Страница 45 из 68
Спасибо Кирри.
— Я знаю, что мне нельзя было выходить, — говорит он с тенью безнадёжности, и мне становится несколько неспокойно. — Но я так давно не видел людей…
— Ну ты ж не один на станции?
— Но вы же — не люди…
Не в упрёк. Констатация факта. Просто — осведомлённый товарищ. Ну да, своего рода дивный социологический эксперимент: нги среди землян. Ему там не очень-то чудесно, я бы сказал… почему?
— Я смотрел на людей. Просто смотрел. Если бы не увидел тебя, не вышел бы.
— И как же тебе удалось солдатам глаза отвести?
— Просто. Переключил камеры в режим ночного видения, посмотрел, где стража, прошёл так, чтобы они не заметили…
Кирри отпирает шлюз: информационная директория сканирует его зрачки и отпечаток ладони. Сделано красиво: если не знаешь, где вход — ни за что не найдёшь.
Мы спускаемся вниз, под горы. Там — исследовательский комплекс. Территория Земли на Нги-Унг-Лян — лет через двести-триста этот комплекс, скорее всего, унаследуют местные жители — дай им Творец и Небеса дорасти до него за это время… В жилом секторе тихо и темно — дежурный свет загорается, реагируя на наше присутствие. Кирри делает шаг к двери в лабораторию, дверь бесшумно отъезжает в сторону — и я наблюдаю рыжее бородатое чудовище лет тридцати от роду, с челюстью, отвисшей до пола. Работой увлёкся, наверное. Припозднился.
Картина Репина «Не ждали».
— Здорово, Илья, — говорю я. — Привет палеонтологии от этнографии. Я — Николай Дуров, прошу любить и жаловать. Однако, шикарно ты тут устроился. Я только не вполне понимаю, что это за робинзонада. Ты на базе единственный землянин, что ли?
— Ты как сюда попал? — выдаёт Илья, протягивая мне руку. — Дуров? Я о тебе слышал, но… Кирька, что это за штучки?!
Кирри виновато улыбается, подходит к Илье, обнимает его за шею, бодается, как котёнок. Вид потрясающий — особенно заметно, сколько в пластике нги-унг-лянцев мягкой грации, нечеловеческой, текучей и гибкой. Я никогда не видал, чтобы аборигены «условно мужского пола» так себя вели — подозреваю, что это специально разработанная для манипулирования землянином стратегия. Илья честно пытается рассердиться.
— Нечего подлизываться. Я говорил тебе, чтоб ты выходить не смел?
— Я вышел поздороваться с землянином, — говорит Кирри на голубом глазу.
— Теперь поздно возмущаться, — говорю я. — Кувшин уже разбит: твой Пятница тебя демаскировал. Кстати — что у тебя делает этот парень? И — это ты его научил так легко болтать по-русски? Крепко, крепко… Куда только КомКон смотрит?
— У! — смеётся Илья. — Мой Кирька — форменный полиглот. Он на трёх языках говорит, легко — на своём, нори-оки, на лянчинском и на русском. Плюс — чуть понимает английский и читает этикетки на латыни. Умница. А КомКон это проглотил. Кирька у нас — покойник. Да, зайка?
Кирри кивает.
— Я же говорил, Николай.
Илья обнимает его за плечи.
— Тут, в горах водятся прыгуны, — говорит он. — Мерзкие твари. Хищные членистоногие, обычно нападают на некрупных млекопитающих, но, видишь, и на человека могут. Вцепляются намертво и впрыскивают жертве нейротоксин — на здешней жаре она минут за сорок умирает. А потом собирается целая масса этих тварей… тошнотворное зрелище: бедной козы бывает под слоем шевелящихся панцирей не видно. И вот такая погань напала на Кирьку. Жалом — в глаз, представляешь? — и отбрасывает волосы Кирри назад. — Смотри, Коль: вот от сих до сих у него — восстановленная ткань. И глаз я сделал. А девочки с орбитальной станции, из госпиталя, всё это вычистили и заполировали, чтоб красиво было…
Работа отменная, профессиональному пластическому хирургу впору — только очень внимательно приглядевшись, я вижу на гладкой коже цвета эбенового дерева несколько тонких шрамов.
— Илья — горное божество, — говорит Кирька с застенчивой и лукавой улыбкой. — Он меня напугал и удивил — знаешь, как? Он может всё. Только запрещает, чтобы я ему молился.
Я смеюсь. Илья качает головой — он что, принимает эти осторожные шпильки всерьёз?
