Пылающий лёд

– Пойдем, отведу…

Алька отметил, как оживились «дружинники», какими взглядами переглядывались. И понял, что был прав. Может, первая ночь среди повинностей и не числится, но, похоже, у баронской челяди право пользовать приглянувшихся селянок есть. Или без всякого права юбки задирают, и жаловаться на них как бы себе дороже не получилось…

Шагали все ввосьмером: и пришлые, и местные. Дружинники оружие держали в руках и позыркивали на троицу робинзонов отнюдь не дружелюбно. Скольких, интересно, они переписали, а скольких уклонявшихся по деревьям развесили?

Погост был обустроен внутри здоровенного, раза в четыре больше остальных, фундамента. Может, в древние времена стояла тут сельская администрация, или почта, или еще какое-то казенное здание… А сейчас посреди фундамента вымахала высокая сосна, а под ней – одинокий холмик, свежий, с воткнутым колом и приколоченной поперек него табличкой. На табличке значилось: АНАСТАСИЯ ГНЕДЫХ. А чуть ниже две даты, вторая совсем недавняя… Табличку регулярно, раз в три дня подправляла сама Настена, она же перекапывала холмик, шутила: «Сто лет теперь проживу, не меньше…»

– Третьего дня, сталбыть, преставилась… – сказал дед негромко и печально. – Весна… За зиму все подъели, а сейчас супцом из лебеды пробавляемся… Ну и… Слабела день ото дня, иссохла, совсем, сталбыть, как былиночка стала…

Дед всхлипнул. По морщинистой щеке – Алька удивился – поползла настоящая слеза. Сам он не смог прослезиться над фальшивой могилкой… Но постарался изобразить печальное лицо, вздохнул жалостливо.

– Сочувствую, селяне… – сказал «благородие».

Почти даже искренне сказал, и почти даже стал похож не на цепного баронского пса, а на нормального человека. Но затем добавил, все испортив:

– Молодая… Много чего за нее в замке могли получить, селяне…

– Молодая и свежая… Может, откопаем? – предложил пулеметчик и загыгыкал так, что стало ясно: доверять такому дебилу пулемет – дело рискованное.

У Альки все сжалось внутри. Ну как «благородие» и в самом деле заставит их разрыть яму? Для проверки, для полной гарантии?

Не заставил. Вскоре кучка всадников исчезла за деревьями – возвращались назад той же тропкой, что и приехали, дальше конного пути не было: непроходимые леса, буреломные, там и пешему-то надо топором себе дорогу прорубать… И туда, подумал Алька, надо было уходить, когда присматривали место для поселения. Потому что здесь жизни не будет. Повадились приезжать, теперь не отстанут. Может, поначалу и в самом деле не станут налогом давить, дадут хозяйству подняться. Зато потом спуску не жди… Да и Настену один раз уберегли, а в другой гости незваные нагрянут неожиданно – и что? Ибрагим к ним в сторожа не нанимался…

Дед Матвей придерживался того же мнения.

– Сниматься с места надо, – говорил он час спустя, когда Настена вернулась из убежища. – Летом к Нарове дорожку разведаем, плот в укромном месте на берегу сладим. Урожай соберем, продадим, – и ходу на тот берег. А благородиям и сиятельствам, сталбыть, шиш на масле, а не картофь нашу кровную… Ну да ладно, пора и за работу. Хошь не хошь, а делянку заканчивать надо.

Чем больше Алька, уныло ковыряя землю, размышлял над планами деда, тем меньше они ему нравились. Потому что, если уж решил бежать – так беги, все бросай и беги. А земля, тобой обработанная, она ж как липкая паутина: держит, не отпускает. Вот и деду не расстаться со своими делянками, расчищенными и засеянными… Урожай соберут, проще не станет. Продать – легко сказать, картошечка многим нужна, да чем покупатели расплачиваться будут? Деньги федеральные сейчас ничего не стоят, даже на самокрутки не годятся, каждый глава администрации свои боны печатает или кредитные обязательства. Наверняка и здешний барон какие-нибудь дукаты шлепает… Или флорины, с него станется. Хождение местные валюты имеют, конечно, но уже в соседнем районе меняют их по курсу безбожному, грабительскому, а чуть дальше отъедешь, никто и за деньги не посчитает… За юани или динары продать урожай – другое дело, тогда и вправду можно куда угодно переехать и не голодать, на новом месте, все с начала начиная. Беда в том, что не водится у здешнего народа ни юаней, ни динаров, а если у кого вдруг есть немножко – прячут в укромном месте и на картошку ни за что не потратят.

