Закон и женщина

Теперь, по-видимому, пришел мой черед испугать его. Румянец сошел с его лица, он тревожно провел рукой по лбу, как будто стараясь избавиться от какого-то страшного кошмара.

— Не есть ли это один из моих снов? — сказал он слабым голосом. — Не видение ли вы ночное?

— Я не более как одинокая женщина, которая утратила все, что любила и ценила, и старается вернуть свое счастье, — ответила я.

Он начал опять придвигать свое кресло ко мне. Я подняла руку. Он тотчас же остановился. Прошла минута молчания. Мы смотрели друг на друга. Я заметила, что руки его дрожали, что лицо его становилось все бледнее и бледнее. Какие умершие и похороненные воспоминания воскресила я в нем со всем их прежним ужасом?

Он первый прервал молчание.

— Так это-то и есть причина, пробуждающая вас разъяснить тайну смерти покойной миссис Макаллан? — спросил он.

— Да.

— И вы полагаете, что я могу помочь вам?

— Я рассчитываю на вашу помощь.

Он медленно поднял свой длинный указательный палец.

— Вы подозреваете кого-нибудь?

Эти слова были произнесены тихим, угрожающим голосом, напоминавшим мне, что необходимо быть осторожной с этим человеком. Но, если бы я решилась воздержаться от дальнейших признаний, я должна была бы вместе с тем отказаться от надежды достичь цели, ради которой я уже вынесла столько неприятностей во время этого опасного свидания.

— Вы подозреваете кого-нибудь? — повторил он.

— Может быть.

— Вы имеете доступ к этому лицу?

— Нет еще.

— Вы знаете, где оно находится?

— Нет.

Он устало опустил голову на спинку кресла и вздохнул долгим, прерывистым вздохом. Обманулся ли он в своих ожиданиях, или освободился от тяжелого опасения, или просто устал и нравственно и физически? Могла ли я понять его? Могла ли я ответить себе на эти вопросы?

— Дайте мне отдохнуть минут пять, — сказал он слабым голосом, не поднимая головы. — Вы уже знаете, как всякий намек на прошлые события в Гленинге потрясает меня. Я готов буду слушать вас опять, если вы позволите мне побыть несколько минут одному. В соседней комнате есть книги. Извините меня, пожалуйста.

Я тотчас же удалилась в круглую комнату. Он проводил меня в своем кресле до двери и затворил ее за мной.

Глава XXIX

В СВЕТЕ

Несколько минут уединения были для меня таким же облегчением, как и для Мизериуса Декстера.

Мучительные сомнения преследовали меня, пока я ходила взад и вперед то по круглой комнате, то по коридору. Было ясно, что я совершенно неумышленно растревожила в душе Мизериуса Декстера воспоминания о каких-то ужасных тайнах. Что это были за тайны? Как я ни ломала голову над этим, все мои предположения, как оказалось впоследствии, были далеки от истины. Я была проницательнее, когда пришла к заключению, что, каковы бы ни были тайны Декстера, он никогда не поверял их ни одному живому существу. Мое объяснение не привело бы его в такое волнение, какое я заметила, если бы он рассказал в суде или кому-нибудь их своих друзей все, что ему было известно о драме, совершившейся в спальне гленингского дома. Какая могущественная причина заставила его молчать? Хранил ли он тайну из сожаления к другим или из опасения неприятных последствий для себя? Могу ли я надеяться, что он сообщит мне то, что скрыл и от правосудия, и от друзей? Снабдит ли он меня из своего запаса сведений оружием, которое доставит мне победу в предстоящей мне борьбе? Я сознавала, что все шансы были против меня. Однако цель стоила попытки. С таким странным существом, как Мизериус Декстер, можно было рассчитывать на минутный каприз. Мои планы и намерения были так далеки от обычного круга женских мыслей и действий, что могли возбудить в нем симпатию. «Кто знает, — думала я, — не удастся ли мне захватить его врасплох и вызвать его на откровенность простым объявлением истины?»

По прошествии некоторого времени дверь отворилась настежь и голос моего хозяина пригласил меня вернуться к нему.

— Прошу вас войти, — сказал он. — Я теперь совершенно спокоен. Как чувствуете себя вы, милая миссис Валерия?

Он смотрел и говорил со свободной приветливостью старого друга. За время моего отсутствия, как ни было оно кратковременно, в этом изменчивом человеке произошла новая перемена. Глаза его сияли добродушием, щеки горели под влиянием какого-то нового возбуждения. Даже в костюме его была перемена. На голове его был надет импровизированный колпак из белой бумаги, манжеты были засучены, зеленое покрывало покрыто чистым фартуком. Он встретил меня, кланяясь и улыбаясь, и показал мне на стул с грацией танцевального учителя, принимающего лорда.

— Я собрался стряпать, — объявил он с обворожительным простодушием. — Нам обоим необходимо подкрепиться, прежде чем мы возвратимся к серьезной цели нашего свидания. Вы видите меня в моем поваренном костюме. Я большой формалист. Я без вас выпил немного вина. Выпейте и вы.

С этими словами он наполнил стакан старого венецианского стекла ярко-красным вином.