— Зайка, — говорит он, — свари лучше кофейку. Коля, я думаю, уже с год кофе не видел.
Меня проводят в небольшое помещение около лаборатории — комнату отдыха, не иначе. Кирри идёт к кофеварке, достаёт чашки, насыпает кофе — запах, действительно, божественный. Движения нори-оки изысканны, будто он специально тренировался производить на землян впечатление — и это тем сильнее, что нги-унг-лянец, очевидно, ведёт себя совершенно непринуждённо и естественно.
— Правда же, в своём роде — прелесть? — наблюдая за Кирри, спрашивает Илья с тенью самодовольства. — Нори-оки — удивительный народ. Я предполагаю, что это — одна из расовых линий, наиболее полно сохранившая черты архаических предков. Мы назвали их родоначальников ngi losmus, от гор Лосми, где нашли стоянку. Гляди, какая прелесть!
Он берёт со стеклянного стеллажа пластиковый макет черепа — не знай я, что палеонтологи никогда не лапают нестерильными руками генетический материал, ни в жизнь не догадался бы, что это пластик. Череп интересный, без сомнения. Не слишком человеческий, я бы сказал — даже не слишком нги-человеческий.
— Вот, гляди, — Илья приподнимает череп, показывает крупные резцы, острые, как у земных грызунов. — Зубы ещё росли всю жизнь, самозатачиваясь — друг о друга. Раз в десять медленнее, чем у наших крыс — но им хватало. Обусловлено не только пищей — хотя питались они уже довольно разнообразно, а мясо с костей такими зубками резать очень легко. Главное — демонстрация зубов была одним из сексуальных стимулов. Угроза и призыв. Их приматы скалятся, они сами… улыбаются. Да, зайка?
Кирри на секундочку показывает свои прекрасные зубы — наследие тёмного прошлого. Киношная улыбка, угрозу в такой может усмотреть только близко знакомый с нги-унг-лянцами. А Илья, похоже, рад читать лекции в первом часу ночи — то ли ещё от работы не остыл, то ли просто до свежего собеседника дорвался.
— Вот видишь! — говорит Илья самодовольно, возвращая череп на место. — У ngi sapiens зубы перестают расти приблизительно к десяти годам, а ко Времени челюсти окончательно формируются. Зубки выразительные, они ещё демонстрируются — но надобность в них, как в орудии трансформации, уже отпала. Ngi losmus уже использовали те самые обсидиановые ножи, что и Кирькины соплеменники… Положи две ложки сахара, зайка, ладно?
Кирри торжественно подаёт ему чашку — и Илья треплет его по щеке. Мне немного неловко — я понимаю, откуда у нори-оки, воспитанного в строгости, такая кокетливая манера вести себя в земном обществе.
— Ты с ним — как с котёнком, — говорю я. — Нельзя же так…
Илья удивлённо смотрит на меня:
— Почему нельзя? Ему нравится. Насколько я знаю, в племенах нори-оки табу на прикосновения к подросткам, а у Кирьки — что-то вроде тактильного голода. Он и вправду как котёнок — его можно часами гладить, а он будет мурлыкать… Ещё он сам не свой до потасовок в шутку — ценный экспериментальный материал, кстати. Ты бери кофе, чего ты…
Я отхлёбываю и погружаюсь в сплошной экстаз. У Ильи — великолепная кофеварка. Но вообще — пижон он несчастный. И — мне очень интересно, но не нравится, что он общается с аборигеном, как с домашним питомцем… Или — как с лабораторным животным? Или — тут хуже?
— Вот смотри, — Илья, между тем, показывает другой череп. Изрядно других очертаний, чудесный череп нги, похожий на человеческий, рассчитанный на крупный мозг, с челюстями цивилизованного существа, не рассчитанными на разгрызание костей и откусывание кусков тела от ближних своих. Череп юного существа, если судить по зубам и едва заросшим швам. — Эволюционный скачок налицо, но и преемственность очевидна. Вот — челюсти лёгонькие, взгляни ещё на скуловые кости, на лицевой угол… теперь у нас мечта посмотреть на переходные степени…
— А это чей череп? — спрашиваю я. — Ведь не из раскопа же?
— Да нет, конечно. Череп Кирькин. Я же его сканировал вдоль и поперёк, когда мы делали ему пластику. Да и вообще, биологической миссии его местные боги послали, оба-два, — говорит Илья со светлой улыбкой. — Лянчинский Творец и Отец-Мать, бог-гермафродит нори-оки. Кирька в обоих верит.