и хотела тут же уйти, но вдруг как-то поняла, что сейчас увидит загадочную красавицу с вечерней набережной и из ресторана. Накануне Нового года любые чудеса казались возможными. И правда, красавица вышла в коридор в коротком халатике, шлепках на босу ногу и с чайником в руках. Волосы строго заплетены в короткую, но знакомую косу, и Тая уже обо всем догадалась, когда Маша обернулась от вешалки, взяла Таю за руку и сказала: — Познакомься, это моя старшая сестра Ася. — А мы уже знакомы. Правда, Таис? Маша удивилась и хотела спросить, но красавица Ася одной улыбкой показала, что у них с Таей есть общая тайна, а потом взглянула на Вадима и поднесла палец к губам. Вадим кивнул, а Маша как будто бы обиделась, сказала: «Ну ладно, проходи тогда в комнату», — и убежала. Тая стояла в коридоре, как тумбочка. А Ася даже в халатике была так же красива, как и в светлом плаще и концертном наряде. «Так не бывает», — подумала Тая и почему-то вспомнила, как мама по утрам перед работой почти целый час «наводит марафет». — Как ты живешь, Таис? — спросила Ася. — Ты сумела постичь Город, как собиралась? Тая молча помотала головой, сразу же поняла, что это невежливо, и попробовала объяснить: — Наверное, нет. Скорее, это он меня… — она поискала, но не нашла глагола. — Да еще и туманы здесь… Этот город как камень у меня на шее! Упал навзничь в болото и смотрит в небо… Я бы домой поехала, в Сибирь, — неожиданно призналась в том, о чем никогда и никому не говорила. Ася осторожно передала Вадиму чайник и совершенно тем же движением, что и младшая сестра незадолго до того, взяла Таю за руку: — Пойдем. Вадим с чайником двинулся за ними. В заставленной мебелью комнате стояла маленькая пушистая елка, обмотанная гирляндой с лампочками. Лампочки неравномерно мигали, как будто заикались. Таю отчего-то затошнило. Ася выдвинула ящик большого стола, поискала там, достала простую тетрадь в коричневой клеенчатой обложке, перелистала ее и протянула Тае, указывая пальцем: — Прочти. Тая прочла: «Петербурга не люблю, рыжий туман ненавижу, не могу справиться с этой осенью, вижу, что в мире тоска, брожу по островам часами и почти наверное знаю, что Бога нет». Тая вздрогнула и прочла написанное еще раз. Вгляделась. Весь абзац заключен в кавычки, значит это цитата. — Кто это, Ася? — трудно проталкивая слова, спросила Тая. — Это в 1913 году писала в своем дневнике девочка Лиза, влюбленная в поэта Александра Блока. Много лет спустя в оккупированном немцами Париже она была известна как монахиня мать Мария. Она помогала всем нуждающимся, многим спасла жизнь, сотрудничала с движением французского Сопротивления и погибла в фашистском лагере в 1943 году. Все вместе было настолько неожиданным, что как будто сдавило что-то посередине груди. Слезы вскипели на глазах сами собой. Ася отошла далеко, а Вадим неожиданно оказался рядом, положил тяжелую руку на плечо и спрашивал настойчиво и тревожно: — Что ты плачешь? Что ты плачешь? Не плачь! Скажи, скажи, что? Голос Аси: — Тебе не понять, Вадим, потому что ты — мужчина. Таис понимает. Есть такие чувства, о которых нельзя сказать словами. О них можно только плакать. И внезапный взгляд Вадима на Асю. Такой, который — девочка знала об этом наверняка — она, Тая, будет помнить всю свою жизнь. Ася права: о многом не скажешь словами. Например, о мучительной, сладкой — почти до обморока — зависти девочки-подростка к чужим чувствам. Вадим, которого Ася (впервые?) назвала мужчиной, смотрел на женщину, которую он любит и будет любить всегда… За длинным разложенным столом, к которому присоединили еще и маленький кухонный столик, сидело столько народу, что Тая никак не могла всех пересчитать. Сбивалась и начинала сначала. Ася переоделась в простое короткое платье цвета бирюзы, зачесала наверх волосы и повесила на шею нитку жемчуга. Никто на нее не смотрел, кроме Вадима. «Привыкли!» — решила Тая. Маша всех Тае быстренько представила. Но Тая же не Дмитриевский — феноменальной памятью не обладает. Несколько маленьких чирикающих девочек — приятельницы младшей сестры Новицких, Люды. Две аккуратные бабушки — одна родственница, другая — одинокая соседка по квартире. А вот эта молодая женщина с разноцветными волосами-перьями — кто? А пожилой мужчина, который беседует с отцом Маши? А молодой человек с маленьким мальчиком на коленях, сидящий рядом с Вадимом? Тая бросила свое бесполезное занятие и стала есть. Это ее всегда успокаивало. Блюд на столе было немного, но зато каждого — ешь сколько влезет. И все — вкусное. — Вот тот салат — Асенька готовила, — с гордостью объявила гостям мама Новицкая. — А вот этот винегрет — Люда с девочками. А Маша еще вчера лимонный торт испекла. Тая вздохнула. Она