Огнедева

Дивляна не ответила, закрыв лицо руками и жмурясь, как от боли. Мать пригрозила ей настоящей войной. Если она не откажется от Вольги, пока он жив, его сделают мертвым. Неужели ради союза с полянами Ладога пойдет на войну с Плесковом? А вдруг?

— Ты бы хоть подумала своей головой! — уже мягче продолжала мать. — Три дочери у меня. Ярушку Ладога не отдала. Ты не хочешь. Что же, Велеську замуж отдавать? Девчонку незрелую? Тебе-то сестру не жалко?

— Ну, подождать можно, — буркнула Дивляна. — Она девка здоровая, года через три-четыре невеста будет лучше меня!

— А если и она не захочет за полянина, а захочет за… за Свойку Зорькиного выйти? Или тебя, красну ягоду, неволить нельзя, а ее можно? А всем вам волю дать — одна туда, другая сюда, так весь род наш рассыплется и сгинет без следа. То ли нам деды завещали? Нет, родная моя. Если хотим, чтобы род наш жил, чтобы воля предков исполнялась, то думать о роде надо, а не о себе.

— Но я люблю его!

— Любовь что морковь — полежит да и завянет. А это дело всей Ладоге благо принесет, честь и богатство на всю жизнь.

Дивляна молчала. Против этого она не смела возражать, но ей было ясно, что мать ее не поддержит. И ведь она права, Дивляна не могла ее ни в чем упрекнуть, но от этого боль в груди становилась такой нестерпимой, что она будто одеревенела, и даже слезы не давали облегчения.

Вольга! Отец и мать были против нее, и Вольга теперь казался ей единственным на свете близким человеком.

«Надо бежать к нему», — подумала Дивляна, и это была ее первая здравая мысль. Он еще ничего не знает. Скорее рассказать ему, тогда он что-нибудь придумает. Поговорит с ее отцом, приведет своего отца. Пусть-ка Домагость князю Судиславу объяснит, что, дескать, серебро и паволоки нам важнее…

В сени влетела Веснояра, до которой только сейчас дошла поразительная новость.

— Ну, подруга, вот тебе Макошь напряла! — закричала она, но Дивляна почти не заметила ее.

Оттолкнув с пути Веснавку, как неживое препятствие, она кинулась вон из дома и побежала к Буревоевой связке, где обитал со своим родом Святобор, а поблизости — его плесковские постояльцы. Грязная вода от недавнего дождя разлеталась брызгами у нее из-под ног, обдавая подол нарядной верхницы. Народ на улицах оборачивался, не понимая, куда это мчится средняя Домагостева дочь — с таким лицом, будто дом горит, а дыма вроде не видно… Ничего и никого не замечая, Дивляна примчалась к Буревоевой связке, обогнула пару волокуш с мешками — и увидела Вольгу прямо в дверях. Он, как видно, приготовился идти; на нем была новая синяя верхница, бляшки на поясе — варяжском, из добычи после битвы с Игволодом, — блестели, заново начищенные, плащ был тоже из добычи — из тонкой шерсти с шелковой отделкой и большой круглой застежкой на груди. Волосы он расчесал и стянул опрятным ремешком — короче, жених женихом. Собрался прощаться перед отъездом с Домагостем, которого считает своим будущим тестем.

— О! — воскликнул он, вдруг увидев Дивляну. — А я к вам… Да что с тобой?

— Там… — С разбегу врезавшись в него, она схватила его за складки плаща на груди, словно он мог убежать, не выслушав ее. Он готов был слушать, но от бега и волнения она едва могла говорить. — По… ляне… Киев… ну, эти! Они…

Дивляна набрала побольше воздуха, потом закашлялась и оглянулась. Челядь и постояльцы Святобора, бросив все дела, стояли и смотрели на них, причем на мордах лошадей тоже вроде как было написано любопытство.

— Пойдем-ка! — Вольга обнял дрожащую Дивляну за плечи и повел к Волхову.

По пути Дивляна немного успокоилась и смогла наконец говорить.

— Поляне эти, что Ярушку просватали! — начала она, и из глаз ее брызнули давно просившиеся слезы. — Ярушку-то им не отдают! Лелю, говорят, не отпустим! А отец говорит, я слово дал! И другой невесты, говорит, нету у меня для них, кроме тебя! Меня то есть!

— Я слышал, что народ Ярушку не отдает… — начал Вольга и осекся. — Как это — тебя? — До него наконец-то дошло, о чем речь. — Ты же моя! Тебя нельзя! Ты мне обещана!

