Страница 75 из 81
Горбачев был более образованным человеком, чем Хрущев или Брежнев, но менее образованным, чем Сталин или Андропов. Культурный кругозор Ельцина, судя по всему, был значительно уже горбачевского. Вряд ли Ельцин мог бы, подобно Горбачеву, экспромтом прочесть наизусть стихотворение Лермонтова или повитийствовать о новом романе или пьесе. Зато Ельцин в драматические моменты действовал наподобие тарана, что иногда помогало делу, но частенько вредило. Советская культурная элита - во всяком случае, ее либеральное крыло, поставившее на Горбачева и отменно на него поработавшее, - отшатнулась от своего кумира, как только стало ясно, что реформы буксуют, и устремилась за Ельциным как более решительным лидером. Ельцин, хоть и сформировался, как и Горбачев, в недрах партийной номенклатуры, но был поначалу более демократичен, более доступен и представлялся более податливым материалом: отечественным интеллектуалам казалось, что из него можно будет слепить идеального правителя России. Еще бы, ведь Ельцин обращался к ним на «вы» и по имени-отчеству, не то что «тыкавший» всем без исключения (дурная партийная привычка) Горбачев. Ельцин вроде бы ценил воображение окруживших его новых либеральных советников, но, в отличие от Горбачева, недолго рассматривал высокую культуру как своего необходимого союзника. Поломав советскую государственную систему, Ельцин отказался и от ее культурной политики. Новому Президенту все эти бесчисленные члены «творческих союзов» - десятки тысяч писателей, поэтов, художников, музыкантов, так или иначе содержавшихся коммунистическим государством, представлялись, вероятно (и надо сказать, не вполне безосновательно), бездельниками и дармоедами, зря жрущими народный хлеб. Отлаженный механизм советской культурной жизни функционировал со сталинских времен, около шестидесяти лет. Он был отлично смазан государственными субсидиями и контролировался сверху донизу. Сталин твердо знал, зачем ему нужна была высокая культура, которой он умело управлял с помощью кнута и пряника. У последующих советских правителей уже не было на этот счет полной ясности, но они тем не менее продолжали шествовать в проложенном Сталиным фарватере - правда, меньше прибегая к кнуту и больше рассчитывая на воспитательное воздействие пряников. При Горбачеве кнут съежился до размеров игрушечного кнутика, которого мало • •очнись, а дележ госпряника интеллектуалы норовили взять в свои i· к и: это был их звездный час. Когда советская власть распалась, тоталитарный кнут исчез окончи k·jii·ho, но вместе с ним испарились и пряники. Спонсированная Государством кинопромышленность обрушилась, тиражи «толстых» журналов, при Горбачеве достигшие фантастических размеров, резко I I укожились, то же произошло и с поэзией и прозой, для симфонических оркестров и балетных трупп единственным реальным ис-Гочником заработка стали зарубежные гастроли, тысячи российских музыкантов и танцовщиков вообще перебрались на Запад, благо границы страны впервые за многие десятилетия были теперь открыты. I loiii.ic российские звезды - певец Дмитрий Хворостовский, пианист I in опий Кисин, скрипач Максим Венгеров - оселив Европе. Многие и и России, и на Западе были уверены, что за крушением коммуни-( I пческого режима немедленно последует невиданный культурный расцвет. Случилось нечто прямо противоположное. Это катастрофическое иссякание культурного потока происходило па фоне всеобщего обнищания, вызванного радикальным поворотом команды Ельцина к рыночной экономике. Цены выросли в трид пап. раз, зарплаты и пенсии выплачивались нерегулярно, денежные сбережения обесценились. Глухим недовольством масс восполыо-мались лидеры парламента, превратившегося в центр оппозиции Ельцину; осенью 1993 года они попытались отстранить Ельцина от |ласти. Как и в момент путча 1991 года, симпатии интеллигенции i·.i телились: за Президента выступали сторонники продолжения реформ, а «пламенные реакционеры» поддерживали консервативный Варламент. Обеим сторонам казалось, что их оппоненты увлекаю! Россию в пропасть. 11оследовавшие драматические события принесли с собой последний В XX веке существенный всплеск участия культурной элиты в реальной политической жизни России. В воздухе запахло гражданской ионной, которой обе стороны побаивались, в то же время понимая, что пело идет к вооруженному столкновению. В этой обстановке противоборствующие партии опять нуждались в идеологическом прикрытии, | о'горос могли обеспечить только интеллектуалы. «Пламенные реакционеры» нагнетали риторику о «криминально-космополитическом режиме Ельцина», разрушающем русскую культуру и государство.
