Крюк Петра Иваныча

И в этот момент все и произошло, и все разом выстрелило, и тут же окончилось после финального залпа по всем направлениям главного удара: и обида, и разрядка от насилия и любви, и отмщение за прошлую, оказавшуюся нелепой целую жизнь, и все-все остальное, о чем хорошо подумать ни сил, ни времени не хватило…

Спали они после, как всегда, в обнимку, в тесном взаимном притяжении супружеских тел, выполнивших каждый свой накопившийся долг. Только, если для Зины мужнин сумбур носил в ту ночь характер странной необычности, то для Петра Иваныча он же означал полное закрытие темы для сомнений в избранной им жизни.

Утром Зина поцеловала мужа в плечо и сказала:

— Петь, ты как зверь был просто вчера, когда накинулся и роздыхнуть не дал совершенно. Видать, командировка твоя кстати пришлась, хорошо на здоровье повлияла, не перегрузили вас там, видно, на сдаче объекта.

Петр Иваныч согласно кивнул и в свою очередь поинтересовался:

— Зин, а что с тем пареньком, интересно, сделалось, что тогда замуж тебя звал, да не дозвался?

— Со Славиком-то Комоловым? — удивилась вопросу Зина, — а чего?

— Комоловым? — недоверчиво переспросил Крюков, — не ошибаешься?

Зина, однако, на поправку свою внимания не обратила и отчиталась:

— Так он года через два после техникума на еврейке женился, по большой, говорят, любви и вместе со всей ихней родней в Израиль уехал, на постоянное житье. После этого сколько лет ни слуху об них, ни духу.

Ну, так, — подумал Петр Иваныч и облегченно выдохнул в подушку, — вот теперь совсем уже все, окончательно все, самый конец любому финалу позора.

Последняя капля отлива втянулась в высыхающий на его глазах берег и растворилась безвозвратно в пучине земной поверхности, твердой и надежной, как сама супружеская жизнь.

На работу он вышел на другой день после приезда, раньше отпрошенного срока на целую неделю. Первый день тоже пропал не зря: Петр Иваныч собрал увесистую продуктовую посылку для отправки в адрес семьи афганского ветерана, капитана Комарова, и дочки его, Фенечки, и написал про них прошение по линии депутатского запроса о творимых в городе Вольске безобразиях властей.

С обеда начиная, крановщик Крюков уже восседал на небесах, «вируя» бетон, «майнуя» раствор и удивляясь тому, как шустро в его отсутствие возвели опалубку для высоких этажей, почти подобравшихся уже к самой кабине башенного крана. И по этой понятной причине земля теперь стала как будто ближе к нему и, как будто, еще родней, чем была раньше, и никакие рваные грязно-серые облака не затмевали больше раскинувшийся перед его глазами чудный вид родной стороны, даже несмотря на высокую точку ее обзора. Разве что с точки этой нельзя было досмотреться до страны Израиль, в которую убыл нечестным путем незадачливый Комолов Славик со своей еврейкой-женой. Ну, да Бог с ним, со Славиком, ему и без Петра Иваныча пусто, наверно, да никчемно от прозябания на чужбине, на далекой, пустынной стороне, вдали от настоящей жизни, от натурального сливочного пломбира, незамутненного никакими посторонними присадками, и еще от многого остального, чем можно с удовольствием продолжать гордиться…

История вторая

БЕДА И СЛАВА ПЕТРА ИВАНЫЧА

С учетом получившийся жизни больше всего на свете крановщик Петр Иваныч Крюков радовался трем вещам. Но при этом они ни с любовью в привычном понимании слова, в том, какое он полноценно мог бы применить к жене своей Зине, ни с давшей слабую трещинку в прошлом году гордостью за многое прежнее хорошее ни в какой связи не состояли. Да и, правду сказать, и хорошее в Крюковом прошлом то ли имелось, то ли натурально — нет, но, с другой стороны, оно смело могло считаться и имевшимся, если поплотней сощурить глаза и не уделять особо большого внимания никаким житейским поворотам судьбы, возникшим по случайности и непрошенной неожиданности.

