Страница 68 из 102
Принц Орел, подумала я, ах, да… Господи, война… еще одна война… О чем она говорит? Маленький Эд вертелся и хныкал на руках у Сейад, и это странным образом мешало мне сосредоточиться.
В следующий миг что-то вокруг произошло, и призрачная рука одного из близнецов взяла из воздуха у самого горла Раадрашь метательный нож. Я догадалась, что Лаа-Гра, вероятно, сделал знак кому-то из своих воинов; не знаю, успела бы Раадрашь увернуться от ножа, но полагаю, что, вероятнее — не успела бы.
Мы живы, благодаря теням. Только — благодаря теням.
— Ты, убийца! — закричала Раадрашь, но я скинула, наконец, это серое оцепенение и поймала ее руку:
— Сестра… остановись.
Она обернулась, сверкая прекрасными злыми глазами:
— Что?! Я…
— Раадрашь, мы пока не будем говорить о войне, хорошо? — сказала я, как можно громче. — Мы с тобой вспомним, что Ашури принадлежит нашему драгоценному мужу Тхарайя, настоящему государю, а Тхарайя не хотел бы войны с птицами, правда?
Теперь принцы слушали меня. Нур-тийе даже подошел поближе. Я подняла край платка с плеч Раадрашь и накинула ей на голову. Раадрашь, как видно, поняла и замолчала, прикрывшись снова, но ее смирения было мало для нашей безопасности, и мне пришлось продолжать говорить.
— Это, наверное, допустимая мера, Раадрашь, — сказала я, обращаясь к ней, но так громко, чтобы слышали и другие, — но это — последняя мера. Не будем торопиться. Горе, причиненное смертью отца, и честолюбие лишили принца Лаа-Гра разума на короткий срок. Он придет в себя, когда кончится эта ужасная ночь. Это, конечно, не воскресит мертвых, но зато поможет принцу воздержаться от еще большего зла.
— Хэй, женщина! — рявкнул Лаа-Гра. — Считаешь меня безумным?!
— Докажи мне, что я не права, — сказала я кротко. — Я слаба, я глупа. Я не могу видеть далеко. Я всего лишь вывожу посылки из очевидных фактов. Ты заочно похоронил моего мужа, которого я люблю, и приказывал убить его ребенка. Это было обдуманным решением? Ты — расчетливый злодей, а я ошиблась?
Лаа-Гра стукнул кулаком по подлокотнику трона и сморщился. Юный принц радостно улыбнулся и показал на двери зала за моей спиной:
— Смотрите! Бабушка Бальшь!
Госпожа Бальшь, укутанная в черный шелк, похожая на призрак в сиянии свечей, опираясь на руку Эрлие, ненакрашенного, в черном, с восковым неподвижным лицом, сопровождаемая еще парой одетых в черное кастратов, вошла в зал, медленно прошествовала мимо принцев и остановилась у трона:
— Твоя мать была изворотливая сука, Лаа-Гра, — сказала она своим резким голосом, в котором не ощущалось ни тени слабости, протянув к трону крохотную сухую руку. — Она была умна и хитра; с чего это ты так глуп? Не в родителей пошел?
Лаа-Гра привстал с трона, изменившись в лице:
— Была, Бальшь?!
Госпожа Бальшь расхохоталась в ужасной тишине:
— Ты забыл, принц: старшие жены и любимые рабыни сопровождают государя на тот берег! Пока ты играл в короля, я следовала древнему обычаю. Мне только не удалось найти опиума, чтобы уход твоей матери был блаженен; оттого я дала ей выпить настойки Черного Сердца. Она подохла, скуля — как подобает суке, породившей паршивых щенков!
Лаа-Гра, забыв обо всем от горя и ужаса, вскочил, в два прыжка подбежал к госпоже Бальшь и схватил ее за горло — тоненькая фигурка государыни показалась тростинкой в его руках. Эрлие вскрикнул от ужаса и попытался разжать его пальцы, но силы принца-воина и кастрата были, очевидно, неравны — Лаа-Гра, не глядя, отшвырнул его в сторону, как досадную помеху, а его солдаты схватили остальных кастратов из свиты государыни, рванувшихся на помощь своей госпоже, заломили им руки и оттащили подальше. Юный принц, в миг растеряв веселость, пронзительно закричал, совсем по-детски:
— Лаа-Гра, бешеный пес, остановись, ты убьешь бабушку!
Этот вопль привел Лаа-Гра в чувство, по крайней мере, настолько, чтобы он осознал, что творит, и выпустил госпожу Бальшь из рук — но государыня осела на пол, и ее голова ударилась о темно-красный камень с глухим неживым стуком. Горбоносый принц, усмехнувшись, вскинул вверх правую руку, так, будто держал невидимый кубок — жест, которым в Ашури приветствовали победителей поединка. Высокий и хмурый принц, стоящий бок о бок с ним, с отвращением отодвинулся.
