Без всяких полномочий

— Операцию. Что я еще могу делать?

Он бросил халат на диван, снял белую шапочку и пригладил перед зеркалом волосы. Гурам был блондином и втайне гордился этим. Снова зазвонил телефон.

— Пусть звонит, — сказал он. — Поедем за город.

Мы вышли на улицу. Я собрался с духом, чтобы начать рассказ. Но Гурам, что-то вспомнив, кинулся назад в клинику и вернулся минут через пятнадцать.

— Извини. Дежурный сегодня сердобольный. Может к мальчику впустить родителей.

— Эпилептик?

— Нет, опухоль в левом полушарии.

Мы сели в «Волгу» Гурама. Он вытащил из-под сиденья покореженный кремниевый пистолет.

— Это принадлежало Шамилю.

— Сохранились отпечатки пальцев?

К старинному оружию Гурам испытывал болезненную слабость. Он скупал проржавевшие пистолеты, шпаги, сабли, кинжалы и с завидным упорством возился с ними, приводя в порядок.

— Ты ничего не понимаешь в оружии.

Я согласился.

За городом мы остановились у деревянного ресторана, приросшего спиной к скале.

Ресторан пустовал, если не считать четырех скромно одетых мужчин в углу зала. К нам вышел директор в белом халате, настолько толстый, что его подбородок лежал на груди, а изуродованные уши борца касались плеч.

— Прошу вас! — сказал он хриплым голосом, приглашая к буфету, и крикнул: — Ванечка!

Мужчины в углу разглядывали нас с любопытством.

Из кухни выскочил лупоглазый Ванечка и встал за стойку.

— Базедова болезнь, — поставил диагноз Гурам. — Его надо оперировать.

— Тебе только бы резать, — сказал я.

Мы подошли к стойке, на которой красовались блюда с лоснящейся зеленью, редиской, белым сыром и пышным лавашем. Ванечка поставил на тарелку три стопки и налил в них из бутылки чачу. Гурам, втянув воздух длинным носом, сказал:

— Иф, какая водка! Градусов пятьдесят.

— Шестьдесят, — поправил директор и произнес: — Чтобы у вас все было хорошо! Будем здоровы.

Мы выпили и закусили сыром, зеленью и хлебом.

— Что прикажете? Чем вас порадовать? — спросил директор.

— Как твоей душе угодно будет, — в тон ответил Гурам.

— Что скажете о жареном ягненке? Для начальника жарил.

— А если твой начальник приедет?

— Не приедет, уже не приедет. — Директор вздохнул. — Ванечка, гости за стол садятся.

Ванечка, перебирая ногами, словно в танце, быстро ушел на кухню.

— У тебя что, неприятности? — спросил Гурам у директора.

— Закрыть хочет этот ресторан, — ответил тот. — Нерентабельный, говорит. Конечно, будет нерентабельный, если все продукты второй категории!

— Ягненок тоже второй категории?

— Что вы, что вы! С базара, клянусь детьми!

— Тогда садимся.

— Где вашему сердцу радостнее будет.

Мы сидели у окна, раздвинув марлевые занавески, пили «Цинандали» цвета весеннего солнца, растворяя в нем наши заботы, и жизнь была прекрасна.

Вдали с неба спускались горы, и казалось, можно перепрыгивать с одной вершины на другую и так взобраться в гости к самому господу богу, если он существует, а если существует, он должен был находиться именно там, потому что лучшего места ему не найти — и климат подходящий, и горы расположены лесенкой: легко спускаться пастырю к своим овечкам.

К вечеру, когда горы отступили, а окна подернулись дымком сумерек, к нашему столу подошел директор и спросил, понравился ли нам ягненок. Мы предложили ему стул. Он сел, сказал, что его зовут Дато и что он бывший борец, чемпион республики. Мы выпили за него. Мы не знали, о чем говорить с ним, и я спросил, есть ли у него семья. Дато показал нам фотографию сыновей — одному было пятнадцать, второму тринадцать.

— Старший весь в меня — учиться не любит, только борьбой увлечен, — сказал он. — Младший? О-о, этот математик! С первого класса отличник. Учится в специальной школе. В прошлом году победил на олимпиаде юных математиков. Талант. Только не знаю в кого. — Он засмеялся, а потом произнес: — Эх, вывести бы их в люди, а там хоть трава не расти.

— Не скажи, — возразил Гурам. — Ведь захочется поглядеть, какими они станут, жить как будут.