К первому в разряде трех основных радостей относились их с Зиной родные внуки, которые были от старших сыновей, от Валентина с Николаем. Самих внуков-школьников было три плюс одна внучка — по два получалось от каждого отпрыска. Радость от них ото всех Петру Иванычу и Зине была огромная, а взаимность отпускалась в доме деда и бабки Крюковых поровну всем, можно сказать, оптом, без раздела по количеству и вне конкретной привязки к каждому мальцу. Но если, кроме проявления ласкового тепла и радости бесконечной от наличия в семье такого продолжения фамилии, других серьезных забот у действующего крановщика Крюкова не имелось, то для Зины благодать эта оборачивалась и другим еще своим краем — нужной помощи малым внукам, дополнительным надсмотром над питанием после школы в согласованную родственную очередь, а также семейной заботой над излишками свободного времени в цикле детского воспитания. Однако, такая дополнительная к пенсионности нагрузка практически не оказывала влияния на Зинину хозяйскую по дому умелость и сноровку, и лично Петр Иваныч никак от нее не страдал, потому что так же, как и малая поросль Крюковых, получал от жены все, на что Зина была способна к моменту прожитых лет и точки совместного счастья. Не хуже крепконогой молодки летала Зина между мужем и внуками, нацеливая ухо востро на мир и порядок здесь и там, вдоль всей фронтальной оконечности большой семьи, не давая слабины ни в одном самом малом промежутке: от снабжения овощами до безотказного согласия на мужскую нужду и скорого разогрева на стол.

Была и другая в доме радость, вторая по счету, если вести его в порядке важности отношения к ней и степени наполнения души Петра Иваныча. И радость эта была — канарейка. Впрочем, канарейка ли — точно об этом Петр Иваныч не знал, потому что был и другой вариант происхождения и пола певчей птицы. А именно — она запросто могла быть и кенар. Когда четыре года назад Павлуша, младший сын, притащил ее в дом, зажав в кулаке и продолжая выдыхать на птицу теплый воздух изо рта, Петр Иваныч с Зиной просто не задались поначалу принципиальным вопросом — кто она есть, эта Пашкина птица по половой принадлежности. Да и не интересоваться надо было для начала подобной глупостью, а животное спасать, которое почти не билось в руке и не дышало. Ну а после уже, когда существо отогрелось и с оттаявшим испугом закрутило по сторонам живой головой, то снова было не до того. Зина понеслась на кухню греть молоко с медом, чтобы поить с пипетки, бронхи греть изнутри этому тщедушному крылатому организму, почти окончательно загубленному дворовым алкоголиком, у которого Павлик эту канарейку и отбил. Или же кенара.

Начальную клетку соорудили из казана, набросив сверху редкий тюль, который каждый год Зина, опасаясь зимних бомжей, сдергивала с дачных окошек и доставляла в город зимовать после выгорания на шести сотках. Туда птичку и пустили, высвободив из заботливых объятий младшего сына. Перед самым уже запуском Зина на всякий случай еще раз промыла казан изнутри, тщательно оттерев поверхность от возможных жировых остатков прошлой готовки. Петр Иваныч плов предпочитал жирный, из настоящей ядреной баранины, с чесноком и круглым рисом, как в чуркестане, а не в столовке строительного предприятия, и, в отличие от пломбира, — с многочисленными приправочными снадобьями. Так что промыв пришлось делать с двойным порошком, учитывая слабое состояние кенара и его ненадежный внешний вид. Опускал спасенного вниз, к круглому дну сам Петр Иваныч, и тогда ему показалось, что птенец в самый последний момент благодарно лизнул его языком за большой палец правой руки, и это добавило внепланового уважения к самому себе за такое собственное участие в спасении живого существа.

Так судьба канарейкина была определена окончательно — решено было оставить ее в доме Крюковых на вечный постой, купить с этой целью нужную клетку, запасти полагающиеся корма, приладить минимальную посуду для питья и крепкую жердочку для удовольствия нового члена семьи — летающего Крюкова. Или для порхающей Крюковой, тоже пошутил Пашка вдогонку отцовой доброй усмешке.

Летать по факту птица не могла — то ли не было оказии поучиться, то ли уже разучилась. И вообще, выяснилось, что совершенно это не птенец, а полноценный по возрасту старик или старуха. Цвета птица была все еще желтого, но не уверенно — с подтеками, пробелами и внушительным лысым овалом на груди, как будто нарочно ошпаренной неразведенной кислотой. Овал зиял лишней промоиной и слегка отпугивал окружающих воспаленно-розовым колером. К птичьему врачу Зина нести приобретение не разрешила: сказала, подцепит там у них инфекцию или заразу, а мы потом не подымем после этого. Сами уход обеспечим, пояснила, домашними средствами, без химии и уколов. И подняла частично, до нормального уровня здоровья, до веселой и беззаботной старости, в которой и так уже по возрасту пребывала канарейка. По годам, но не по нынешнему состоянию здоровья и души, если отсчитывать, исходя из всех признаков поведения, мудрости, доброго аппетита и ответной ласки ко всем Крюковым.