Младший принц кинулся на пол рядом с государыней, затормошил, коснулся пальцами губ, пытаясь уловить тепло дыхания — но, как видно, не преуспел в этом. Отпустив обмякшее тело, он вскочил и указал на Лаа-Гра вытянутой ладонью — "именно ты и преступник!":
— Как ты мог! Надеюсь, сердце сгорит в твоей груди!
Но Лаа-Гра уже взял себя в руки.
— Я следовал древнему обычаю, — сказал он с нервным и глумливым смешком. — Бальшь пережила своего мужа, не согрев его могилу своим теплом — так отчего бы ей не проводить на тот берег нежно любимого сына? И тебе, Эль-Тхи, лучше не рыдать сейчас: Бальшь убила мою мать, возможно, за ней последовала и твоя!
— Верно, верно, — откликнулся горбоносый, улыбаясь. — Во Дворце всегда пахнет ядом, но сейчас, как мне кажется, этот привычный запах стал слабее!
Эль-Тхи шмыгнул носом, вытер ладонью лицо и остановился перед троном, тяжело дыша:
— Ты слишком много на себя берешь, Лаа-Гра… А ты, Скиин-Хеа, просто мерзавец!
— У малютки Эль-Тхи есть сердце! — со смехом воскликнул горбоносый Скиин-Хеа. — Кто бы мог подумать! Какие удивительные дела нынче творятся!
— В Гранатовом Дворце стало на одного убийцу меньше, — сказал Лаа-Гра. Его полуулыбка снова явственно отдавала безумием. — Так что дела неплохи. Тхарайя был любимчиком Бальшь; мне бы не хотелось, чтобы эта побелевшая от старости ядовитая змея укусила и меня, чтобы Тхарайя не скучал на том берегу!
— О, этот страх великого воина перед дряхлой старухой! — фыркнул высокий хмурый принц, и Скиин-Хеа возразил, смеясь:
— О, эта детская вера в беззащитность скорпиона и безопасность гадюки!
Я поражалась про себя тупому покою, с которым сама взирала на мертвую государыню и на все происходящее — вероятно, оттого, что моя душа не могла вместить в себя столько зла и горя сразу. Братья Тхарайя, очевидно, не могли скорбеть о своем отце; его смерть из тяжелого горя в одночасье превратилась в отвлеченный принцип, в побуждение к действию — и мне показалось, что в качестве этого действия многие из них представляют себе лишь новые и новые убийства. Смысл скорби был непонятен почти никому во Дворце.
— Я все решил, — сказал Лаа-Гра с безумной веселостью. — Тени не подчинятся мне, пока не увидят труп Тхарайя — ладно, подождем его трупа или известий от птиц. Вы все можете считать меня правителем, пока я не стал королем. А женщины должны отправляться к себе, — он коротко хохотнул и добавил: — Во избежание войны с королем демонов, заприте решетки на темной стороне и не выпускайте их из дворца. Пусть Нут разберется, кто прав!
Я пошла к выходу, и моя свита направилась за мной. Я чувствовала спиной отчаянные взгляды кастратов госпожи Бальшь, я отлично понимала, что кровавый кошмар еще только начинается — но могла только с ужасом и тоской осознавать собственную беспомощность.
Со мной — тени Тхарайя. Я могу спасти своего ребенка и своих вассалов. Если захочет Господь и если кости Нут лягут хорошо, то, быть может, у меня получится спасти еще кого-нибудь. Но, как бы моя душа не рвалась к этому отчаянно — я не могу спасти всех, кому грозит беда.
Кажется, с осознанием этого я стала взрослой.
Вернувшись в свою комнату, я поразилась темноте мира за окнами. Похоже, ужасная ночь не собиралась кончиться на рассвете. Ненастная мгла облегала небеса до горизонта; весь чистый небосвод Ашури был наглухо закрыт тяжелыми тучами — я вспомнила позлащенную луну, осветившую умирающего Зумруа, но бешеный ветер, несущий с собой холод и мрак, закрыл ее свет и свет расцветающей зари тучами, словно траурным покровом.
В покоях было холодно. По приказу Лаа-Гра резную решетку на выход в сад опустили, но сквозь нее свободно втекал неожиданно холодный и сырой воздух, будто еще не кончилась ранняя весна. Резко пахло влажной травой. Мы ушли из зала в комнату с узкими оконцами в цветных витражах, по которой не гулял сквозной ветер; Шуарле затворил дверь и зажег светильники. Здесь мне показалось уютнее, чем в моих обычных апартаментах — за время нашего отсутствия слуги Дворца убрали трупы, но, проходя опочивальней, я едва не наступила на пятно крови, впитавшейся в ковер.