Страница 68 из 102
Он был попеременно то земледельцем, то слесарем, то прислуживал в кабаке, то становился маркитантом, поваренком и, наконец, нанялся в лакеи в коллегию Людовика Великого. Занимая уже это место, он женился в феврале 1739 года на кухарке, Елизавете Молерьенн, служившей у графини де Крюссоль.
Он имел от нее двух детей: сына, который умер шести лет от роду, и дочь, которая во время совершения ее отцом преступления занималась раскрашиванием картин у одного торговца эстампами на улице Сент-Жак.
Брак не изменил Дамьена: отцовство не имело никакого влияния на его дурные наклонности. Переходя беспрестанно с места на место в продолжение семнадцати лет после брака, он, наконец, как я уже упомянул выше, обокрал своего последнего господина.
Боясь, чтобы его не схватили, Дамьен удалился в Пикардию.
Судебное следствие определило шаг за шагом весь путь, по которому шел Дамьен, и все, что он делал в продолжение пяти месяцев со времени бегства из Парижа и до самого возвращения туда. Получив относительно значительную сумму денег, Дамьен прежде всего позволил себе маленькую роскошь в жизни, что, должно быть, уже давно было предметом его пламенных желаний. Он оставил Париж и в почтовой карете отправился в Сент-Омер. Один из его братьев, бывший чесальщиком шерсти, имел в этом городе свою мастерскую; сестра его, вдова Калле, также жила в этом городе; отец его служил в Арке привратником одного аббатства; Дамьен отправился повидаться с ними и подарил им немного денег.
При крайней бедности это семейство было удивительно честно. Через несколько дней по приезде Дамьена в Сент-Омер Людовик, младший брат Дамьена, также занимавший в Париже место лакея, уведомил в письме свою сестру о воровстве, которое совершил Роберт-Франсуа. Это известие повергло несчастных родственников Дамьена в отчаяние: они умоляли его возвратить украденные деньги; но благородство чувств не могло тронуть низкую и испорченную душу Дамьена; он вывел только одно заключение из всех увещеваний своих родственников, а именно, что правосудие, несомненно, напало на его след и что благоразумие требует удалиться из Сент-Омера, если он не только хочет сохранить украденные деньги, но и желает избегнуть заслуженного наказания.
Он бежал в Сен-Венан, оттуда в Ипр, потом в Инотланд и, наконец, в Поперинг. Здесь уже в нем начали обнаруживаться первые признаки помешательства, которое должно было довести его до посягательства на цареубийство. Преследования, от которых он должен был скрываться, лихорадочное беспокойство, бывшее их необходимым последствием, возбуждая его сангвинический темперамент, потрясли его умственные способности. Будучи раздражительного и необузданного нрава, как я уже говорил выше, он приходил в отчаяние при виде невозможности пользоваться безмятежно плодами своего преступления, и, быть может, это скрытое ожесточение и родило в его уме мысль как можно сильнее отомстить обществу, преследующему и карающему преступников. Общее неудовольствие было распространено.
В эту эпоху в массах народа начало проявляться неопределенное стремление к независимости и свободе.
Налоги, делавшиеся с каждым днем обременительнее, гнусное шпионство, тайны которого открыл нам Мальзерб, — все это привело народ в отчаяние, а король Людовик XV возбуждал общее неудовольствие и довершал дело разрыва с народом, начало которому положило постыдное правление регента. Величие монарха утратило столько обаяния, что со времени указа, предписывавшего хватать всех бродяг и праздношатающихся и отсылать их в Канаду, распространились по городу слухи, что король приказывает похищать детей, чтобы брать ванны из крови, и такого рода обвинение нашло стольких приверженцев, что произошло восстание народа, продолжавшееся три дня в столице.
Везде раздавался ропот: в замках и в хижинах, в салонах и на площадях. Весьма вероятно, что разговоры, слышанные Дамьеном в кабаках, где он проводил целые дни в пьянстве, курении табака и игре, внушили ему мысль о преступлении, которое он совершил впоследствии.