— Где же я обещана? — Дивляна вытирала слезы нарядным рукавом, жестким от плотной вышивки. — Так, поговорили… да и не говорили, а просто… вроде бы он знает, вроде бы согласен… А так, мать говорила, пусть сперва князь Судила…

— Ну, пойдем! — Вольга сильно сжал ее руку. — Я сам с ним поговорю!

Однако разговор с Домагостем ни к чему не привел. Ожидая плесковского княжича, тот встретил его даже не в доме, где уже сидели поляне, а перед домом. На возмущение обманутого жениха Домагость отвечал одно: сговора не было, даже обещания твердого он не давал. Да и кому его давать, если тут нет ни отца жениха, ни еще кого-то из старшей родни, кто вправе решать его судьбу?

— Тут тебе не круги водить под березою! — сурово отвечал воевода. — Был бы здесь твой отец, с ним бы я говорил. А сам ты с девкой можешь ладу плясать [32]— о свадьбе только отец твой говорить может. А нет отца — нет и разговора. И никто мне дочерью моей родной распоряжаться не запретит!

— Когда я за вас в бой шел, кровь проливал…

— Твое дело молодое — на то и парни, чтобы первыми воевать. Да я и сам за печью не отсиживался, и сыновья мои. Ты спасителя нашего из себя не строй!

— У меня кольцо ее! — Вольга показал золотое варяжское кольцо, подаренное Оддом Дивляне и ею переданное жениху в купальскую ночь.

— Ну, на память оставь! — буркнул Домагость, у которого было очень нехорошо на душе. Видит Лада-матушка, никогда он не стал бы ломать судьбу своей любимой дочери, если бы не необходимость. — А в дело наше, Вольга, не мешайся, душевно тебя прошу. Чтоб обиды не держать, через год-другой сватайте Велеську — через три года отдам. Вот тебе слово мое — отдам. Родом она не хуже, собой растет пригожая да резвая. А сейчас мне для Киева невеста нужна. Ты молодой еще, три года обождешь, не состаришься.

— Да разве я за Велеськой сюда ехал!

Но Домагость только махнул рукой: дескать, окончен разговор! — и пошел в дом.

Не смущаясь чужих любопытных взглядов, Вольга обнял девушку и прижал ее мокрое от слез лицо к груди.

— Он же нам обещал… ну, почти обещал! Я ведь спрашивал его: будет мне награда? А он сказал: будет день, будет и награда. Он знал, что я о тебе говорю! Знал!

— Да что теперь толковать? — К ним подошел один из Вольгиных плесковичей, парень по имени Годыня. — Он уже все решил, про обещания напоминать ему — только зря язык утомлять. Ты бы, княжич, чем разговоры разговаривать, сам думал, как свое не упустить.

— Я и не упущу!

— Вот, поляне, дери их леший! — вставил другой Вольгин товарищ, Милята. — Сидели бы там у себя в лесу на поляне! Не мог этот Аскольд-Святослав в другом месте себе невесту выбрать!

— А ты-то что? — Вольга поднял лицо Дивляны и требовательно глянул в заплаканные глаза. — Тебе-то кто милее — я или Киев?

— Ты, конечно! — Дивляна даже обиделась, вырвалась и вытерла нос платком. — Скажешь тоже! Не стыдно тебе? Я тебя люблю, я тебе обещала, как же я могу… Провались он, этот Киев! Это ж все равно что на Тот Свет ехать! Пропаду я там! Князь Аскольд, говорят, уже трех жен уморил, теперь за меня примется! Я хочу с тобой!

— Точно ли? — Вольга прищурился. — Точно за меня хочешь?

— Да как же еще? Ты что такое говоришь!

— Уедешь со мной?

— Куда?

— Да в Плесков, куда ж еще? Тише! — Вольга быстро оглянулся, но вокруг были только свои товарищи-плесковичи. — Давай так. Никому ничего не говори, а сегодня вечером уедем. Мой отец нас не выдаст. Он тоже такой обиды терпеть не станет: обещали нам, а отдали нашу невесту какому-то гусю заморскому! Уедем, а из Плескова Домагость уже не будет тебя требовать. Не боишься?

— Нет, — отозвалась Дивляна, хотя на самом деле боялась.

Шутка ли — бежать из дому! Внутри все обрывалось и холодело при мысли об этом. Пойти против отца, матери, всего рода! Но расстаться с Вольгой было свыше ее сил. Он был для нее единственным на свете, она уже привыкла к мысли, что выйдет за него, привыкла связывать свое будущее только с ним. Замужество в такой дали, на другом краю света, было для нее и не жизнью вовсе. Да и не будь Вольги, она лучше бы умерла, чем решилась на такое!

32

 Ладу (лелю) плясать — название весенних обрядовых танцев с припевом

«ладо» или «лели».