Неужели это я?

— Тогда я за тебя спокоен! Теперь все пойдет на лад. Я бы приехал к вам, но через месяц конкурс. Я собираюсь поучаствовать. Привез кое-что любопытное, хочу попробовать. Завтра подам заявку.

— Подай и за меня тоже, — попросил Поль, — там же по-прежнему анонимно, да?

— Конечно! Вот это темпы, старик! Да Лола просто волшебница! Завтра и подам. А под каким девизом?

— Муза дальних странствий.

— Отлично! Слушай, Поль, мне кажется, мы опять помолодели и заболели прежней лихорадкой, а?

— А мне кажется, что мы здорово изменились. Теперь, когда у меня есть срок, буду работать как бешеный. Есть стимул. Работу надо представить ровно через месяц?

— Да. Я буду держать тебя в курсе. Если возникнут изменения, сообщу. Через месяц увидимся уж точно, раньше я вряд ли к вам выберусь. Если соберетесь сами, милости просим.

Они еще потолковали о современных тенденциях в живописи, об испанских новостях, и на прощание Мишель попросил:

— Дай мне на секундочку Лолу. А тебе успехов, старина! Дорогая! Поздравляю! — радостно загудел он. — Ты, наверное, на седьмом небе! Каков результат, а? Что я говорил? Ты нужна ему как хлеб, как воздух! Подумать только, он уже работает!

— Да-да, все очень хорошо, — вяло подтвердила Лола. — Ты был прав, я очень тебе благодарна.

— Не стоит! Главное Поль. Он — талант. Потрясающий! И хорошо, что мы с тобой понимаем друг друга. Ну, пока! Рад новостям.

Лола, вздохнув, положила трубку и заглянула в гостиную. Поль сидел у камина, смотрел на огонь. Лицо, на которое падали красные блики пламени, казалось веселым и грозным. До того веселым и до того грозным, что Лола даже оробела. Она не понимала этого человека. Все у него не как у других, вечные перепады настроения, и поди узнай, какое лучше: когда сидит и горбится, как старик, или же когда носится по дому, как угорелый? Они с Мишелем оба сумасшедшие, потому друг друга и понимают. Может, Мишелю виднее? Может, он все-таки прав?

На цыпочках Лола подошла к Полю сзади и обняла его, положив подбородок на плечо, любуясь догорающим пламенем.

Поль от неожиданности вздрогнул.

— Хорошо, что мы посадили деревья, правда?

— Правда, — согласился он.

Угли в камине подернулись белой пеленой пепла, но сквозь эту пелену еще вспыхивали то алым, то малиновым.

Поль разомкнул руки Лолы и поднялся.

— Пора спать, детка. А завтра...

И счастливо потянулся, предвкушая утреннее золотое солнце и бодрящую свежесть. Будущая картина уже витала в воздухе, ее нужно только разглядеть.

Лола обиженно посмотрела на него, но Поль ласково, как ребенку, повторил:

— Пора спать, детка.

И отправился к себе на чердак. Чердак был для него кораблем. Корабль разворачивался, готовясь выйти в открытое море, а Поль пускался в неведомое странствие, надеясь привезти из него никому не ведомые дары.

Глава одиннадцатая

Ревность

Понедельник, вторник, среда... Лола ждала Поля к завтраку, звала его по несколько раз, но безуспешно. Он работал, спускался на секунду, забирал кофе наверх, и больше Лола его не видела часов до четырех, когда Поль опять появлялся, надевал куртку и отправлялся обедать в кафе, а потом на прогулку. Возвращался он, когда темнело, и опять исчезал у себя. Иногда уходил с утра и на целый день. Здороваясь, мог рассеянно сказать:

— А ты выглядишь гораздо лучше, детка, свежий воздух тебе на пользу.

Да, я для него ничто, пустое место, с горечью убеждалась Лола. С утра она отправлялась к Гастону пить молоко, потом они вместе работали в саду: собирали и укладывали яблоки в корзины, подстригали кусты, обрезали и подкармливали клубнику.

Поль не заметил обиды Лолы, не заметил ее отсутствия в доме. Он не интересовался ее занятиями и был только рад, что они его не касаются.

Поработав в соседском саду, Лола отправлялась домой обедать, потом спала часок-другой и к вечеру, отдохнувшая, посвежевшая, отправлялась опять к соседу повозиться с козами. Вот уж с кем она любила возиться, так это с ними.