— Тоже верно, — согласился Дато и велел Ванечке принести еще «Цинандали». — Выпьем за наших близких. За ваших братьев и сестер. За моего младшего брата. Чтоб ему было хорошо… Чтоб им всем было хорошо. — Дато медленно выцедил вино из бокала.

— Что случилось? Если твой брит заболел, можешь не беспокоиться, — сказал Гурам.

— Он не заболел. Он в тюрьме, — сказал Дато.

— За что сидит? — спросил я.

— Ни за что! — ответил Дато.

— Ни за что у нас не сажают, — сказал Гурам.

— В том-то и дело, что ни за что. Я у прокурора был. У них доказательства. У брата доказательств нет.

— Дато, перед тобой журналист, корреспондент газеты Серго Бакурадзе! Расскажи все. Он поможет тебе. У него золотое сердце.

Журналист, который сам нуждается в помощи, в роли покровителя. Мне стало смешно. И почему я должен помогать преступнику? Я не сомневался, что брат Дато виноват.

— Не стоит вас беспокоить. Да и делу не поможешь. — Дато разлил вино в бокалы.

— Где работал брат? — спросил я.

— На швейной фабрике.

У меня дрогнула рука. Гурам заметил это.

— Ты что-нибудь слышал?

— Нет.

— Места себе не нахожу. Виню себя, — сказал Дато. — Я уговорил Карло вернуться домой. Он в Иванове почти шесть лет работал после института. Если бы он оттуда не уехал, сегодня главным инженером был бы. Все подстроено. Хотели от него избавиться. Есть на фабрике такой Вашакидзе, главный инженер… Извините, не хочу говорить, а все равно говорю. Извините.

Я знал Вашакидзе, энергичного мужчину с огромным лбом а рыжими усами. Он блестяще разбирался в технике и, случалось, сам ремонтировал станки. Когда я впервые пришел на фабрику, Вашакидзе помогал мастерам устанавливать новые машины.

— Вовремя пришли, — сказал он мне. — Как раз завезли новую технику.

Потом он водил меня по цехам.

— Через год не узнаете фабрики. Все морально устаревшее оборудование заменим, многие участки модернизируем. Идемте, познакомлю вас с директором.

Директор, анемичный человек небольшого роста, перебирая янтарные четки, тоскливо глядел в окно кабинета, обшитого дубовыми панелями. Казалось, он попал сюда случайно. На его черном пиджаке была орденская планка в четыре ряда. Я пожал холодную руку и с трудом расслышал: «Луарсаб Давидович Ахвледиани».

— При чем Вашакидзе? — спросил я Дато.

— Говорят, он приложил руку к несчастью Карло.

— Не может быть. Этого не может быть! Будет Вашакидзе заниматься грязными делами!

— Я сказал — говорят.

— Кем ваш брат работал?

— Завскладом.

— Завскладом? Инженер — завскладом?

— Я тоже удивился, когда Карло перевели на склад. Но он не стал ничего мне объяснять. Из него вообще слова не вытянешь.

— Откуда перевели?

— Из швейного цеха. Он там был начальником смены.

Я взглянул в окно. Стекла почернели и отражали наши лица, как кривое зеркало. Очевидно, они тоже были второй категории.

— Что произошло на складе?

— Шестнадцатого января склад обворовали. Обвинили Карло. Будто у него была недостача, он хотел скрыть и организовал хищение. Карло чужой спички без спроса не брал! Однажды он месяц со мной, с братом, не разговаривал из-за того, что я попросил его принести с фабрики отрез для моей жены. Женщины помешались на этой чертовой «Ариадне». В магазине ее не купишь. Говорят, в двух-трех появляется и сразу исчезает. Люди давят друг друга в очередях. Мне тоже давиться? А жена уши прожужжала. Вот я и попросил Карло. Обиделся он страшно. Что я, говорит, вор?! Пришлось мне, старшему, просить прощения у младшего. Всего не расскажешь. Длинная эта история, да не застольная.

— Похитили со склада «Ариадну»?

— «Ариадну», будь она проклята. Пять тысяч метров. Вы не подумайте, что я защищаю Карла как брат. Хотя кто же его еще будет защищать?! Поверьте, хороший он парень. Институт в Москве окончил с отличием, в Иванове за шесть лет работы два авторских свидетельства и медаль «За трудовую доблесть» получил. Мог такой человек на преступление пойти? Он всего-то четыре месяца проработал на складе.