Страница 3 из 12
Боль на время отошла в сторону, давая место тревожному сну…
Тишина стояла всю ночь, добрая тишина земли, не обитаемой никем, кроме диких зверей. Ветер выл между камней, дождь шуршал, трещали догорающие сучья в костре – и все это были хорошие звуки, добрые, безопасные звуки. Под такие звуки приятно спать, отпустив нервы, всласть и вволю.
Небо в проломе камня начало сереть, потом побелело. Шел пасмурный день, но дождь утих; резко пахло сыростью, мокрым песком и зеленью. Костер догорел. Зола остывала, стало холодно. Бойцы начали просыпаться от холода стынущего камня, который пополз в их утомленные тела.
Красавчик спросонья ткнул себя кулаком в выбитый глаз, скрипнул зубами и выругался:
– Задница демона! Никак не запомню…
Шпилька хихикнула:
– Не ори, придурок. Вход в чрево мира всегда рядом, услышит тебя демон какойнибудь – мало не покажется. Вот окажешься как раз у него в заднице – через пасть…
Красавчик оскалился и обозначил стремительную атаку. Шпилька шарахнулась назад, наступила на только что проснувшегося Паука – тот мгновенно сгреб ее в охапку и закопался носом в волосы.
– Тепленькая! – проурчал он восторженно и укусил ее за шею. – Моя вкусненькая…
Шпилька выкрутилась стремительным движением и в течение чрезвычайно малого времени успела укусить Паука за щеку и врезать ему кулаком под ребра с радостным воплем:
– Что, съел? Не подавись, худоба!
Наблюдавшая поединок Крыса в восторге издала воинственный клич, от которого подскочили Мелкий и Пырей, стряхивая остатки сна. Хорек, протирая глаза и шмыгая носом, проворчал:
– Эй, сволочи, о жратве – ни слова!
– А я бы поговорил… о жратве, – сказал Красавчик печально.
– Ага, – подхватила Шпилька. – О конине.
– С чесноком, – добавил Мелкий.
– И ржаными сухарями.
– И пивом.
– И чтоб вам полопаться, гады! – фыркнул Хорек и швырнул в Красавчика головешкой. – Другой темы нет?! Я сейчас сдохну от этих ваших излияний, размечтались!
Ему ответили взрывом хохота. Клык с удовольствием отметил, что бойцы за ночь вправду отдохнули и опомнились, уже не похожи на трупы, по инерции переставляющие ноги, следовательно, способны о себе позаботиться. Его перестала занимать рана Мелкого – если боец начинает смеяться и болтать о жратве, значит, быстрее всего, выживет.
Если удастся раздобыть жратву, конечно.
Теперь Клыка тревожил Вьюга, который даже не попытался подняться, только еще больше скорчился, будто надеялся согреться в ознобе. Вот, подумал Клык. Вот старые бойцы. Пока опасность и риск – чтото ведет, откудато силы берутся огрызаться на судьбу, а стоит расслабиться – и кончено.
Жизнь наша…
Пока молодые бойцы пытались согреться шутливыми потасовками, Клык подошел к Вьюге и уселся рядом. Зарылся пальцами в его волосы, повернул к себе осунувшееся лицо с запавшими глазами в черных тенях.
– Чего разлегся, урод? – сказал, повысив голос, нарочито хмуро. – Дрых мало? Вставай давай.
– Отвали, Клык, – прошептал Вьюга. – Отвали, не мешай. Она идет.
– Она идет в болото, – фыркнул Клык, никак не желавший расстаться с надеждой. – Дай посмотреть, как заживает, – и вытащил из торбочки, подвешенной к поясу, банку с остатками бальзама.
– Не трать, – Вьюга шевельнулся, отстраняясь. – Без толку.
Вокруг, между тем, собрались притихшие бойцы. Вьюга заметил это, рявкнул из последних сил:
– Пшли отсюда! Подыхающего не видели?!
Команда переглянулась. Умирать стыдно, особенно так, от раны: смерть – это слабость и тень страха, оскорбительная для бойца. Если бы у Вьюги хватило сил, он ночью ушел бы из пещеры, чтобы умереть подальше от друзей и спрятать слабость, страх и свой безобразный труп от их глаз. Все понимали, как он теперь жалеет, что не смог это сделать.
Бойцы расселись вокруг, ухмыляясь, обозначая спокойное знание, что слабость в смерти – не позор, а обычный порядок вещей. Хорек ткнул Вьюгу кулаком в колено, надеясь, что удар не отдастся в ране – показывая, что все идет постарому. Шпилька лизнула умирающего в щеку.
