Огнедева

На самом деле Добролюта тоже хотела увидеть огонь на Лелином жертвеннике, но, как волхва, ни за что не посмела бы подделать знак божественной воли и тем оскорбить Рожаниц. Ее не менее других удручало то, что уже семь десятилетий огонь не горит.

Неужели словене чем-то так разгневали богов, что те навсегда лишили их благословения? Пошли даже слухи, что-де боги оставили Перынь и нужно искать другое священное место… Но против этой мысли решительно выступал Вышеслав: если главное племенное святилище словен окажется не в Перыни, в полутысяче шагов от Словенска, а в другом месте, то половина его власти и влияния перейдут к тамошним старейшинам — и тогда уже они будут решать, кого допускать к принесению жертв, а кого нет, то есть, по существу, распоряжаться благословением богов. А на это он не мог согласиться, особенно теперь, когда до заветного княжеского кия оставались каких-то полшага.

И вот огонь загорелся. Загорелся сам. В этот обычный хмурый и холодный день в середине месяца липеня, когда бабка Кореница разбудила всех с утра и заявила, что порез-трава в особую силу вошла и надо идти делать запасы. Порез-трава цветет долго, но и собрать ее нужно много — она помогает от десятка различных хворей, мужских и женских, от лихорадок и кровотечений, и все, кто не сделал собственных запасов, пойдут за ней в Перынь. А бабка Кореница была настоящей травницей: сама трава сообщала ей день, наиболее подходящий для сбора, а уж она объявляла всем прочим.

Знали бы они, когда поутру садились в челны, что сегодня к ильмерским словенам впервые за семьдесят лет явится Дева Ильмера!

— Она пришла! — воскликнула Мечебора. — Пришла, выходит, да, матушка? Только где же она?

Пламя стало медленно угасать и вот совсем сникло. Боги убедились, что люди увидели их знак и правильно его поняли. Но на лице Добролюты, молча оглядевшей потрясенных товарок — Мечебору, Тиховею, прибежавшую из своей избы бабку Кореницу, травницу Девясилу с пучком той же порез-травы в руках, — было в основном недоумение.

— Так это же я пришла! — заявила Остряна. От этой мысли ее растерянное лицо оживилось, на нем проступило выражение недоверчивого восторга. Уже не первый год она добивалась этой чести, надеялась, что боги наконец-то укажут на нее, и вот знак был получен! — Стрыйка, ведь это я как раз пришла!

— Да ты сюда через день бегаешь! — немного опомнившись, с сомнением произнесла Добролюта. — И боги молчали.

— Так, может, я теперь достойна стала!

— Подойди! — Добролюта кивнула ей на жертвенник. — Если это ты, то пусть снова возгорится огонь Девы Ильмеры!

Остряна неуверенно подошла и встала возле жертвенника. Ничего не случилось. Девушка опустилась на колени и протянула руки к сложенным сучьям — тоже ничего.

— Ну же, боги великие! — с нетерпением и даже упреком позвала она. — Перынь и Рожаницы, Леля-Огнедева! Я пришла! Дайте знак! Укажите, если я вам угодна!

Но боги молчали. Остряна осторожно прикоснулась к полуобгоревшим сучьям. Они еще хранили тепло от огня, свежий уголь зачернил ее пальцы. И больше ничего не случилось.

Девушка сжала губы, подавляя досадливый вздох. Похоже, что знак богов обманул — или относился вовсе не к ней. Но почему не к ней? Кто еще более достоин быть воплощением Девы Ильмеры, как не она, Остролада, дочь Вышеслава, внучка Мирослава и правнучка Благочесты, той, что до замужества была последней Девой Ильмерой на берегах Небесного озера?

