Страница 75 из 102
— Антоний! — окликнул я. — Остерегись.
— Чего же стеречься? — усмехнулся принц. Он скинул капюшон с головы, будто струи дождя забавляли его, и мотал головой, как встряхивающийся щенок. — Степь пуста, даже птицы от дождя попрятались.
— Мне страшно, — сказал я.
— Ты просто монах, — отозвался принц снисходительно и успокаивающе, но я развязал тесемки плаща, вытащил Око и сжал в кулаке.
Антоний рассмеялся и хотел сказать что-то, но в этот самый миг все вокруг начало меняться с такой чудовищной быстротою, что не достало времени и на одно слово.
Мертвецы вынырнули из земли, поросшей травой, словно бы из воды — и мокрая земля стекала с них вместе с дождевыми струями. И тени горести и сожаления тех, сгоревших, что приходили ночью мстить за свою несчастную судьбу и довременную смерть, не было в этих — только шальная веселая злоба, поразившая меня. Их истлевшие лица, на коих время и могильные черви обнажили кости, радостно ухмылялись ухмылками черепов; от богатых одежд остались гнилые кожи да ржавое железо, они подняли в галоп давно издохших лошадей, грязные глыбы гнилой плоти — и только оружие в тлении и грязи сияло неземным лиловым свечением, подобно как в темном небе вспыхивают зарницы.
Их стремительная атака сломала строй живых солдат. Кто-то пронзительно закричал, но мертвецы наступали молча. Их оружие было ужасно — я увидел, как солдат, подставивший саблю под клинок трупа, без звука рухнул мертвым вместе с конем, и его одежда дымилась. Всезрящее Око в моей руке нагрелось, воссияло ярким, словно бы солнечным светом — и я инстинктивно развернул лошадь, преградив путь принцу, движимый одной-единственной мыслью: защитить живого от мертвых.
В тот миг я впервые не думал о солдатах дурно — они все же были живыми, а мертвецы сохранили в себе лишь очень старую ярость, обретя посмертно мерзкую страсть к уничтожению. Их оружие убивало одним прикосновением — даже когда клинок встречали клинком — оттого я попытался воспрепятствовать принцу, рванувшемуся в драку. Я видел, как солдат выпалил из пистолета в нападающий труп, но пуля глухо стукнулась о тело, словно бы о ствол дерева, а солдат был убит в следующий миг. Началась быстрая и страшно тихая бойня — и лишь те из живых людей, кто догадался спасаться бегством или уворачиваться в сторону, имели шанс уцелеть. Стрельба не останавливала мертвецов, и Антоний за моей спиной проклял судьбу ужасными словами. Труп, распахнувший челюсти в беззвучном хохоте, занес мерцающий клинок над моей головою — и единый миг растянулся для меня на целую вечность.
Я успел понять, что сейчас буду убит, и инстинктивно вытянул вперед кулак, сжимающий Око — свою единственную защиту. Я успел даже помянуть Господа — но тут свет, источаемый Оком, свет Истины озарил меч мертвеца — ржавую, полурассыпавшуюся от времени, тупую железку.
Я смотрел на это мертвое железо, приближающееся к моему лицу страшно медленно, словно бы во сне — и увидел, как его остановила сабля принца и как летят в стороны куски ржавчины вместе с ошметками истлевшей плоти. Рука мертвеца ошупала выступ белой кости, торчащий на месте отлетевшего черепа — и труп грянулся наземь, под лошадиные копыта.
— Это ты сделал! — восхищенно завопил Антоний, но я уже догадался, что моя грешная особа ровно не при чем тут, и завопил: "Верую, Господи!" — так же громко, как и принц. Сила откровения выбила у меня дыхание, а Всезрящее Око засияло, подобно маяку в ночи.
Право, не знаю, какая особая милость Божья позволила мне удержаться в седле шарахнувшейся лошади — Око я держал куда крепче, чем поводья. Но уже в следующий миг я толкнул лошадь коленями в бока, понуждая ринуться на наступающих мертвецов; принц вел рыжую кобылку бок о бок с моей — и рубил мертвых, как бы прорубая путь сквозь заросли: наотмашь, с ожесточением, не обращая внимания на сходство их движений с действиями живых людей. Копыта коней вбивали траву и гнилые останки в размокшую грязь и скользили по ней.