Можно, как крайний вариант, выменять на картошку патроны. Они – валюта самая надежная, нужная всем и везде. Ну тут есть одна тонкость. Патронами между собой расплачиваются люди сильные, вооруженные, кто не боится, что в него тем же патроном и выстрелят… С их припрятанной охотничьей одностволкой – старой, срабатывающей через два раза на третий – лучше на такой торг не соваться.

В общем, деду Алька не верил. Не считал, что тот их специально обманывает, – сам обманывался старый. Сейчас его земля возделанная держит, а осенью к ней урожай добавится, ни продать, ни бросить «кровную картофь» Матвей не сможет… Отложит до весны, а там опять ноги едва волочить будут, и все по кругу… Так и сгниет плот в укромном уголке на берегу Наровы.

У Альки свой план имелся. Думал, позже начинать придется, через год, когда повзрослеет, сил наберется… Но жизнь иначе рассудила, и Алька решил: сейчас. И с Настеной надо поговорить сейчас, не откладывая, пока решимость не угасла, пока сам не начал придумывать десятки предлогов отложить разговор.

Едва дед объявил очередной перекур и достал свою заветную книжку, Алька отозвал Настену в сторонку, за фундамент, заросший диким малинником. Матвей понимающе хмыкнул им в спину.

Для долгих вступлений времени не было, и Алька сразу взял быка за рога:

– Уходить надо, Настя. Не осенью, раньше. Псы баронские до осени сюда еще наведаются и до тебя доберутся.

Уговаривать и убеждать не пришлось. Перспективы здешнего житья-бытья, как выяснилось, Настена оценивала весьма схожим образом.

– Знаю, Аленький… Помогу деду отсеяться, поблагодарю за все доброе – и уйду. Одна. Негоже вам хозяйство бросать из-за меня. А со мной только бед наживете…

Сначала Аленьким цветочком, а затем и просто Аленьким его только Настена называла. Алька не возражал, нравилось… А вот задумка ее не совсем приглянулась. Он примерно то же самое планировал, но чтобы вдвоем с Настеной.

Хотел было сказать, что не сможет она одна, не сумеет, до первого поста на дороге дойдет – и все, солдатам на потеху… Но не сказал. Знал, что еще как сможет и сумеет. Когда Настена к ним прибилась, от мальчишки-беспризорника ничем не отличалась: коротко острижена, грудь прибинтована, да еще лишай фальшивый на всю щеку… Та еще выдумщица, ложную могилку тоже она придумала.

Поэтому сказал Алька другое:

– А куда? По всей России ведь как здесь, а кое-где и похуже…

– В Москву, наверное. Там хоть какой-то порядок сохраняется. Может, пропустят, работу найду…

Никакой уверенности в голосе девушки не слышалось. Про Москву слухи ходили самые разные, но сходились они в одном: в Анклав попасть и раньше было непросто, а теперь и вовсе всем приезжим от ворот поворот дают. Якобы пару раз голодные толпы пытались прорвать периметр со стороны России – останавливали их жестоко, пулеметами.

Алька заговорил быстро – перекуры у деда недолгие, – но уверенно и убедительно:

– Я ведь тоже здесь засиживаться не собираюсь, и так в лесу тоскливо, а без тебя вообще… Только не в Москву надо. На север, к Станции. Я карту смотрел, высчитывал – за месяц дойти можно. Они всех пускают, пусть не сразу, но я согласный хоть месяц, хоть два, хоть три в фильтре ждать…

– Пускают – и что?

– Дорога там, туннель к другой планете… Новый мир, представляешь? Ни радиации, ни голода, все по-другому…

– Слышала я эту сказку, Аленький. Не бывает так. К другим звездам долго лететь надо, а так, чтобы в коридор на одной планете войти, на другой выйти, – не бывает.

– А если бывает? А если так и есть? Недаром вся планета наша на дыбы встала, когда тот коридор пробивали. Да и люди ведь идут туда и идут вдоль магнитки, назад не возвращаются…