любила готовить, особенно сладкие блюда, но фанатичная кулинарка Марина практически не подпускала ее к плите. «Учись, доченька, чтобы в люди выйти! Вот твоя задача! — говорила она. — А сготовить мне и самой не труд…» «Ну выйду я в люди, — подумала Тая и почему-то представила себя в чистом поле — колосящаяся пшеница и небо от края до края. — И что, скажите, мне там делать?» — Проводить, проводить Старый год! — шумел отец сестер Новицких, чем-то похожий на большое лиственное дерево. — Кушайте, налегайте, гости дорогие! Последний раз в этом году угощаемся! Не жалейте выпивки и закуски, на кухне еще гусь с яблоками доходит и винегрета полный таз… «Наш человек!» — подумала Тая, улыбнулась папе Новицкому и налегла на изумительно вкусный печеночный паштет с яйцами и морковью. Тимка, сгорбившись, сидел в углу на коврике, подняв худые колени выше ушей. Дружок с недоумением на морде вертелся рядом и то нюхал, то лизал его пальцы. Папаша не просыхал со вчерашнего дня, когда на работе распустили народ на праздники, и сейчас вполне мирно посапывал на тахте, распространяя вокруг себя облако знакомых до боли ароматов. Во включенном телевизоре со слегка ошалелым видом, в блестках и брызгах, скакали эстрадные звезды, сменяемые красочными призывами есть, пить, стирать, лечиться, мыть голову и сохранять после всего этого кислотно-щелочной баланс — не то во рту, не то в кишках, не то под ободком унитаза. Борька куда-то исчез еще днем, никого ни о чем не предупредив. Мать расфасовала по полиэтиленовым пакетикам с новогодней символикой подарки для всей семьи (Тимка уже подглядел, что ему причитались новые кроссовки взамен развалившихся старых) и теперь на кухне резала картошку для праздничного салата оливье, роняя в миску привычные слезы. «Интересно, знает ли она, что Борьку отчислили из лицея, или еще нет?» — подумал Тимка. Лично он сообщать матери об этом не собирался. Пусть Борька сам вопросы решает. У Тимки своих дел и своих вопросов навалом. Впрочем, если быть точным, текущий вопрос у него всего один. — Где взять деньги?! — вслух спросил самого себя Тимка, обхватил пальцами лодыжки и глубоко задумался. Дружок покрутился на коврике и, свернувшись клубком, улегся рядом с хозяином. Уже выходя из дома вместе с Таей, Маша вдруг спохватилась: — Послушай, Тая, я ведь совсем забыла: у тебя же подарка нет! — Как нет? — удивилась Тая. — Есть, конечно, вот он! Спасибо еще раз. Когда после боя курантов папа Новицкий, нацепивший красный колпак и дурацкую бороду из старой мочалки, принес откуда-то мешок с подарками и стал с шутками и прибаутками раздавать их гостям, Тае захотелось залезть под праздничный стол. Куда как кстати вспомнилась одна из любимых поговорок отца: «Незваный гость хуже татарина!» Мало того, что сама явилась в гости на Новый год без подарков, так еще и хозяев в неловкое положение поставила. Ясно, что мешок с подписанными сюрпризами Новицкие готовили заранее, ориентируясь на список приглашенных. Откуда они могли знать, что им на голову свалится еще и Тая Коровина?.. — Таис Петербургская! — возгласил между тем папа Новицкий и закрутил головой, соображая, кто же из многочисленных гостей его семьи существует под такой звучной кличкой. После некоторых колебаний с места поднялась кругленькая девочка с пунцовыми щеками. — Получи, Таис, свой подарок и будь счастлива в Новом году! — громко сказал Новицкий. Тая с недоумением смотрела на аккуратный сверточек, перевязанный фирменным голубым с золотом бантиком. На сверточке красовалась наклеенная этикетка, подписанная каллиграфическим почерком: «Таис Петербургской — наши лучшие пожелания!» Осторожно оглядываясь по сторонам, Тая не удержалась и тут же, за столом, на коленях развернула подарочную, в серебряных звездах, бумагу. Внутри находилась маленькая коробочка в ромашках, явный футляр от флакончика духов или иной парфюмерной мелочи. Тае показалось, что она даже чувствует тонкий цветочный аромат. Открыв коробочку, девочка заглянула внутрь, а потом наклонила ее. На ладонь выскользнул крошечный кулончик из темного нефрита в виде древнегреческой амфоры и тоненькая цепочка, которая крепилась к ручкам сосудика. — Ах! — сказала Тая. Сидящая рядом Маша с любопытством заглянула ей в ладонь. — Гляди-ка, как ты ей понравилась… Это когда-то Аськин любимый был, — объяснила она. — Она сама-то уже давно не носит, а я выпрашивала — не отдавала. Хотя вообще-то Аська не жадная совсем… Тая покраснела и сжала кулончик в кулаке. — Да я не про тот подарок, — с досадой сказала Маша. — Я про другое. Полина у Николая Павловича — она же как ребенок совсем: радоваться радуется, но первым делом подарка к Новому году ждет. Новый год-то она хорошо понимает… А