Ученик

– Дорн, а если меня загонят в коридор с секирой, шансы будут?

– Нет, – покачал он головой, – у тебя шансов нет. Одна надежда – что забьешься в угол и там просидишь до конца.

– Оптимист. Тем более давай к руке примерю.

– Дал бы тебе, да только давно я их не ковал. Не пользуются охотники кистенем в погани.

– У меня есть, – вдруг сказал паренек, – недорого отдам.

– Что ж ты, кузнец, свою работу не продаешь, а чужую смотришь? Не покупает никто? – съехидничал Дорн.

– Да, не берут, – ощетинился паренек, – смотрят на меня и к другим уходят. А у меня оружие и доспехи ничем не хуже.

– Давай неси, посмотрим твою работу, – усмехнулся Дорн.

Обрадованный паренек скрылся из виду.

– Дорн, а действительно, не слишком ли он молод?

– Конечно, молод, всего пятьдесят пять стукнуло.

– Сколько? – не поверил я своим ушам.

– Пятьдесят пять.

– Не может быть!

– Как не может? – закипятился Дорн. – Чтобы я не знал, сколько лет троюродному племяннику жены моего двоюродного брата?!

– Стоп! Спокойно, Влад, спокойно. Выдохнул, а теперь вдохнул. Спокойно.

– Что ты там бормочешь? – заинтересовался кузнец.

Выдох, вдох.

– Скажи, Дорн, – медленно проговаривая слова, спросил я, – только отвечай «да» или «нет». Это твой родственник?

– Да.

– Ему пятьдесят пять лет?

– Ну да.

– Ты считаешь его молодым?

– Ну, молод он еще, но…

– ДОРН!

– Да.

– Что да?

– Молодой еще.

Вдох. Выдох.

– Дорн, скажи мне, пожалуйста, – ласково обращаюсь к сумасшедшему, – я младенец?

– Нет.

– Но мне всего тридцать четыре, мне еще, наверно, подгузники надо носить.

Дорн, опасливо поглядывая на меня, стал бочком пробираться к выходу из лавки.

– Ты, Влад, посиди тут немного, а я сейчас Нату приведу. Я понимаю, устал, перенервничал. Виданное ли дело – в погань идти, ничего не умея. Тут у любого здоровье пошатнется. Ты сиди и не волнуйся, я быстро.

– Сидеть!!!

Спасибо, командир, за привитые навыки командного голоса. Дорн плюхнулся на задницу посреди лавки. Покупатели резко отшатнулись.

– Скажи, друг мой, а зачем мне понадобилась Ната?

– Ну, она лекарь хороший.

– Не лекарь, а магиня жизни, и не мне она нужна, а тебе.

– Почему мне? – тупит Дорн.

– Потому что ты либо ослеп, либо сошел с ума.

– Я? – удивляется Дорн.

– Ну не я же.

Задумчивый взгляд кузнеца.

– Повторяю для особо здоровых: Ната нужна тебе.

– Почему?

– Либо у тебя очень плохое зрение и ты видишь перед собой взрослого мужика вместо восемнадцатилетнего пацана, либо ты сошел с ума, говоря, что пятьдесят пять лет для человека – это молодость.

– Какого человека?

– Этого!

Потеряв всякое терпение я подымаю за шкирку подошедшего так кстати пацана со свертком, переношу его через прилавок и показываю Дорну.

Дорн внимательно осматривает пацана, который от удивления даже не пытается барахтаться.

– Это не человек – это мой родственник, – важно заявляет кузнец.

Я сейчас сам сойду с ума. Отпускаю пацана, сажусь на пол рядом с Дорном.

– И почему твой родственник не может быть человеком? – спокойно, безразлично и устало спрашиваю я.

– Потому что он гном.

– Кто гном?

– Он. Между гномом и человеком не может быть потомства, и так как он мой родственник, он – гном.

– А почему не человек? – туплю уже я.

– Потому что я – гном.

Занавес.

Сижу на полу, закрыв глаза. До ушей доносится стандартный звуковой фон базара. Люди спрашивают, торгуются, спорят и, наконец, заключают сделки. Люди.

– Тебе же говорили: и люди, и эльфы, и гномы, и, как его, тритоны тут есть, и черт знает кто еще. Чему ты удивляешься? Не поверил?

Поверил.

