Страница 41 из 102
Я и не подумала рассказать ему, что при дворе принца Трех Островов мне пришлось бы рожать в окружении полного штата лекарей и придворных. Мерзавка. Но теперь, когда я уже кое-что знала о положении дамы и о мужчинах, этот обряд казался мне чудовищным издевательством.
Я и так чувствовала себя странно. Мне всегда нравились сладости, а с некоторых пор от запаха меда делалось тошно, зато безумно хотелось мяса, едва тронутого огнем. Я терзала полусырые ломтики, из которых капала кровь, чувствовала себя каким-то хищным зверьком — и мне было чуточку стыдно и смешно одновременно. Когда Тхарайя это видел, его лицо становилось мечтательным, будто он прозревал что-то… Я чувствовала, как дитя у меня внутри усилило связь между нами — но все равно считала себя вправе капризничать и не соглашаться, когда речь шла о Кериме. Раадрашь была со мной совершенно согласна.
С неделю Тхарайя размышлял, а Шуарле меня уговаривал. Потом принц принял решение.
Он поговорил с Керимом. Керим сказал, что "у него в степи есть тетка, Белая Собака, потому что у них в роду по человеческой линии все — Солнечные Собаки, так вот эта тетка с женскими делами справится не хуже, чем сам Керим, а может, даже и лучше, потому что женские дела — это все-таки дела не мужские". Тетка Керима поразила мое воображение, и, когда Тхарайя послал за нею, я ждала с нетерпением.
Тетка Керима прибыла так скоро, как только позволяли горные дороги. В отличие от самого Керима, она была совсем человеком, без хвоста — и не умела летать, оттого весь путь ей пришлось проделать в повозке, запряженной мулами. Впрочем, эта особа выглядела после долгого и утомительного пути на диво бодро и весело.
Ее звали Сейад. Она была очень мала ростом, очень стара и кругло толста — но при этом выглядела вовсе не отталкивающе, напротив: стоило ей улыбнуться, показав три уцелевших зуба и сузив веселые и ясные, как у девушки, глаза — и я уже готова была любить ее, как родственницу. Спустя час после нашей встречи, я звала ее "бабушкой Сейад".
У бабушки Сейад были четыре роскошные, совершенно белые косы и медные колечки, вплетенные в волосы над висками. От ее больших и мягких коричневых рук исходил такой же чародейский жар, как и от широченных лапищ Керима. Она носила множество звенящих ожерелий, позвякивая ими на ходу — к каждому ожерелью подвешивалась золотая бляшка, похожая на монетку, с чеканным солнышком посередине. Она никогда не шаркала туфлями при ходьбе, как делают почти все пожилые дамы — походка бабушки Сейад, мелкая и быстрая, совсем не выдавала ее возраст.
Керим "брал прах от стоп", кланялся, касаясь земли кончиками пальцев — Сейад отмахивалась, хихикала, а потом поцеловала его в нос, как мальчишку. Тхарайя она похлопала ладонью по груди: "Ай-я, сильный господин! Гори — не сгорай!" — и, по-моему, это ему польстило. Шуарле потрепала по щеке: "Погас в тебе злой огонь, маленькая птаха? Зажги добрый!" — Шуарле преклонил колена и прижал ее руку к губам. Погрозила пальцем Раадрашь: "Не ломай деревьев, не жги маков, горная гроза!" — и, наконец, обняв меня за шею, поцеловала в щеку:
— Привет вам.
— Нам? — я уже успела отвыкнуть от обращения на "вы".
Сейад снова захихикала.
— Тебе и сыну твоему, гори звездой! — и когда она погладила меня по животу, я впервые почувствовала, как Эд шевельнулся. Его толчок поднял меня до самого неба; Сейад удовлетворенно ухмыльнулась и обняла меня за талию. — Солнце любит тебя. Э-э… хорошо.
И я прижалась к ней, как котенок к кошке, впитывая ее доброе тепло.
Уже потом я поражалась, как хорошо понимаю Сейад, которая говорила только на языке кочевников. Она называла моего мужа Тхеран, меня — Лилес; язык казался похожим, но отличался довольно сильно — а я понимала, не переспрашивая, даже самые сложные мысли. Стоило мне поближе познакомиться с Сейад — и сразу захотелось уговорить ее остаться в моей свите; она же поняла это словно сама, без всяких долгих уговоров.
— Э-ээ, искра небесная, — сказала она при первом же моем намеке. — У моих внучек дочери правнуков примут — а у тебя никого нет. Тц-тц, не годится так — бросать молодуху одну… привык он, что детей нет у него, муж твой. Твой муж — охламон он. Сильный воин — а все ж охламон.