у тебя ведь нет ничего? Тая отрицательно помотала головой и поняла, что скорее умрет, чем отдаст несчастной Полине полученный от красавицы Аси кулончик. — Сейчас, — сказала Маша и убежала по коридору. Вернулась с красивой фирменной коробкой печенья — в шоколаде и с абрикосовым мармеладом. — Вот, это Людке Вадим подарил. Она сладкоежка, но давно мой старый альбом с лошадьми хотела, — скороговоркой выпалила Маша. — Я ей не давала, потому что они с Нинкой на них сверху принцесс пририсовывают и Бритни Спирс клеют, но потом все равно бы пришлось, вот я с ней сейчас и поменялась на печенье. Держи, отдашь Полине. — Ох, Маша, нет! Нельзя же так! — выдохнула окончательно сконфуженная Тая. — Твой альбом! Давай… давай я лучше потом Люде такое же печенье куплю! — Да ладно! — махнула рукой Маша и улыбнулась. — Что мне теперь! Пускай их принцессы с Бритни скачут — куда же деваться!.. Ну пошли скорее, и так опаздываем уже! Маша подхватила явно тяжелую клетчатую сумку. — Давай помогу! — предложила Тая. — Давай, — согласилась Маша. Девочки взяли сумку за ручки с двух сторон и согласно понесли вниз по лестнице. — Мария, не забудь, передай там учителю поздравления от всей нашей семьи! — крикнул вслед уходящим папа Новицкий. — Обязательно передам! — кивнула Маша. На улице падал легкий, сухой снежок, как будто где-то высоко в небе распотрошили большую подушку. Куда-то стайками, словно яркие снегири, бежали веселые, хохочущие люди. На всех газонах с оглушительным треском рвались петарды и фейерверки. Над Овсянниковским садом стояло разноцветное зарево. При каждом близком взрыве Тая останавливалась, приседала, зажмуривала глаза и закрывала ухо — свободной рукой. Маша от взрывов даже не вздрагивала. «Как старая боевая лошадь!» — почему-то подумала Тая. Когда на Исполкомовской улице проходили мимо большого дома, празднично сияющего огнями елок и телевизоров, Маша вдруг остановилась. — Слушай, а ведь здесь Дима Дмитриевский живет, — сказала она. — Мы сюда к нему приходили. Ты квартиру помнишь? — Конечно, помню, — ответила Тая. — Я у него дома сто раз была. А что? — Может, давай, раз уж ты здесь, и его заодно позовем, а? — предложила Маша. — Он с Николаем Павловичем о математике поговорит… — Не знаю как-то, — нерешительно сказала Тая. Ей и хотелось увидеть Диму, и в то же время форма Машиного предложения царапнула, не понравилась. — Может, у них гости? — Ну гости, так гости, — пожала плечами Маша. — Поздравим с Новым годом, извинимся и уйдем. Пошли! Вон тот ведь подъезд, да? Она решительно потащила свой край сумки к парадной, и Тае ничего не оставалось, как последовать за ней. Звонок прозвучал, когда Дмитриевские чинно смотрели телевизор и обсуждали достоинства и недостатки новогодней эстрадной программы. Фаина залаяла и выбежала в коридор. Дима вышел за ней. — Наверное, кто-нибудь ошибся адресом, — сказал ему вслед Михаил Дмитриевич. — Или мальчишки балуются. Диме было все равно. Он наелся и хотел спать. Сидеть ночью за столом и смотреть по телевизору песни и пляски казалось ему по меньшей мере странным занятием. Но не хотелось обижать Александру Сергеевну — и он сидел. Зевая во весь рот, Дима открыл дверь. Фаина крутилась под ногами. Маша, откинув капюшон, стояла перед ним в облаке белого меха. В ее волосах еще не растаяли снежинки и, словно корона, блестела елочная мишура. Глаза, опушенные длинными мокрыми ресницами, сияли как звезды. Дима вспомнил, что, согласно Машиному мнению, у звезд есть запах. Сейчас он подумал о том, что тогда у звезд, наверное, есть и вкус. Желание, которое пришло вслед за этой мыслью, было таким диким и абсурдным, что Дима даже присел от ужаса и зажмурился, словно желая спрятаться от неумолимой реальности. — Что, испугался? — засмеялась Маша Новицкая. — Не бойся, ничего страшного не будет. Мы с Таей просто хотели тебя с нами к Николаю Павловичу позвать. Пойдешь? — Я… это… — Дима, поздравляю тебя с Новым годом! С большим трудом Дима сосредоточился и только тогда заметил Таю Коровину, которая тоже стояла на площадке, придерживая за ручку клеенчатую сумку. — Спасибо. И вас, девочки, я тоже поздравляю. Я… — Что тут у вас происходит? — послышался сзади голос Александры Сергеевны. — Дима, что ты стоишь столбом, как жена Лота? Почему не приглашаешь гостей в дом? Мне стыдно за тебя! Здравствуй, Таечка! Здравствуй… Мария? — Здравствуйте, Александра Сергеевна! С Новым годом вас! — хором сказали девочки, а Тая, по-прежнему держась за ручку сумки, присела в каком-то подобии книксена. Выяснив ситуацию, Александра Сергеевна решила все за три минуты. — Разумеется, надо идти! — безапелляционным тоном сказала она. — Поздравить учителя, который отдает вам все силы своей