– Опять. Да, поверил, но как-то так, мол, пока не увижу, не рассказывайте сказки. А может, Дорн должен был сразу представиться: гном я, а не больная фантазия падре. Чем Дорн поил жертву волчиц, не помнишь? Глазки-то открой.

Послушавшись, я открываю глаза. Надо мной склонилась озабоченная голова Дорна, рядом с ним, с любопытством рассматривая меня, стоял его родственник, пятидесятипятилетний малолетка.

– Влад, ты в порядке? – озабоченно спросил Дорн. – Может, сходить за Натой? Я быстро.

– Нет, Дорн, не надо, просто я никогда не видел гномов, только чит… э… слышал о них, и поэтому считал тебя человеком.

– Конечно, в деревнях мы не живем, – усмехнулся Дорн, – а вот в городах бываем.

– А что ты о нас слышал? – влез малолетка.

– Ну, живете в горах, – ответил я, силясь припомнить земное литературное творчество, – шахты рубите, кузнецы из вас лучшие.

– Это правда, – важно заметил Дорн, – лучше нас никого нет.

– Сильные очень, – продолжал я.

– Да. Есть такое.

– Бороды до пояса, а то и ниже, и плечи метра полтора шириной.

Переглянувшись с племянником, Дорн оглушительно заржал. Родственник только заулыбался – видно, так ржать ему еще не по чину.

– Вот и не понял, что ты гном: ты ж вон какой щуплый, соплей перешибешь, и борода короткая.

– А ты не подумал, что с такими плечами в шахте не только работать, но даже ходить трудно? Все стены обтешешь и застрянешь где-нибудь на повороте. Какой же ширины должны быть проходы?

– И руки, руки какой длины должны быть? – вмешался малолетка. – Чтоб с такими плечами хотя бы до носа достать?

– А борода до пояса и ниже, – веселился Дорн. – Для чего – всю пыль и грязь в шахте собирать или чтоб на наковальне лучше под молот попадала?

Мрачно смотрю на веселящихся гномов. Да, опять я выступаю в явно понравившейся мне роли шута. Вот и верь после этого всей писанине. А ржут-то как, заливаются, Петросяна на вас нет, мигом бы смеяться отучил.

– Может, покажешь свою работу? – прервал я веселье гномов.

Довольно ухмыляющийся юный кузнец развернул сверток и достал кистень.

– Вот смотрите.

Небольшая, сантиметров тридцать черная рукоять. Маленькая гарда сантиметров в десяти от оковки одного конца рукояти, оковка с кольцом на другом, тонкая цепочка, маленький ромб толщиной сантиметра три, шириной шесть и высотой восемь на конце. Вспоминая земные образцы этого оружия, особенно цепной пехотный моргенштерн [49], я поморщился:

– Парень, мне сегодня в ночь по погани гулять придется, а не воробьев по улице гонять.

– А ты примерь к руке.

Я беру в руки боевой кистенек. Опаньки, игрушка-то тяжелая. Килограмма два, никак не скажешь по внешнему виду. Отпускаю цепь, и с негромким шелестом оружие встает на боевой взвод. Вот это дела, вся тяжесть данного инструмента для вышибания мозгов ближнему сосредоточена в ромбе, цепь и рукоять практически ничего не весят. Если вспомнить сопромат, с его правилами рычагов, моментов и прочей хренью, то такая конструкция с концентрацией веса в ударной точке по эффективности применения максимальна. Остальные виды холодного оружия завистливо стискивают зубы.

– Цепь не порвется от удара? Тонкая она у тебя.

– Не порвется: каждое звено сделано из витой двухслойной стали холодной ковки, мягкой и твердой.

Так, попытаемся вспомнить то, чему меня давно и небезуспешно учили. Твердая сталь упруга, но слишком хрупка, мягкая имеет большую склонность к деформации. Холодная ковка означает, что сталь не подвергалась термической обработке в процессе и ее кристаллическая структура сохранила все свои свойства. То есть парень хочет сказать, что я держу, учитывая местные технологии, шедевр кузнечного искусства Средневековья. Вряд ли он будет врать в Белгоре насчет оружия и его свойств. Не тот город, да и дядя рядом стоит прищурившись.

– Ну-ка дай, посмотрю, – сказал Дорн.

Вертит оружие в руках, присматриваясь, в отличие от меня, больше к рукояти и ромбу.

– Из черного дерева рукоять делал? – спрашивает Дорн племянника.

49

См. Приложение. Железо средневековой Европы.