– Не дергайся, – сказал Клык. – Все путем. Мы тебя закопаем. Но потом, а пока, глядишь, и обойдется, – и принюхался к ранам друга, всетаки надеясь на лучшее вопреки очевидности.
Запах не обрадовал, но Клык начал демонстративно откручивать крышку банки. Вьюга ухмыльнулся дрожащими губами:
– Дураки. Когда подохну, мое мясо мне больше не понадобится. Стрелы – Клыку, меч – Красавчику, нож – Хорьку, арбалет – Шпильке… что еще… башмаки – Пауку, а ремень пусть Мелкий возьмет. Больше, вроде бы, ничего нет. А мясо ваше общее, – закончил Вьюга.
Команда переглянулась. Все глаза блестели лихорадочным голодным блеском, все скулы обтянуло натуго, но никто даже рта не раскрыл, только Хорек отрицательно мотнул головой. Здесь, в сравнительно безопасном месте, можно избежать крайних мер – или попытаться избежать, если выйдет.
– Может, оленя убьем, – шепнул Красавчик. – Здесь есть, где его закопать.
Клык кивнул.
– Ясно. Все. Закопаем, без вопросов. Глубоко, чтоб медведи не разрыли. Никаких костров, честно сгниешь и будешь земля. И когданибудь потом возродишься из земли, как все.
Вьюга успокоенно вздохнул.
– Глупо… но хорошо… – пробормотал он, закрывая глаза. – Ну все. Я устал… Ну отойди… да отойдите вы… пустите ее…
Невозможно и жестоко было глазеть дальше. Вьюга не смог сам спрятать свою агонию от глаз товарищей – надо же помочь ему хоть в этом…
Бойцы отошли и расселись у кострища, спинами к Вьюге, инстинктивно прижимаясь друг к другу. Почти любые слова в такие минуты – вранье. Прикосновения гораздо честнее – и прикосновения говорили очень ясно: мы остаемся, а он уходит.
Клык судорожно вздохнул, сжав кулаки. Красавчик тронул его за плечо:
– Сейчас кончится – и все, больше болеть не будет.
Клык ответил одним движением губ: "Долго".
– Помочь ему? – тихо спросил Паук, на треть вытащив из ножен кинжал.
– Он сам хотел, – сказал Клык. – Он ее уже чует. Сильный… Ах ты, будь оно все неладно!
Но они сидели еще очень долго, не шевелясь, окаменев лицами, пока хриплое дыхание сзади не захлебнулось и не оборвалось…
Солнце уже поднялось высоко и просвечивало сквозь серую муть туч тусклым белесым кругом, когда Клык, Хорек и Паук закончили копать могилу на горном склоне. Ножи безупречной темной стали резали влажные и упругие пласты земли, переплетенные корнями, легко, как свежий хлеб. Камни вытаскивали руками. Остановились лишь, когда лезвия наткнулись на сплошную скалу – яма получилась в две трети орочьего роста.
– Здорово вышло, – сказал Хорек, вытирая пот с лица и садясь на краю могилы. – Господину Боя впору.
– Ага, – отозвался Клык. – Повезло. Хуже нет, если сожгут – а люди, гады, обычно так и делают с трупами, им фиолетово: свои, чужие…
– Ну, какая разница… все равно в итоге будешь земля…
– Да уж, итог… Все равно, что с Барлогом пообниматься… Очень приятно, когда чужие пялятся на твои горелые кости. Нет уж, спасибо за такую любезность. Пусть мое мясо лучше бойцы бы съели, чем вот так, как полено в костер… хоть не без пользы…
Паук обтер лезвие ножа и бережно вложил его в ножны. Потом вытянул вперед ладони, растопырил пальцы и удивленно на них посмотрел:
– Клык, гляди… у меня руки трясутся. Как у человека с перепою, смешно… – и вид у него при этом был совершенно растерянный.
– Это с голоду, – сказал Клык. – Всегоничего копали, а вспотели – это тоже с голоду. Такое я уже видел. День холодный, а жарко. Это бывает. Когда чтонибудь сожрешь, будет легче, увидишь… Пойдемте, Вьюгу заберем.
С мертвым остались только Шпилька и Мелкий. Они сняли с Вьюги снаряжение, завещанное бойцам, и перевернули тело на живот – было решительно нечем прикрыть его лицо от случайных взглядов. Теперь Шпилька собирала у входа в пещеру прутики и щепки, еще влажные от прошедшего дождя, а Мелкий снова сидел, скрутившись в узел и зажимая плечо.