души, — это святое. Дима пойдет. Но дети — одни на улице в новогоднюю ночь — это непорядок. Много пьяных и прочее. Поэтому ты, Михаил, их проводишь. Убедишься, что дети благополучно добрались, засвидетельствуешь свое почтение учителю (это нелишне!) и вернешься назад… Таисия, что в этой сумке, за которую ты так цепляешься? Тая беспомощно оглянулась на Машу. Александра Сергеевна возвышалась над ней, как памятник Екатерине II в одноименном садике. Маша весело улыбнулась: «Я сама толком не знаю. Думаю, что винегрет в банках, паштет, мой лимонный пирог… и еще что-нибудь!» — Разумно! — одобрила Александра Сергеевна. — Очень разумно. Там, у учителя, насколько я понимаю, соберется много прожорливых молодых организмов… Девочки, подождите минутку. Михаил, пойдем со мной, ты поможешь мне упаковать провизию. Дима, иди одевайся. Я думаю, что твой наличный костюм можно освежить платком или галстуком-бабочкой в горошек… — Уволь, бабушка! — решительно сказал Дима и пропал в недрах квартиры. Маша спокойно присела на корточки под вешалкой. Тае показалось, что в ее тонких пальцах прекрасно смотрелась бы папироса. «Злая! Человек тебя, можно сказать, на улице подобрал, а ты…» — обругала Тая саму себя и стала мучиться угрызениями совести. Целая ночь неловкостей! Вот, пожалуйста, — последняя. Все приносят к Николаю Павловичу еду, и это правильно. Не готовить же хромому учителю на всех! Но ведь у Таи-то дома тоже всего навалом! И Марина наверняка стряпает куда лучше всей семьи Новицких и домработницы Дмитриевских. Так, может быть, зайти? Но… Тая живо представила себе недоуменные лица Марины и ее гостьи. «Таечка? Дать тебе еды? Конечно, конечно, дам… Но… куда вы идете? К Николаю Павловичу?! А раньше-то вы где были? У Маши? Но почему ты меня не предупредила?!!» Нет, уж пусть лучше будет как будет! — Откуда у вас взялось это чудо? — спросил Михаил Дмитриевич, указывая на настоящий, выложенный белыми и голубыми изразцами камин, в котором весело плясал огонь. — О, это очень просто, — ответил Николай Павлович. — Камин был здесь всегда, со времен постройки дома, но, естественно, много лет находился в нерабочем состоянии. Лет пять назад коммунальную квартиру на третьем этаже купил и расселил новый русский. Ему захотелось иметь работающий камин, и он заказал очистку много лет не прочищавшихся труб. Соседи говорят, долго искал специалиста — трубочисты, понимаете ли, перевелись. Но в конце концов своего добился. Я, как вы, наверное, заметили, живу на пятом этаже и с тех пор имею возможность при желании совершенно бесплатно пользоваться этой роскошью. Новый год — прекрасный повод, вы не находите? Тем более что уже наколотые дрова мои ученики принесли с собой… Из просторной комнаты с высокими потолками и арочным трехстворчатым окном была вынесена фактически вся мебель. Или ее здесь и не было? На натянутых наискосок и поперек комнаты веревках висели пахучие еловые лапы с розово-золотыми шишками, приглушенно сверкающие гирлянды и разноцветная мишура. У стен на полу лежали большие и маленькие подушки и два полосатых матраца. Все вокруг было увито серпантином, а весь пол усыпан толстым слоем конфетти. Елка стояла в углу, на ее ветках горели свечи, висели мандарины, поздравительные открытки и шоколадные конфеты. Внизу на взбитых клочьях ваты стоял румяный дед-мороз из папье-маше, одетый в красную бумажную шубу. Одна из створок окна была открыта настежь, и в нее виден был задумчиво пролетающий мимо окна снег. Пляшущий в камине огонь прогонял ночную прохладу. Вика Стогова и Лина Колногуз разносили для желающих мороженое с тертым шоколадом и мелко нарезанными яблоками, выложенное в разномастные чашки. Антон Каратаев, по-турецки сидя на матрасе, ел Машин винегрет. Дочь Николая Павловича Полина рассматривала свои подарки на другом матрасе вместе со Светой Громовой и одновременно жевала лимонный пирог. Музыка звучала, как бархат и барабан. Какие-то с трудом узнаваемые люди из восьмого «А» танцевали посреди комнаты, вскидывая руки и отбрасывая тени, причудливо изгибающиеся и мелькающие на стенах, как эльфы на своем загадочном лесном празднике. Тая, претерпев все трудности, достигла своей цели, согрелась и блаженствовала, медленно поглощая с тарелки фаршированные грибами яйца. Само существование в мире было для нее в этот момент чувственно приятным. Неодиночество обволакивало, как легкое, теплое и пушистое одеяло. «Если они… если они всегда себя так чувствуют, — медленно думала Тая. — Тогда я тоже… я тоже хочу… научиться игрушки шить — разве сложно? В люк я, правда, не пролезу… Но ведь можно было бы что-нибудь другое, к примеру, благотворительные пироги печь. Мама бы меня научила… Тоже кому-нибудь наверняка