В Поперинге, в харчевне Иакова Мосселена, он познакомился с бедным чулочником Николаем Плайу и поселился с ним в одной комнате, которую этот ремесленник снимал у одной лавочницы.
Николай Плайу показал при допросе, что Дамьен ему казался немного помешанным. Они спали на одной кровати, и в продолжение пятнадцати дней, которые они прожили вместе, он заметил, что его товарищ проводит большую часть ночей в бессоннице, что в продолжение дня он постоянно расстроен и беспокоен и малейший шум заставляет его вздрагивать.
Он рассказал при этом несколько случаев, которые неопровержимо доказывали помрачение рассудка Дамьена.
Так Дамьен обвинил своего хозяина в чародействе за то, что нашел под его кроватью свечу, проколотую в семи местах; свечка эта случайно переломилась в руках Дамьена, и он уверял, что ему было предсказано, что он будет вечно несчастлив, если нечаянно сломает свечку.
Чтобы убедить Дамьена в своей невиновности, Плайу должен был вместе с ним отправиться в лавку, где была куплена свечка. Дамьен успокоился только тогда, когда продавец свечей подтвердил, что сам проколол в нескольких местах эту свечку, чтобы сделать на ней необходимые для него заметки.
Дамьен часто говаривал: «Я возвращусь во Францию; умру там, но вместе со мною умрет величайший человек на земле»; и при этих словах, как говорят очевидцы, он обыкновенно становился в угрожающую позу.
Нередко по нескольку часов Роберт-Франсуа оставался погруженным в глубокие размышления. В это время губы его шевелились, как будто он шепотом читал молитвы. Однажды Плайу сказал ему, что тот, кто молится Богу столько и с таким благочестием, может быть уверенным в спасении своей души, На это Дамьен отвечал: «Что пользы в моих молитвах? Он меня не слышит».
10 сентября Дамьен оставил Поперинг и своего товарища. Причиной этого было дошедшее до него известие, что бургомистр Поперинга желает его видеть. Это известие до того смутило Дамьена, что он позабыл даже взять с собою свои вещи. Он возвратился в Сент-Омер. Здесь он пришел к отцу, велел позвать брата и сестру и потребовал от родных тех денег, которые когда-то дал им; но по отъезде его эти честные люди отослали негоцианту ничтожную сумму, которую от него получили. Дамьен, обманувшись в своих надеждах, страшно рассерженный, удалился от них.
После этого некоторое время он скрывался у одного из своих двоюродных братьев — Тэйльи, бывшего фермером в Фьесе. Оставив его 3 ноября, Дамьен отправился еще к какому-то родственнику; 21 уехал оттуда и отправился в Аррас и в продолжение месяца шлялся с фермы на ферму в окрестностях этого города. Наконец 28 декабря нанял повозку, в которой возвратился в Париж.
Все лица, у которых он пробыл некоторое время в продолжение этих пяти месяцев бродяжничества, были совершенно согласны в своих показаниях. Везде он обнаруживал признаки умственного расстройства, близкого к помешательству. В это время уже стало заметно, что мысли Дамьена получили определенное стремление, волновавшее его во время пребывания в Поперинге; инстинктивные чувства ненависти, презрения и гнева нашли себе выход. Видно было, что помешанный остановился, наконец, на одном пункте помешательства. В это время он уже с жаром восстает против поведения духовенства; объявляет себя горячим защитником Парламента; говорит и повторяет всем и каждому, что королевство погибло, что его жена и дочь умрут с голода, что ему предстоит свершить великое дело и что свет еще заговорит о нем.
По-видимому, он возвратился в Париж уже с твердой решимостью убить короля. Прибыв в столицу, он послал за своим братом, который явился к нему в таверну на улице Бобург, где он ему назначил свидание. Когда брат начал говорить Дамьену о совершенной им краже, то тот вдруг прервал его и объявил, что он возвратился в Париж только потому, что члены Парламента подали в отставку. Так как Людовик Дамьен, казалось, чрезвычайно изумился нелепости этого ответа, то Роберт-Франсуа объявил ему, что весьма сожалеет, что не отправился прямо в Версаль, и просил брата обнять его, говоря, что они, быть может, видятся в последний раз на этом свете.