— Это правда! — заявила Раадрашь, но Сейад вытянула указательный палец против ее губ.
— Солнце все видит. Другой раз мужчиной родишься — детей не хочешь, воевать хочешь. Молния — как есть молния; нехорошо. За рекой тебя накажут за это — сделают мужчиной и отправят людей убивать на войне на этот берег…
— Вот и пусть! — и Раадрашь кивнула, смахнув локтем на пол абрикос с блюда. — Это не наказание!
Сейад улыбнулась так, что длинные морщинки еще больше удлинили ей лисьи глаза. Притянула Раадрашь к себе, принялась гладить по голове; Раадрашь хмурилась, но не отстранялась.
— Парень-девка, принц-принцесса, — говорила Сейад ласково и строго сразу. — Вольно тебе идти своим путем, иди уж, как Солнце ведет тебя, за своей тенью иди. Темен твой путь, темен и кровав, но тут люди ничего не могут поделать — так уж твой огонь пылает внутри тебя…
— А мне погадай, бабушка Сейад, — попросила я, глядя, как у Раадрашь смягчается лицо. — И мне интересно.
— Ай-я, погадай! Гадалку нашла! — Сейад потрепала меня за ухо. — Не о чем мне гадать — тебе Мать Судьбы уже гадала. Ты же — костер в ночной степи. Тебя издалека видно… всем. Будет время — будет тебе от этого тяжело, но ты гори, гори. Свети, согревай. Госпожа Случая тебя видит.
Тхарайя подкрался бесшумно, как крупный хищный зверь, остановился у двери, слушал; Шуарле сел у его ног, оперся спиной на колено принца. Оба так и не вошли в мои покои, обтирая порог и дверные косяки. Сейад взглянула на них и захихикала:
— А говорят, будто нечего мужчинам делать на женской половине днем! Соскучился, принц? Э-э, хорошо. Скучай. Но пока уходи. Аманейе, хранящие женщин, мужчинам не хранители.
Я подошла поцеловать Тхарайя, а он внюхался в мои волосы, около уха:
— Твоя наставница строга, но я не хочу забывать твой запах.
Шуарле с пола дотянулся до моей руки и прижал ее к своей щеке. Раадрашь сидела с ногами на моей постели и смотрела на нас без малейшей враждебности. Если в ней сейчас и "горел злой огонь", то слабо, тлея, как угли под пеплом. Мне показалось, что любовь и дружба наполняют комнату теплом, и я подумала, что в Каменном Гнезде сильно не хватало Сейад — она была очень готова стать нашей общей бабушкой.
Так и вышло.
Сейад учила меня дышать, как дышат собаки в сильную жару, учила и другим вещам, странным и чуточку стыдным — но все это мне со временем пригодилось. Обучая меня, она основательно обругала моих монастырских наставниц, а заодно и способ воспитания молодых девушек у меня на родине.
— Э-ээ… недотепы! — морщилась Сейад, обнаружив, что я не ведаю о некоторых тайных делах. — Принцесса ты, а этому и рабынь учат их матери! Чтоб быть счастливой, девице надо о себе знать и о мужчинах знать — а тебе только и показали, как кусок ко рту нести. Охламоны они!
Раадрашь хохотала, болтая ногами; Шуарле улыбался. Я пыталась возразить:
— Но, Сейад, они же считают, что девица должна быть целомудренной, вот и ограждают ее от излишних знаний до срока…
— Кому это невежество мешало делать глупости? — хмыкала Сейад. — Э-ээ, да не проще ли обмануть ту, что себя не понимает? В чем целомудрие? В незнании разве? А может, в том, что все знаешь — и свою истину ищешь?
Меня вправду плохо учили. Мне просто повезло, что за мое обучение взялись Сейад и Тхарайя. Я делала успехи — и носила ребенка так легко, будто он был маленьким вестником Божьим. Мне не хотелось сидеть взаперти; под охраной Тхарайя, Керима и Шуарле я перебиралась по мосту через ущелье и гуляла в горах. Раадрашь где-то раздобыла котенка странной здешней породы — похожего на варежку, с крохотными лапами, совершенно без носа, лишь с плоским розовым треугольничком на плоской рожице, с голубыми пуговицами глаз. Я все время была занята и весела — а выглядела, если верить шуточке Тхарайя, как беременная мышь: из шарика торчат тоненькие лапки. Кого бы это рассердило?