Правда, Благочеста, по крайней мере в преданиях, была прекрасна, как сама Огнедева, а правнучке ее от той красоты не досталось почти ничего. Длинные светлые волосы, хоть и не вились, но и лежать прямо и ровно не желали и вечно торчали перьями в разные стороны, сколько Остряна ни пыталась их пригладить, смачивая, и уложить под девичью тканку. У нее были большие серые глаза, довольно красивые сами по себе, но черты лица неправильные, зубы неровные: оба резца налезали на соседей, будто пытались выбраться из толкотни на простор. Может, понимая, что улыбка ее не сильно красит, свои губы, тонкие по краям и припухлые только в самой середине, Остряна обычно держала сурово сжатыми. Взгляд исподлобья, настороженный и вызывающий, тоже ее не красил. Она была неглупа, но недоверчива и притом задириста, из-за чего вечно ссорилась с сестрами, с женами отца, не исключая собственной матери, и со всеми прочими родичами. Может, кроме стрыйки Добролюты, к которой она была вынуждена относиться с почтением. Будучи очень честолюбива, Остряна жаждала стать Девой Ильмерой, пусть даже с риском однажды отправиться в наряде невесты под холодные серые волны. Так неужели боги отняли у нее эту честь ради кого-то другого?

— Уж не ее ли ты, матушка, из лесу принесла? — осторожно намекнула Тиховея. — Уж та никогда у нас не бывала.

— Идемте. — Добролюта кивнула товаркам и пошла вниз с холма, к избушкам, в одной из которых оставила свою лесную находку.

Возле избушки они встретили Боровиту. Эта высокая, худощавая, некрасивая лицом женщина с узкими, глубоко посаженными желто-серыми глазами была самой сильной из волхвов Приильмерья. На груди она носила ожерелье в виде трех железных обручей, а по особым случаям надевала на голову убор, сделанный из шкуры с оскаленной мордой медведицы. Зная, что есть работа, она и сейчас надела его и приобрела такое сходство с лесной хозяйкой, что непривычные люди пугались ее до жути. Густые, длинные темно-русые волосы она никогда не покрывала и заплетала во множество причудливых косичек, к которым подвешивала то какие-то палочки и маленькие пучки трав, то мелкие обереги, вырезанные из кости или отлитые из железа и других металлов, птичьи перья и кусочки меха разных диких зверей. Все это делалось ради ее духов-помощников: во время радения каждый дух входил в предназначенное ему вместилище и помогал Боровите. Этих духов-помощников у нее было очень много, с два десятка, — никто на памяти словен не имел столько. Боровита умела напрямую говорить с самим Волховом, и ее почитали за умение совершенно точно указать, где, когда и какая рыба будет хорошо ловиться, где какого зверя добыть. Она изгоняла множество болезней, легко снимала любую порчу, а если уж сама кого проклинала, то все, спасения не было. Она тоже состояла в родстве с Вышеславом, приходясь дочерью его покойному стрыю Творигостю. Замужем она никогда не была и не собиралась: ее мужем считался один из ее первых духов-помощников, являвшийся ей в виде огромного черного медведя.

— Ну, Добряна, показывай, что за девку из лесу принесла! — воскликнула она и тряхнула большим круглым кудесом. — Сейчас я из нее лихорадки-то повыгоню, сегодня день легкий!

— Сегодня такой день, что за семьдесят лет такого не бывало! — ответила Добролюта. — Пламя Огнедевы загорелось! Дева Ильмера избрана! Мы и думаем — не она ли? — И Добролюта кивнула на дверь избушки, где лежала подобранная в лесу девушка.

Боровита нахмурилась и первой толкнула дверь. За ней вошли все жрицы, последней — Остряна. Неужели Девой Ильмерой должна стать какая-то бродяжка, найденная полумертвой? Дочь неведомой робы, сама наверняка рожденная в рабстве? Да не может быть, чтобы боги, пренебрегая внучками и правнучками Благочесты, предпочли такое ничтожное существо! «Да она помрет вот-вот! — со смесью досады и надежды думала Остряна, вслед за стрыйкой направляясь в избу. — Какая из нее Дева Ильмера!»

Тиховея отволочила оба окошка до конца, чтобы было посветлее. Но Боровита для своей работы в свете не нуждалась. Найденная в чаще девушка лежала с закрытыми глазами, тяжело дышала и что-то неразборчиво бормотала. Боровита наклонилась над ней, тихонько стукнула в кудес и прислушалась к быстро удаляющемуся звуку — она продолжала его слышать и после того, как для всех остальных он стих.

— Как, она сказала, ее зовут? — Боровита оглянулась на Добролюту.

— Тепляна, Витогостя ладожского дочь. И по сряде видно, что Витонегова рода. — Добролюта откинула одеяло, которым укрыла свою находку, и показала подол исподки, где белой нитью по красной полоске были вышиты родовые знаки и среди них знак потомков Гостивита.