Те солдаты, у которых осталась хоть малая толика здравого смысла, сообразив, что сияние Ока Божьего лишает выходцев из долины смертной тени их особливой силы, сражались с разбором и оглядкой, стремясь не удаляться от нас; прочие погибли быстро и бесполезно. Мертвецы бежали от света в дождливую мглу — и у меня недоставало умения ездить верхом, чтобы догнать их, а они норовили развернуться и напасть с тыла. Живые смешались с мертвецами; бедные грешники принца в горячке боя выкрикивали не грязную брань, а призывы к Господу. Принц поймал собственным плечом ржавый нож, брошенный в меня — железо глухо стукнулось о кирасу. От смрада гнилого мяса было тяжело дышать. Люди падали, словно бы скошенные колосья, умирая мгновенно и тихо, кони спотыкались об упавших — а серые тени, мелькавшие среди ливня лиловыми грозовыми сполохами мечей, двоились, троились и не было им числа…
— Молись, монах! — выдохнул Антоний в тот краткий миг, который был дарован нам Господом для встречи взглядами. — Молись, брат — мы сегодня умрем!
Но я, понимая, что наши жизни, в конце концов, оборвут удары клинков мертвых в спину, ибо движущиеся трупы были неутомимы, а живые не могли бесконечно сражаться в этом безумном механическом темпе, молился не за упокой наших душ, а о даровании сил и веры. Не знаю, на что я надеялся в этой преисподней, полной дождя и мертвечины. Я вовсе перестал думать о солдатах Антония как о подлом отребье, а о нем самом — как о глупце, упрямце и злодее без сердца: я сам был солдат, как они, а они по-братски прикрывали меня от ударов трупов, сколько могли — и я уверовал, что Господь защитит хоть кого-то из них от грязной и подлой смерти в бою с нежитью.
Вдруг мое ухо различило среди пальбы, дикого лошадиного ржания, призывов, воплей, лязга оружия и шума дождя странный свистящий звук, доносящийся с неба. Я поднял голову: стая ужасных созданий, напоминающих собою неких драконов или виверн, падала на нас с высоты.
Сгоряча я решил, что мы окончательно пропали. Ближайшее из существ, растопыря когти, подобные как бы кривым клинкам, взмахнуло широчайшими крыльями, разбрызгивая дождевую воду — и я увидел, что оно явилось словно бы ожившей статуей из текучей меди. Свет Ока Господня заставил эту медную броню кратко просиять, как начищенная медь сияет в солнечном луче — но на само чудовище не оказал ни малейшего действия. Мое собственное оружие, дарованное Господом в бесконечном милосердии его, оказалось совсем бессильным. Я почти пал духом — но тут же обнаружил собственную ошибку.
Солдат, прикрывавший Антонию спину, вскинул пистолет и выстрелил вверх. Пуля прошила перепонку медного крыла, а дракон издал вопль или рев боли, обозначив себя как живое существо. В тот же миг я увидел, как другой дракон хлестнул длинным хвостом атакующего мертвеца, вырвав из плеча оного руку, держащую меч, а когтями сорвал череп с плеч второго. Громовый клинок трупа скользнул по когтистой лапе, не причинив дракону вреда — а чудовище, разворачиваясь, расшвыряло кинувшиеся к нему трупы мощными ударами лап и крыльев, по-видимому, острых, словно заточенные лезвия.
Прочие же крылатые бойцы рвали трупы в грязные клочья; один из драконов вдруг воссиял собственным, неотраженным светом, почти таким же ярким, как свет Взора Божьего в моей ладони. Я понял все сразу и, ударив по руке солдата, поднимающего пистолет, закричал:
— Не стреляйте по драконам! Кто бы они ни были — сейчас они наши союзники!
— Не стреляйте вверх! — гаркнул Антоний, перекрывая шум битвы и мой голос.
Почуявши неожиданную поддержку, солдаты принца воодушевились; некоторые заметили, что свет, исходящий от дракона, так же отнимает силу трупов, как сияние Ока в моей руке — и присоединились к светящемуся зверю, укладывая на землю кидающихся прочь от него мертвецов. Битва, продлившаяся, как мне показалось, чрезвычайно долго, закончилась удивительно быстро: мокрая трава вокруг покрылась растерзанными клочьями гнилого мяса, кусками старого железа и обломками костей, а серый дух, исходивший от трупов, просочился в землю длинными туманными струями. Мертвые руки, ноги и обезглавленные тела бросили дергаться все вдруг, подобно как вдруг гаснет свеча.