Ваш непонятный ребенок

Беременность протекала не очень тяжело, но все же существенно мешала, а потом и вовсе отсекла Машу от шумной и веселой студенческой жизни. Миша старался больше времени проводить с женой, но все же скучал без друзей. Маша сама отпускала его, а потом нервничала, скучала, ревновала, злилась, по возвращении устраивала сцены. Миша все прощал жене, списывая все сначала на ее беременность, а потом на послеродовое состояние.

О первом полугодии жизни Игоря, превратившемся в один сплошной кошмар, мы уже говорили.

— Что же это было за состояние у ребенка, родившегося здоровым и от здоровых родителей? — спросила я скорее себя, чем Машу. — И каким образом оно потом так бесследно рассосалось? И связана ли с ним нынешняя патология характера?

Но Маша неожиданно ответила.

— Знаете, — сказала она, — я тут уже в последнее время много думала, когда он к вам ходил. И у меня сейчас такое впечатление, что он тогда как бы решал, жить ему или не жить. А потом решил — жить, но как бы все время настороже, никому не веря. На него ведь тоже все смотрели. Особенно мама. Он же так на Колю похож…

— А кто это — Коля? — я почувствовала, что последний кусочек мозаики готов лечь на оставшееся для него место.

— Коля — это мой старший брат. Он был… трудный, всегда. А потом связался с такими… В общем, он сейчас в тюрьме, точнее, в колонии. И ему еще долго сидеть. А когда Игорь родился и мама показала Колины фотографии, ему там месяцев шесть было, все прямо ахнули… Даже не думала, что такие маленькие могут быть так похожи… Я даже испугалась, что Миша подумает… Но он тогда ничего не подумал, а потом началось… А что он теперь думает, я даже спрашивать боюсь…

Итак, теперь стал до конца ясен эмоциональный контекст, в котором Игорь пришел на этот свет и прожил свою пока еще очень короткую жизнь. Нежеланный ребенок, который отвлекает мать и от друзей, и от учебы, и от любимого супруга. Ребенок, который мешает сразу всему, что так значимо для Маши. Ребенок, который, едва появившись на свет, был уличен в феноменальном внешнем сходстве с «неудачным» Колей, уродом в этой, в целом вполне благополучной, семье. Раздражение матери, с трудом сдерживаемая тревога бабушки. Родившийся совершенно здоровым ребенок вдруг начинает болеть, его жизнь висит на волоске. Он словно решает, по словам Маши, остаться ему или уйти из этого мира, где он никому не принес радости, а лишь тревогу и неудобства. Но организм ребенка здоров и крепок, и вот решение принято: остаюсь! Но зачем? Уж конечно, не для того, чтобы приносить кому-нибудь радость. Тем более им, тем, кто ему совершенно не рад.

— Вы знаете, — вспоминает Маша, — меня всегда поражало и обижало даже: он посторонним улыбался чаще и охотнее, чем родным. Вот и сейчас: я же слышу, как он с вами разговаривает. Взросло, рассудительно. Дома от него такого не услышишь… Там больше скандалы, крик, драки, истерики…

Не особенно стесняясь в выражениях, я излагаю Маше свою версию произошедших событий. Маша плачет, потом трогательно, по-детски поднимает на меня глаза и спрашивает:

— А что же теперь делать?

— Не знаю, — честно отвечаю я. — Надо как-то убедить его, что человек человеку если и не всегда друг, то, по крайней мере, и не всегда волк. Вы думали о втором ребенке? — Вопрос приходит мне в голову неожиданно, как будто откуда-то со стороны.

— Да, думали, — торопится Маша. — Теперь думали. Но я… мы боимся — вдруг будет еще один такой… И теперь то, что вы сказали. Да я и сама это знала, только боялась признаться… Но если еще ребенок, то, может, он подумает, что его совсем не надо, и будет мстить маленькому. Я этого не выдержу…

— Он должен увидеть, как люди радуются детям, — неуверенно пробормотала я. Мне самой было далеко не все ясно. — Но вы же не можете вот так сразу пересилить себя и, все забыв, начать ему радоваться. Это же будет вранье, фальшь, он ее сразу увидит…

— А если радуются не ему, может, он еще больше обозлится?