— Бургундское, — сказал он, — король вин. А этот сорт — король бургундского, кло-вужо. Пью за ваше здоровье и счастье.

Он налил себе другой стакан и выпил его до дна. Я поняла теперь, отчего сверкали его глаза и горели щеки. Ради собственных интересов я не должна была сердить его. Я выпила немного вина и вполне согласилась с ним: вино было восхитительное.

— Чего бы нам поесть? — спросил он. — Чего-нибудь достойного нашего кло-вужо. Ариэль мастерица жарить и варить говядину, но я не оскорблю ваш вкус стряпней Ариэли. Простая говядина! — воскликнул он с выражением деликатного отвращения. — Человек, который ест простую говядину, отличается немногим от людоеда или от мясника. Позвольте мне поискать чего-нибудь более достойного нас. Отправимтесь в кухню.

Он поворотил свое кресло и учтивым движением руки пригласил меня сопровождать его.

Я последовала за ним в конец комнаты к какому-то задернутому занавесу, которого прежде не замечала. За занавесом оказался альков, где стояла чистая маленькая газовая печь для стряпни. На полках и в шкафах, окружавших стены алькова, стояли тарелки, блюда, соусники и разные кухонные принадлежности, все миниатюрное, все безупречно чистое и блестящее.

— Добро пожаловать в кухню, — сказал Мизериус Декстер. Он выдвинул из стены мраморную доску, заменявшую стол, и задумался, опустив голову на руку. — Нашел! — воскликнул он и, отворив один из шкафов, вынул из него бутылку.

Вооружившись затем вилкой, он достал из бутылки несколько мелких черных предметов неправильной формы. Женщина, привыкшая к роскошному столу, конечно, узнала бы их с первого взгляда, но для меня, воспитанной в неприхотливом доме сельского священника, они были совершенной новостью. Видя, как мой хозяин вынимает из бутылки загадочные, непривлекательные предметы и кладет их на чистую салфетку, я не могла сдержать своего любопытства.

— Что это такое, мистер Декстер? — решилась я спросить. — Неужели мы будем это есть?

Он вздрогнул при этом неожиданном вопросе и взглянул на меня в сильнейшем изумлении.

— Где же наш хваленый прогресс? — воскликнул он. — Где наша цивилизация? Вот образованная особа, не узнающая трюфелей!

— Я слышала о трюфелях, но, признаюсь, до сих пор никогда не видела их, — ответила я скромно. — В доме моего дяди такая иностранная роскошь не употребляется.

Мизериус Декстер бережно взял вилкой один из трюфелей и показал его мне.

— Постарайтесь насладиться вполне одним из немногих первых ощущений, не влекущих за собой разочарования, — сказал он. — Посмотрите на этот трюфель, подумайте о нем. Вы съедите его, миссис Валерия, когда он будет сварен в бургундском.

И он зажег газ с таким видом, как будто готовился осчастливить меня на всю жизнь.

— Простите меня, если я буду безмолвен как рыба с той минуты как вооружусь вот этим, — сказал он, доставая из своей коллекции кухонных принадлежностей блестящую маленькую кастрюлю. — Кулинарное искусство требует сосредоточенного внимания. Вследствие этого женщины никогда не достигали и не достигнут в нем совершенства. Женщина вообще не способна сосредоточить внимание на известное время на одном каком-нибудь занятии. Ум ее неизбежно перейдет на что-нибудь другое, скажем для примера, на ее возлюбленного или на ее новую шляпку. Единственное препятствие, мешающее женщинам соперничать с мужчинами в различных общественных профессиях, заключается не в законах нашего века, как они полагают, а в них самих. Издайте какой угодно закон в их пользу, он не будет в состоянии пересилить влияние возлюбленного и новой шляпки. Некоторое время назад, например, я помог женщинам поступить на службу в здешнюю почтовую контору. На днях я взял на себя труд, тяжелый для меня труд, спуститься вниз и отправиться в контору, чтобы посмотреть, как они действуют там. Я захватил с собой письмо для отправки. Адрес был необычайно длинный. Одна из служащих женщин начала списывать его на квитанцию с таким деловым видом, что утешительно было смотреть на нее. Но не успела она дописать до половины, как в контору вошла маленькая девочка, сестра другой служащей женщины, и прошла за прилавок, чтобы повидаться с сестрой. Женщина, писавшая мне квитанцию, не выдержала. Карандаш ее опустился, глаза обратились на девочку с трогательной нежностью. «Вот и Люси, — сказала она. — Как поживаешь, Люси?» Затем она вспомнила о деле и принялась за списывание адреса, но, когда отдала мне квитанцию, я увидел, что важная строчка в адресе была пропущена в копии, пропущена благодаря Люси. Будь на месте этой женщины мужчина, он не заметил бы Люси, все его внимание было бы поглощено его занятием. Вот разница между умственной организацией мужчин и женщин, и этой разницы не уничтожит никакое законодательство до скончания мира. Но что за беда? Женщины несравненно выше мужчин в нравственных качествах, в качествах, составляющих украшение рода человеческого. Удовольствуйтесь этим, мои заблуждающиеся сестры, удовольствуйтесь этим.