пригодится… И пускай был бы значок… как Тимка сказал бы — Чип и Дейл всегда на проводе… пускай…» — Рискуя показаться бестактным, все же осмелюсь потешить свое любопытство и спросить: вы уже приняли какое-нибудь решение, уважаемый Михаил Дмитриевич?.. Я имею в виду последствия блестяще выигранной Димой олимпиады, — уточнил Николай Павлович. — Еще нет, еще, к сожалению, нет, — ответил Михаил Дмитриевич. — Но ваши планы… — Все складывается странно. Если бы все зависело от меня, я бы уехал работать в Штаты и увез туда Диму. Но моя мама за короткий срок сильно привязалась к внуку и решительно противится нашему отъезду. А поскольку она человек пожилой и не очень здоровый… Кроме того, вдруг выяснилось, что против нашего отъезда из страны возражает моя бывшая жена, которая живет в Москве, но, тем не менее, является Диминой матерью. Возможно, она делает это назло мне… — А что думает по поводу всего этого сам Дима? — Сам Дима тоже занял довольно странную позицию. С одной стороны, он говорит, что ничего не имеет против того, чтобы продолжать учиться в вашей школе… — Разумеется, мне, как учителю математики, лестно иметь такого талантливого ученика, но надо признать, что это просто нерационально. У нас в школе даже нет специализированного математического класса… — А с другой стороны, вчера нам домой позвонили из консульства Германии и пригласили к телефону лично Диму. Мама слышала разговор. Похоже на то, что еще в Москве он вел какие-то переговоры с представителем немецкой фирмы фактически за моей спиной… Дело в том, что, в отличие от меня самого, Дима говорит по-немецки… — Дима знает немецкий язык? — удивился Николай Павлович. — Вот уж никогда бы не подумал… — Он занимался с преподавателем с раннего детства. Его бабушка настояла на этом, а Дима, в отличие от меня и Диминого младшего брата, не противился. Дело в том, что моя мать сама свободно читает и пишет на немецком и почему-то уверена, что именно немецкий, а вовсе не английский, — язык образованных и культурных людей. Английский кажется ей слишком профанированным… — Что ж, в этом мнении вашей матушки что-то есть… Но Дима… немецкий язык… Признаюсь вам честно, я почти полгода наблюдал его на своих уроках и все-таки был крайне удивлен его победой на олимпиаде. А вы — ожидали? — Вообще-то да, — кивнул Михаил Дмитриевич. — Я преподаватель и отец в одном лице. Заваривая всю эту кашу, я серьезно рассматривал именно этот вариант… А что касается того, что вы, Николай Павлович, не предполагали в моем сыне ничего особенного, — это неудивительно. Он ведь и в прошлой, математической, школе отнюдь в звездах не ходил. Дима в принципе не демонстративен… — А вот и не скажите! — улыбнулся Николай Павлович. — Едва появившись в классе, ваш Дима достаточно демонстративно оказывал покровительство Тае Коровиной, вон той толстенькой девочке, которая приехала откуда-то из Сибири и испытывала определенные трудности при адаптации в нашем непростом коллективе… — Да, я знаком с Таей. Она не раз бывала у нас дома и трогательно подружилась с моей матерью. Но, может быть, Дима в нее просто… э-э-э… — Ах, бросьте! — махнул рукой Николай Павлович. — Это было благородное покровительство в чистом виде. Достоинства таких девочек, как Тая Коровина, начинают ценить гораздо позже. Иногда, к сожалению, даже слишком поздно… В Димином же возрасте влюбляются совершенно в других. Вот, к примеру, в таких, как наша Маша… Или Света… — Возможно. Возможно, вы правы, — с улыбкой качнул головой Михаил Дмитриевич. — Только сейчас я вспомнил, что, когда я учился в школе (это было здесь, в Ленинграде, на Петроградской стороне), в меня самого была влюблена девочка, очень похожая на Таю. Она специально дома с вечера пекла пирожки с капустой и с вареньем, а потом приносила их в сумке и угощала меня. А я отказывался и тем доводил ее до слез… Хотя теперь я понимаю, что пирожки были просто отчаянно вкусные… — И что же — вы могли оценить тогда ее любовь и преданность? — Конечно, нет! Я был таким классическим очкариком-заучкой (операцию на глазах в клинике Федорова я сделал, уже когда вырос), тощим и слабым, и откровенная влюбленность в меня этой толстой девочки почему-то только еще ниже роняла меня в собственных глазах. И мне действительно нравились тогда совсем другие девочки. Яркие, звонкие… Интересно, что с ней теперь стало? Кажется, ее звали Олей… или Ларисой? — Что ж, наведите справки о ее судьбе, — с улыбкой посоветовал Николай Павлович. — Думаю, это несложно. Кто знает… Ведь, насколько я сумел понять, ваша погоня за звонкой жар-птицей уже в прошлом? — Да уж… — вздохнул Михаил Дмитриевич. — Дети возвращают нас в наше прошлое вернее всего… Как-то я сказал Диме, что ваши