Либералы, в свою очередь, призывали Президента решительно расправиться с «фашистскими» врагами реформ. Писательские манифесты с обеих сторон обостряли ситуацию, но последнее слово осталось за танками Ельцина, 4 октября 1993 года обстрелявшими оппозиционный «Белый дом», который после этого был взят штурмом. Противостояние парламента и Президента закончилось победой Ельцина, но то, что при этом погибло много москвичей, в том числе и мирных жителей, потрясло страну. У Ельцина и тут нашлись решительные сторонники, среди них такие влиятельные, как академик Дмитрий Лихачев и поэты Ахмадулина и Окуджава. Но расстрел «Белого дома» объединил в антиельцинском лагере национал-коммунистов с бывшими диссидентами Зиновьевым, Максимовым и Синявским, который сокрушался: «Сегодня происходит самое для меня ужасное: мои старые враги начинают иногда говорить правду, а родное мне племя русских интеллигентов вместо того, чтобы составить хоть какую-то оппозицию Ельцину и этим хоть как-то корректировать некорректность его и его команды правления, - опять приветствует все начинания вождя и опять призывает к жестким мерам. Все это уже было. Так начиналась советская власть». Среди защитников «Белого дома» можно было увидеть писателей Александра Проханова и Эдуарда Лимонова. Только причудливые зигзаги постсоветской политики могли свести вместе этих столь различных авторов. Проханов еще в брежневское время обратил на себя внимание романом «Дерево в центре Кабула» (о советском вторжении в Афганистан), за который он получил премию Министерства обороны СССР и прозвище «соловья Генерального штаба». Продолжая описывать в квазиэкспрессионистском стиле события в «горячих точках» планеты (романы о Камбодже, Мозамбике, Никарагуа), Проханов быстро продвигался вверх по иерархической лестнице, став секретарем правления Союза писателей России. Лимонов, напротив, всегда был маргиналом. Начинал он как изысканный авангардистский поэт, известный в богемных кругах Москвы также и тем, что мог быстро, хорошо и за умеренную плату пошить джинсы. Вместе со многими другими нонконформистами Лимонов в середине 1970-х годов оказался в США, где в 1979 году опубликовал свой первый роман «Это я - Эдичка», вызвавший немалый скандал в эмигрантской среде своим непривычным для русской литературы откровенным описанием сексуальных эпизодов (в том числе знаменитой ныне гомосексуальной сценой, где автобиографический герой книги отдается нью-йоркскому чернокожему) и свободным употреблением ненормативной лексики. Я знал Лимонова в его нью-йоркские годы. В диковатой эмигрант-ЮСОЙ богемной среде он выгодно выделялся своей аккуратностью, пунктуальностью и обязательностью. Именно эти качества помогли Симонову устроиться мажордомом в особняк миллионера. Только присмотревшись, можно было заметить, что в душе этого внешне
iii.il
и коленного слуги сосуществует также авантюрист и истерик, претендент на роль русского Луи Селина. Друг Лимонова художник Бахчанян вспоминал о трех попытках самоубийства Лимонова (первая - еще в школе), всякий раз - из-за несчастной любви. Это Сейчас Лимонов настаивает на своем «железном душевном здоровье», а тогда... Как опытный портной, Лимонов перекраивал свой персональный миф много раз. Знавшие его в юности утверждают, что Лимонов был тогда трусливым маменькиным сыночком, однако в своей ностальгической автобиографической прозе («Подросток Савенко», «Молодой негодяй» и «У нас была великая эпоха») писатель изобразил себя vпалым бесстрашным хулиганом. Отец Лимонова был офицером 11К ВД, но среди диссидентов Москвы молодой писатель позиционировал себя как убежденного антисоветчика. Эмигрировав, Лимонов и США, а затем во Франции пытался стать космополитическим автором. Впоследствии, к изумлению его нью-йоркских и парижских знакомых, он объявил себя патриотом par excellence. Но самое большое сальто-мортале Лимонов проделал в постсоветское время, когда он, вернувшись из эмиграции, основал в Москве и 1994 году радикальную Национал-большевистскую партию, про нозгласив ее задачей объединение крайне правых и крайне левых элементов (в терминологии Лимонова - «фашистов» и «анархистов») для борьбы с демократией и «новым мировым порядком», КОТОРЫЙ Лимонов определил как «полный произвол США и Европейскою сообщества в мире». В 2001 году Лимонова арестовали, а в 2003 году осудили на четыре года заключения по обвинению в организации незаконного приобретения И хранения оружия, но через месяц он получил условно-досрочное освобождение. В тюрьме Лимонов узнал о террористической атаке в США 11 сентября, и это известие его «привело в ликование», потому НТО Америка, по его словам, «это страна насилия, диктующая всем свою волю. Она заслужила наказание». За два с лишним года, проведенных в тюрьме, Лимонов написал восемь книг, в том числе свой утопический манифест - «Другая Россия: очертания будущею», где объявил о крахе всей старой рус-ской культуры и озвучил идею повой кочевой России. Теперь, сказал