Страница 65 из 75
27
<СЕНТЯБРЬ 1936 ГОДА, ВАНВ>
[ПИСЬМО ОТПРАВЛЕНО НЕ БЫЛО.]
<…> Мне для дружбы, или, что то же, — службы — нужен здоровый корень. Дружба и снисхождение, толькожаление — унижение. Я не Бог, чтобы снисходить. Мне самой нужен высший или по крайней мере равный. О каком равенстве говорю? Есть только одно — равенство усилия. Мне совершенно все равно, сколько Вы можете поднять, мне важно — сколько Вы можете напрячься. Усилие и есть хотение. И если в Вас этого хотения нет, нам нечего с Вами делать.
Я всю жизнь нянчилась с немощными, с нехотящими мочь, и если меня от этого не убыло, то толькопотому, что меня, должно быть, вообще убыть не может; если меня от этого не убыло, темот меня — не прибыло. С мертвым грузом нехотения мне делать нечего, ибо это единственный, которого мне не поднять.
Если бы Вы ехали в Париж — в Национальную библиотеку или поклониться Вандомской колонне [151]— я бы поняла; ехали бы туда самосжигаться на том, творческом. Вашем костре — я бы приветствовала. Если бы Вы ехали в Париж — за собственным одиночеством, как 23-летний Рильке, оставивший о Париже бессмертные слова: «Я всегда слышал, что это — город, где живут, по-моему — это город, где умирают» [152]— ехали в свое одиночество, я бы протянула Вам обе руки, которые тут же бы опустила: будь один!
Но Вы едете к Адамовичу и К°, к ничтожествам, в ничтожество, просто — в ничто, в богему, которая пустота больш ая, чем ничто; сгорать ни за что — ни во чью славу, ни для чьего даже тепла — как Вы можете, Вы, поэт!
От богемы меня тошнит — любой, от Мюргера [153]до наших дней; назвать Вам разницу? Тогда, у тех, был надрыв с гитарой, теперь — с «напитками» и наркотиками, а это для меня — помойная яма, свалочное место, — и смерть Поплавского, случайноперенюхавшего героина (!!! NB! всё, что осталось от «героя») — для меня не трагедия, а пожатие плеч. Не жаль, убей меня Бог, — не жаль. И умри Вы завтра от того же — не жаль будет.
Да, недаром Вы — друг своих друзей, чего я совершенно не учла и не хотела учитывать, ибо свое отношение к Вам (к Вашему дару) — построила на обратном.
Бедное «дитя города»! Вы хотите за такое — жизнь отдавать? Да такое ее и не примет.
Этой зимой я их (вас!) слышала, — слушала целый вечер в Salle Trocadero — «смотр поэтов» [154]. И самой выразительной строкой было:
И человек идет домой
С пустою головой…
Честное слово, этим человеком я себя почувствовала — после этого вечера.
Когда человек говорит: я — мертв, что же: попробуем воскресить! ( И воскрешала!) Но когда человек говорит: я — мертв и НЕ хочу воскреснуть, — милый друг, что же мне делать с трупом???
Мертвое тело с живой душой — одно, а вот живое тело с мертвой душой…
Я могу взять на себя судьбу — всю. Но не могу и не хочу брать на себя случайности(тей). Лень и прихоть— самые меня отвращающие вещи, слабость — третья <…>
28
30-ГО СЕНТЯБРЯ 1936 Г., ЧЕТВЕРГ. VANVES (SEINE) 65, RUE J. В. POTIN
— Между первым моим письмом и последним нет никакой разницы… [155]
— Да, но между Вашим первым письмом и последним была вся я к Вам — Вы скажете: два месяца! — но ведь это не людских два месяца, а моих, каждочасных, каждоминутных, со всем весом каждой минуты — и вообще не месяцы и не годы — а вся я. Вы же остались «мертвым» и — нехотящим воскреснуть. Это-то меня и убило. В другом письме, неотосланном, я писала Вам о мертвом грузе нехотения, который, один из всех, не могу поднять.
Я обещала никогда Вам не сделать больно, но разве может быть больноот того, что человек не можеттебя видеть в ничтожестве, что он для тебя хочет — самого большого и трудного, что он в тебя верит — вопреки очевидности, что он требует с тебя — как с себя. Поверьте, что если бы я Вас только жалела — Вы бы правды от меня неуслышали: чем бы дитя не тешилось, лишь бы…
Но я приняла Вас за своёдитя, которое лучше пусть — плачет, только не тешится. Только не тешится. В моем последнем письме была вся настойчивость моей веры в Вас, оно, единственное из всех, было не любимому, а — равному (и только потому — суровое) — и может быть в немя Вас больше всего — любила. И об этомстих моих — тогда — 26-ти лет:
Бренные губы и бренные руки
Слепо разрушили вечность мою.
С вечной душою своею в разлуке —
Бренные губы и руки пою.
Рокот божественной Вечности — глуше.
Только порою, в предутренний час
С темного неба — таинственный глас:
—
Женщина! Вспомни бессмертную душу
!
[156]
В этом письме я с Вас хотела — как с себя.
Поймите меня: я Вам предлагала всю полноту родства, во всей ответственности этого слова. И получаю в ответ, что Вы — мертвый, и что единственное, что Вам нужно — дурман. Это был — удар в грудь (в которой были — Вы) и, если я неупала — то только потому что никакой человеческойсиле меня уже не свалить, что этоголюдям надо мной уже не дано, что я умру — стоя.
Друг, я совершенно лишена самолюбия, но есть вещи, которые я не могуперенести, например — физически, на строке — себя и Адамовича вместе [157]. Мой первый ответ: там, где нужен Адамович — не нужна я, упразднена я, возможен Адамович — невозможна я, — не потому что мы поэты разной силы, я Встану и становлюсь рядом с самым бедным, а перед некрасовским: Внимая ужасам войны [158]— как встала на оба колена — так и осталась — но Адамович (и все ему подобные) — не бедный, и даже не нищий духом, а — немощныйдухом — и не хотящий мочь, и не верящий что можно мочь — и не хотящий в это поверить — это уже не нeмощь, а нeхоть, т. е. самое безнадежное и неизлечимое, ибо не с чего начать, — и в такихруках видеть мое чудо— и знать, что из этих рук (даже не держащих! уже заведомо — выронивших!) не вырвать — потому что другому в этих руках ( которых — нет) — хорошо — бесполезное — и унизительное — и развращающее страдание. Тут только одно — отойти.
…Конечно, есть больше. Есть материнское — через всё и вопреки всему. Есть старая французская баллада — сердце матери, которое сын несет любимой, и которое, по дороге, споткнувшись — роняет, я которое:
— Et voila que le coeur lui dit:
— T’es-tu fait mal, mon petit?
[— А сердце ему сказало:
— Не ушибся ли ты, малыш? (фр.).]
Но — идете ли Вы на это, хотите ли Вы так быть любимым: жаленным? Ибо, если Вы этогохотите от меня, этого от меня — хотите, оно — будет, т. е. я в вашем отношении окончательно перестану быть, сразу сниму все требования (и первое из них — равенство), приму заранее и заведомо — всё: Бог с тобой — только живи…
Но не будучи в состоянии Вам дать — ничего, кроме материнского зализывания ран, звериного тепла души, — связанная по рукам и по ногам Вашим нежеланием другого себя, невмещением, невынесением другой (всей) меня — смогу ли я Вам быть радостью? — С зашитым — отказом — ртом.