ребята похожи на профессоров из романов братьев Стругацких… — Из творчества Стругацких, скорее, уместно было бы вспомнить «Гадких лебедей»… — Мне не слишком нравилась эта вещь, она какая-то надуманная, но не в этом дело… Теперь, сейчас, Димины одноклассники кажутся мне больше похожими на эльфов… — И это тоже правильно, — подтвердил Николай Павлович. — Ваша дочь с ними… искренне сочувствую… но нет ли для нее лечения? Где-нибудь? — К сожалению, нет. Органическое поражение головного мозга… Впрочем, сейчас Полина совершенно не страдает. Со мной и моими учениками она чувствует себя вполне комфортно. Интеллектуальную недостаточность отчасти компенсирует развитие эмоциональности. Она много рисует, танцует, поет, у нее легкий характер… Пока я жив и работаю в школе… А кто может сказать наверняка, что знает, как будет дальше? — Никто не знает! — энергически качнул головой Михаил Дмитриевич. — Совершенно никто! Тут вы абсолютно правы, коллега! Математики посмотрели друг на друга с печальной симпатией. Потом Михаил Дмитриевич перевел взгляд в комнату. Языки пламени переплетались в камине, и скрещивались тени на стенах и потолке. Разноцветным мерцающим взглядом многоглазо и необидно смотрел на него восьмой «А» класс. За окном падал медленный снег. Ему навстречу взлетали фейерверки. Где-то в Городе женщина по имени Оля или Лариса резала пирог с капустой… Глава 14 Занятия отменяются — Да, я понял, Гоша, понял интригу, — заверил Квадрата терпеливо выслушавший его Александр. — Что ж тут не понять? Мальчик Тимофей повсюду таскается за девочкой Машей. А девочка Маша с особой приметой — косой длиной в метр — регулярно ходит по адресу, где у нее никаких подружек или пожилых родственников не проживает, а проживает, наоборот, вполне молодой человек. Но, к сожалению, инвалид. Хотя и талантливый компьютерщик. По всей видимости, именно он-то нам и нужен. — Никому чужому этот Роберт дверь не откроет, — картавя чуть меньше обычного, уточнил Квадрат. — У него там видеокамера стоит. И дверь вполне надежная. Я с человеком консультировался — ломать себе дороже выйдет. — Господи, да никто и не собирается ломать эту дверь! — с шутливым ужасом воскликнул Александр. — Что за дикость! — Правда, Гоша, ты бы уж со своими немозгами лучше не проявлял никакой самодеятельности, а? — поддержал старшего Константин. — Делай, что велят. Страшно даже подумать о твоих «консультантах»! Зачем нам лишний шухер в этом крысятнике, можешь мне объяснить?! — А как же тогда?.. — слегка смутился Квадрат. Видно было, что он ожидал едва ли не поощрения за свою деловитость и расторопность. — Мальчик Тимофей в квартиру Роберта не ходит? — уточнил Александр. — Нет, — решительно сказал Яйцеголовый. — Хоть он и на их стороне, она, похоже, ему не слишком доверяет. — И правильно делает, — наставительно заметил Константин. — Кто один раз перекинулся, за тем и дальше не заржавеет. — Очень хорошо. Значит, вы войдете в квартиру вслед за девочкой Машей и вежливо — слышите: вежливо! — попросите молодого человека Роберта проехать с вами по адресу, который я вам сейчас скажу. Предварительно объясните, что там ему сделают предложение, от которого он, если захочет, сможет отказаться… — Но предложение-то будет таким, от которого отказываться ему не захочется! — хохотнул Константин. — А если он не поедет? Ну, откажется? — спросил Яйцеголовый. — Тогда вы его уговорите, — терпеливо уточнил Александр. — Причем уговаривать будете настойчиво, но мягко. Самое главное — сразу изолировать его от всех компьютеров! Запомните: от всех! Включая те, которые и как компьютеры-то не выглядят! Какая-нибудь кнопка, вмонтированная в стол или в кресло, мобильный телефон, мини-компьютер — вы понимаете, о чем я говорю? Яйцеголовый и Квадрат кивнули, но на их лицах явственно пропечаталось сомнение. Как мягко изолировать человека от компьютера, который не выглядит как компьютер? — Запомните еще: Роберт — тяжело больной человек, к тому же творческая, а следовательно, тонкая натура. Не дай вам бог причинить ему какой-нибудь существенный вред! В самом крайнем случае просто аккуратно усыпите его, подождете до темноты, снесете вниз вместе с креслом и погрузите в машину. Если кто-то встретится на лестнице, объясните, что у больного друга-инвалида наступило ухудшение и вы везете его к специалисту, который его постоянно наблюдает… — Константин, может, вы с нами?.. — предложил Яйцеголовый, явно прибалдевший от интеллектуальной сложности задания. — Константину там светиться ни к чему! — решительно отмел предложение Александр. — Если хотите, можете взять кого-нибудь из своих, из тех, кому доверяете. Чисто в качестве рабочей силы. — А чего с девчонкой-то делать? — вспомнил