Гастон только диву давался, как ловко Лола управляется с его козами, доит, вычесывает. Он давно рассказал душевной соседке все свои нехитрые житейские истории: о жене, которая долго болела и вот уже два года как умерла, о двух дочках, которых отдал учиться в пансион при католическом монастыре и они приезжают домой только на каникулы. Дочки аккуратно писали, и Гастон уже привык делиться с Лолой всеми их новостями. Она с удовольствием слушала.

Глядя, как умело Лола вычесывает пух, Гастон сказал:

— Вы, наверное, и вяжете хорошо, вот и свяжите себе из этого пуха жакет к зиме. То-то тепло будет! А спрясть можно отдать, у нас тут мастерицы найдутся.

— Да я и сама спряду, — ответила Лола, немало удивив соседа. А сама вспомнила, как сидит на маленькой скамеечке возле бабушки и та учит ее навивать пух на толстую суровую нитку. Ей и в самом деле захотелось связать себе толстый теплый жакет, а то какую зиму мерзнет!

Лола с уважением взглянула на соседа: вот это мужчина, все знает, во всем разбирается. Только взглянул на меня, сразу понял, что я зябну. А Поль? Мы год вместе прожили, а ему, кроме всяких глупостей, ничего в голову не приходило. На Рождество такое платье подарил, что я в нем посинела от холода. Вся забота была, чтобы мишуры побольше в волосы напихать. Да нет, что тут говорить: больной человек. А с другой стороны, и неплохой, незлобивый. Незлобивый-то незлобивый, а жить с ним обидно. Ходит, будто мимо пустого места.

Обиднее всего Лоле показалось пренебрежение, с каким Поль отстранил ее, когда она обняла его возле камина. Она, можно сказать, через себя переступила, ради него старалась, а он ей в душу плюнул. Как такое простить?

Просыпаясь по ночам в своей слишком широкой деревянной кровати, Лола долго лежала, глядя в потолок. Чем больше она думала, тем яснее понимала, что все дело в женщине, которая появилась в жизни Поля. А зачем он тогда меня к себе привез? Помучить и поиздеваться? Такого я не допущу. Я все выясню, во всем разберусь. Зря он меня за дурочку держит.

Как только Поль отправился на прогулку, Лола поднялась на чердак, где обычно без особого приглашения не появлялась. Хорошенько обследовав мастерскую, она убедилась в своей несомненной правоте: Поль влюблен в крупную блондинку. На набросках, рисунках она куда-то летела: то в шлеме, то с крыльями, то без них. Помнится, и меня он рядил во что-то немыслимое, пока был влюблен, усмехнулась Лола.

И вдруг... Она даже руками всплеснула от негодования. Ну надо же! Подумать только! Эту свою толстуху он рисует прямо поверх моих портретов! Замазывает и пишет по новой! А остальные мои портреты в углу валяются! Вон, целая куча!

Такого оскорбления Лола стерпеть не могла. Что же это получается? Выходит, целый год я мучилась совершенно напрасно? Часами сидела, руки, ноги, спина отваливались, и все псу под хвост! Взял и замазал, а меня из жизни вычеркнул? Я — пустое место?!

Обида клокотала в Лоле — ведь она была Полю всем: и любовницей, и натурщицей, и поденщицей, и прачкой, и кухаркой, а он отплатил черной неблагодарностью! Ее замазать, а с этой толстухой на конкурс?! Ее, Лолу, он почему-то не захотел выставлять. Добрые люди предлагали, а Поль заартачился. Впрочем, Лоле не очень-то и нравилось, как Поль ее изображал! Кривая, косая. Тоже мне художник! Не мог любимую женщину как следует нарисовать! А эту корову сразу на конкурс! Да откуда она такая взялась?

Продолжая свое расследование, Лола на одной из дальних полок наткнулась на запыленную ярко-красную папку. Так, а это что такое? Раскрыла, пробежала глазами несколько строк и поняла, что должна дочитать до конца. Оказывается, Поль вел что-то вроде дневника, и, вполне возможно, из него можно узнать много интересного. Папку брать не стоит, слишком приметная, а вот рукопись — непременно. Полю сейчас ни до чего, кроме работы, он и не хватится дневника.