— Не знаю, не знаю. Полюбив второго ребенка, вы и на первого взглянете другими глазами. Вы же тоже не знаете этих чувств…

— Это не он, это я такая уродка! — снова заплакала Маша.

— Кончайте реветь! — сухо предложила я. — У вас все более менее в порядке. У вас есть любящий муж, мать. А вот мальчишку надо вытаскивать. Естественно, что работать будем и с вами тоже. Ему ведь всего пять лет, никакая психотерапия, кроме игровой, невозможна.

— Я все сделаю, — закивала головой Маша. — Все, что скажете.

— Сейчас! Скажу! — грубовато усмехнулась я. — Думаете, я точно знаю, что делать? Ни черта я не знаю! Будем пробовать вместе.

Дальше мы действовали следующим образом. Маша в течение полугода посещала группу личностного роста и там буквально достала всех членов группы своими покаянными заявлениями о том, что она-де не сумела полюбить собственного ребенка и тем превратила его в чудовище. Сначала группа утешала ее, а потом, видя, что это бесполезно, обозлилась и сообщила Маше, что она и сейчас продолжает думать только о себе и упивается собственными страданиями точно так же, как делала это после рождения Игоря. Маша посопротивлялась, порыдала, но потом признала правоту группы, и именно этот момент стал переломным в ее отношениях с сыном.

С Игорем мы раз в неделю занимались индивидуальной игровой терапией. Он долго не мог поверить, что меня действительно интересует, что он делает или думает по тому или иному поводу, и я не собираюсь опровергать его или немедленно говорить: «Прекрати это!» Когда он, наконец, понял, что в игровой комнате можно выражать то, что он действительно чувствует, агрессия полезла из него с такой силой, что даже мне стало не по себе. Он с таким остервенением выражал ее во всех доступных формах (в сюжетно-ролевых играх, в манипуляциях с глиной, с игрушками, в рисовании, в диких выкриках, угрозах и боевых песнях, которые сочинял прямо на ходу), что мне иногда казалось, что процесс зашел слишком далеко и повернуть его вспять не удастся. Но после трех месяцев занятий агрессия явно пошла на убыль, и игры стали более конструктивными. Именно в это время я порекомендовала родителям отдать Игоря в хор (у него был удивительный голос — низкий, сильный и глубокий, на это я обратила внимание еще при первой нашей встрече), раньше это казалось мне преждевременным и даже опасным. В хоре необычный голос и необычная серьезность Игоря имели успех, руководительница хвалила его.

Игорь стал петь дома, прекрасно имитируя песни из теле и видеофильмов. В головы родителей впервые закралась мысль, что ребенок не лишен способностей, и в первую очередь изменилось отношение к нему бабушки.

— Коля никогда песен не пел! — сказала она как-то, и, видимо, этот миг отделения личности внука от трагической судьбы сына можно считать вторым рождением Игоря. На мальчика обрушился буквально водопад ранее запруженной страхом «бабушкинской» любви, которая, как всем известно, сильнее и без условнее родительской. Игорь сначала обалдел от происходящего и просто испугался. Во время занятий он часто проигрывал этот «обвал любви» в сюжетно-ролевых играх и пытался как-то найти себя в изменившихся условиях. Я, в свою очередь, пыталась ему помочь. Именно в это время группа «наехала» на Машу, Маша перестала себя жалеть как «жертву обстоятельств» и перешла к активным действиям. Первым шагом ее активности была вторая беременность.

Для разговора в поликлинику был снова вызван Миша. За прошедшее время его позиция незаметно для него самого существенно изменилась.

— Обычный пацан, — говорил он про сына. — Давно пора, займется вторым ребенком — дури будет меньше, — говорил он про беременность жены. — Усложняете вы все, — заявлял он про ситуацию в целом, устав, видимо, от Машиных рассказов о психотерапевтической группе и о происходящих там процессах. — Жить проще надо.

— Отлично! — обрадовалась я. — Совсем просто. Вы ведь рыбалку любите, да? Так вот, берите с собой Игоря…

— Он же мешать будет!

— Не будет. Обращайте на него как можно меньше внимания, используйте на подсобных работах. В конце концов, вы же мужчина, и вы тоже должны его воспитывать…