Квадрат. — Она же там, на хазе, будет! С собой, что ли, прихватить? Чтобы этот убогий не рыпался? Или — что? Пристукнуть? — Девочку — отпустить! — решительно сказал Александр. — Предупредите ее, что она должна пока молчать, если не хочет навредить Роберту, пообещайте, что утром он будет уже дома, — и все. Не пугать ребенка!.. Да что же это такое, господа, в конце-то концов! Откуда, черт вас побери, у вас все эти бандитские привычки! Взломать! Пристукнуть! Ведь вы же в гангстерские девяностые годы еще пешком под стол ходили! Я-то ладно, все помню, а вы — ну никак не можете! Фильмов, что ли, дебильных насмотрелись?! Или книжек начитались в мягких обложках?! Романтики захотелось? Гоша, скажи мне: ты книги читаешь? — Обижаете! — ухмыльнулся Квадрат. Даже он понимал, что отповедь Александра не настоящая, а так — игра на публику. — Так вот, запомните: не было там никакой романтики! Не было! Дерьмо, страх и неразбериха во всем — и больше ни-че-го! И вообще, если хотите преуспеть, молодые люди, надо смотреть в будущее, а не оглядываться назад. Вот ты, Константин, в отличие от этих детей подземелья, рыцарей кулака и зуботычин, получил вполне приличное образование. Скажи мне, какие области предпринимательства приносят сейчас и будут приносить в ближайшем будущем наибольшую прибыль? — Оружие, наркотики, проституция, — бодро, словно сдавая экзамен по любимому предмету, отрапортовал Константин. — Стыдно! Фу! — поморщился Александр. — Я же сказал: не оглядываться! Почти сто лет назад нищие многодетные сицилийские босяки, лишенные жизненных шансов посреди выжженных солнцем камней своей родины, организовали мафию-camorr’у. А что им оставалось? Но мы-то сегодня строим правовое государство… Молодые люди недоуменно переглянулись между собой. — Я жду ответа! — Нефть?.. Недвижимость?.. — неуверенно спросил Константин. — Господи, с кем приходится работать! — Александр театрально закатил глаза. — Запомните: информационные технологии! Кто ими владеет — владеет миром… Впрочем, довольно на сегодня метания бисера! Гоша, запоминай адрес, куда надо доставить клиента… Когда Александр уехал, молодые люди немедленно заказали водки. — Чего это с ним? — спросил Яйцеголовый, кивая вслед отъехавшей черной машине. — Стареет, наверное, — пожал плечами Константин. — Хочется уже жизни учить, мораль читать. Да с его биографией… Впрочем, иные, которые теперь с трибун говорят, небось, нашего босса похлеще будут… Правовое государство! Квадрат одурело помотал квадратной головой, сжал стакан с водкой квадратной ладонью и шумно выпил. Яйцеголовый последовал его примеру. — Тут же прятаться некуда, у камеры — полный обзор! — прошипел Квадрат. — У него все рассчитано. Девчонка сто раз успеет зайти и дверь закрыть, пока мы выскочим! — А кто тебе сказал, что мы будем прятаться? — усмехнулся Яйцеголовый. — Так босс же сказал… — Босс боссом, да надо иногда и свою голову иметь. Впрочем, извини, Гоша, это не о тебе… Встанем рядом с девочкой, попросим его вежливо открыть. Неужели он откажет, бросит юную подружку на произвол судьбы? Особенно если ты рожу скорчишь, как умеешь… — А если он ментов… сигнализация там какая-нибудь? — Так менты-то через сколько приедут? В самом лучшем случае — минут через десять-пятнадцать. А где мы тогда будем? Где девочка? Что ж он, дурак, что ли? Не понимает? — Я бы на его месте ни за что не открыл, — упрямо набычившись, сказал Квадрат. — Так тебе, Гоша, и не бывать на его месте, — вздохнул Яйцеголовый. — Хоть у тебя и руки-ноги в порядке. Рылом, однако, не вышел… Диковинное кресло Роберта стояло точно посередине комнаты, там, куда откатил его Квадрат. Сам Квадрат стоял за спинкой кресла, как заботливый медбрат, и наблюдал за движениями молодого программиста. Роберт не двигался. Маша стояла у окна молча, прижав стиснутые руки к груди. Яйцеголовому это нравилось. Он предполагал, что девчонка может начать визжать, плакать, пытаться выскочить из квартиры. Это бы все усложнило. В условиях девичьей истерики ни за Квадрата, ни за третьего члена группы захвата, ожидающего на лестнице, на площадке между этажами, он бы на все сто не поручился. Пока же оба клиента вели себя идеально. Прикованный к креслу темноволосый юноша-инвалид слушал внимательно, слегка наклонив голову набок. — Уважаемый Роберт, вы можете ни о чем не волноваться, — точно выполняя инструкцию Александра и улыбаясь с максимально возможной доброжелательностью, сказал Яйцеголовый. — Мы в любом случае не причиним никакого вреда ни вам, ни девочке. Просто некие деловые люди желают с вами переговорить и сделать вам некое чрезвычайно выгодное предложение. Мы с Гошей всего лишь доставим вас луда, а потом привезем обратно. Наш босс особо просил вам сказать, что от предложения, которое вам будет сделано, вы можете отказаться, и за этим совсем ничего не последует… — Берт, не верь им! — глухо сказала Маша. — Ты, мочалка перелетная… — начал Квадрат. — Гоша, заткнись, пожалуйста, — вежливо улыбаясь, попросил Яйцеголовый. — Девочка волнуется за вас, Роберт, и это понятно. Но напрасно. Скорее всего, уже сегодня вечером вы будете дома. Если переговоры вдруг затянутся — то завтра утром. Это максимум. Ваша юная подружка сможет забежать к вам завтра перед школой и проверить, что с вами все в порядке… — Берт, не верь им! Ты же видишь, какое у них поле! Квадрат скрипнул зубами. Яйцеголовый улыбался. У него было странное предчувствие, но он старался его не замечать. Роберт улыбнулся в ответ. — Я поеду с вами, господа, — сказал он. Маша закусила губу и отчаянно замотала головой. «Интересно, а какое у меня поле?» — подумал Яйцеголовый. — Но у меня есть несколько условий. Первое: вы немедленно отпустите девочку. Она не имеет к моим делам никакого отношения. Я уже второй год занимаюсь с ней как репетитор по математике и физике, ее семья платит мне деньги и даже слегка подкармливает… — Роберт улыбнулся. — Вот сегодня Маша принесла мне… Маша, что там, в банке на окне? — Треска под маринадом, как ты любишь, — шевельнув сухими губами, прошептала Маша. — Очень люблю! — Роберт медленно облизнул темные губы ярким розовым языком. — Жаль, не удастся попробовать… прямо сейчас, я имею в виду… Значит, первое условие: я отдаю Маше задание на неделю, и вы ее отпускаете. Второе условие: прямо сейчас, при вас, я звоню еще одному своему ученику, который должен прийти ко мне через два часа, отменяю занятие и диктую ему, опять же, задания на следующую неделю. Вы должны меня понять: как бы ни были выгодны предложения ваших боссов, но репетиторство — это основной приработок бедного инвалида, и я не могу подводить людей, которые платят мне деньги… После того, как оба условия будут выполнены, я, господа, — в вашем распоряжении. — Дело пацан говорит, — буркнул Квадрат, который понял все, что сказал Роберт, и оттого проникся к инвалиду симпатией. Обычно из правильной литературной речи других людей Квадрат понимал едва половину. Предложения Роберта были безукоризненно логичны и идеально вписывались в ту схему, о которой говорил Александр. Но что-то мешало Яйцеголовому согласиться… — Ну?.. Чего тянуть-то? — принял решение Квадрат, отошел к стене и присел в вертящееся кресло. — Давай девчонке свои задания, и пусть валит отсюда! — Маша, слушай меня, — ровным голосом сказал Роберт. — Чтобы не задерживать этих господ лишнее время, сегодня ты возьмешь уже готовые задания. Они не очень сложные, но ты должна решить каждое задание не меньше чем двумя способами. И совершенно самостоятельно. Возьми вон ту картонную папку, видишь? Осторожно, не урони. Положи ее в мешок, в котором принесла мне рыбу. Хорошо. Все. До свидания, Маша… Спасибо… за рыбу… Маша смотрела на Роберта. Он смотрел в сторону. — Ну, иди! Чего тебе еще? — поторопил девочку Квадрат. Проходя мимо кресла, Маша вдруг присела и обняла Роберта за шею. — Никому, — прошептал Роберт в розовое ухо, обнял девочку и слегка дернул ее за косу. — Если угроза жизни, отдай. Не смогут, никто. Нет ключа. — Берт, знай: ты — мое солнышко! — вслух сказала Маша, поднимаясь. — Навсегда. — Я знаю, — кивнул юноша. — Спасибо. Квадрат смотрел и слушал ошалело. Яйцеголовый боролся с предчувствием. Маша ушла. Дверь в коридоре закрылась. Роберт попросил трубку радиотелефона, набрал номер и сказал: — Дима? Это Берт. Сегодня занятия отменяются. Нет, все в порядке, просто я буду занят. Слушай и запоминай задания, которые ты должен будешь приготовить к следующей неделе. Нет, записывать некогда, я сказал: запоминай! Ты можешь! Будь внимателен! Это важно! Поехали: АС/1345(37)8В2Р12… Две пожарные машины прибыли на место через 20 минут после первого вызова, поступившего из дома напротив. Квартира на четвертом этаже пылала так, словно была изнутри набита соломой. Огонь тушили с лестницы, через окно. Потушили быстро. Милиция тоже приехала оперативно. Опрошенные соседи сокрушенно качали головами. — Где же ему выбраться-то, бедняге? Он же с детства не ходил совсем… Взрыва, ссоры или выстрелов никто не слышал. Некоторые знали, что квартира была до отказа набита электроникой. — Замкнуло там что-нибудь, вот и… Специалисты-пожарные отрицательно качали головами. — Поджог, не иначе. Бензином облили или еще чем… Жалко парня, но, когда мы приехали, он уже того… Вы уж разберитесь, кто его и почему… — Разберемся, — обещали милиционеры, сами себе не веря. — Идиоты! Гамадрилы!..

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.