Замок из песка

— Чего тебе только не хватает? — заметила Светка.

— В каком смысле, не хватает?

— Да ты ведь не любишь его. За три километра видно, что не любишь…

Сидя в самолете и разглядывая розовые облака за иллюминатором, я тоскливо размышляла о том, что будет дальше. Как долго мне еще придется участвовать в нелепом шоу под названием «Круглые сутки на сцене Анастасия Серебровская» и чем это шоу в конце концов закончится? Нас вполне могли разоблачить, особенно если учесть бурную энергию Ирки Лапиной, активно действующей в этом направлении. В результате мог получиться скандал с Рыбаковым. А мог и не получиться… Упрямому и издерганному Иволгину невозможно было объяснить одну простую вещь: если главного балетмейстера устроит то, что мы делаем на сцене, ему будет глубоко плевать на наши фамилии… Но Алексей, похоже, предпочитал плыть по воле волн и отчаянно не желал заглядывать в будущее…

В Праге был полдень. Обычный теплый полдень сентябрьского дня. Как ни смешно, но мне почему-то казалось, что, ступив на бетонное покрытие чешского аэродрома, я немедленно почувствую: вот она — заграница, чужая, непохожая, странная! Но и небо было как небо — голубое, в дымке легких облаков, и солнце как солнце, и люди, поднимающиеся по трапу в соседний самолет, — тоже совершенно нормальные.

Правда, по дороге от аэропорта до гостиницы впечатлений набралось гораздо больше. Все-таки и дома были старинные, и мосты над Влтавой какие-то сказочные, и улочки, тонкими побегами отрастающие вдруг от широких магистралей, узкие и мощенные настоящим булыжником. Но меня все время не оставляло ощущение нереальности происходящего. Словно бы я смотрела через окно автобуса очередной выпуск «Клуба путешественников» или добротную чешскую сказку, какую-нибудь «Златовласку» или «Золушку», из тех, что часто показывали по телевизору во времена моего детства.

Отель, в который нас привезли, не претендовал на звание «пятизвездочного», но в общем выглядел вполне прилично. Номера всем достались двухместные, с отдельным душем, туалетом, телевизором и холодильником. Естественно, меня поселили вместе с Иволгиным, без затей предложив самим сдвинуть кровати, стоящие у разных стен — если, конечно, есть такое желание.

— Сами понимаете, не президентский люкс с шелковым балдахином, — немного виновато объяснял Лобов, получивший ключи сразу от всех наших номеров и ведающий расселением. — Но, я думаю, сами разберетесь как-нибудь… Да, Леша?

— Разберемся, разберемся, — смущенно улыбаясь и по-хозяйски обнимая меня за талию, отвечал Алексей. И, копируя Юрия Васильевича, переспрашивал: — Да, Настя?

До трех часов дня у нас было свободное время. Едва разобрав чемоданы, девчонки рванули кто на Вацлавскую площадь, кто на Карлов мост — за гранатовыми украшениями и дешевым богемским хрусталем. Ребята тоже собрались погулять. Иволгин предпочел остаться в гостинице.

— Охота тебе по городу носиться? — Он переоделся в легкий спортивный костюм и упал на кровать. — Еще успеешь ноги стереть за вечер.

Носиться по городу мне действительно не хотелось. Но еще меньше хотелось оставаться в номере. Слегка подкрасив губы и взяв с собой немного денег, я вышла из отеля и села за столик уличного кафе, располагающегося как раз напротив. Заказала чашечку кофе, произнеся слово «кофе» по-русски и выделив его повышенной артикуляцией. Официант меня понял. Хотя в этом не было ничего особенно удивительного: и русских останавливалось в отеле довольно много, да и языки оказались чем-то похожи. Невольно прислушиваясь к заказам, я, например, довольно скоро догадалась, что «карпик» — это, наверное, «рыба».

Минут через десять из гостиницы вышла Светка. Увидев меня за столиком, крайне удивилась и озабоченно поинтересовалась:

— Вы с Лехой поссорились, что ли?

— С чего ты взяла?

— Да не знаю… Просто ты грустная какая-то. Да и одна тут сидишь.

— Нет, Свет, все нормально, — я провела по краю чашечки указательным пальцем. — Ему гулять не хочется, мне хочется…

— Так и шла бы действительно гулять! Хочешь, со мной пойдем, я город знаю. Покажу, где кожу хорошую недорого продают.

— Я тоже заочно знаю. Путеводитель, который у нас в каморке стоит, два дня изучала.

Светка, оценив юмор, смешно сморщилась:

— Это тот, что ли, семидесятого года выпуска, со сплошной черной металлургией и марксистско-ленинской политикой партии? Да брось ты, пойдем!

Но я все-таки вежливо отказалась. А к вечеру до Лобова дошли слухи, что Серебровская с Иволгиным разругались вдрызг, Одиллия полдня прорыдала в умывальнике, а Зигфрид хотел надраться, но его вовремя остановили.

— Ребята, соберитесь! — увещевал балетмейстер. — Гастроли очень важные, график напряженный. Конечно, вы — люди молодые, к тому же артистичные и эмоциональные, но надо уметь держать себя в руках!

— Да о чем вы, Юрий Васильевич? — недоумевал Иволгин и с такой показной нежностью прижимал мою голову к своему плечу, что Лобов только укреплялся в своих подозрениях.

Но, в общем, два спектакля из трех мы отработали неплохо. О нас даже писала местная пресса, причем в восторженных тонах. В хвалебных рецензиях отмечалась и поразительная слаженность четверки Лебедей, и яркая самобытность национальных танцев из третьего действия, и, конечно же, «черное» па-де-де. А перед последним «Лебединым» Лобов снова провел «политподготовку».

— Настя, Алеша! — говорил он. — Вы у меня, конечно, и так молодцы, но сегодня постарайтесь показать высший класс, сделайте все возможное и невозможное! Это премьера, к третьему спектаклю чехи только-только расчухали, что к чему. Сегодня намечается аншлаг, и от вашего выступления будет зависеть то, как нас примут в следующий раз. И, кстати, сумма, которую мы сможем в будущем запросить…

Особенно проникновенно прозвучали слова о «сумме». То ли они подействовали на народ, то ли еще что, но танцевали сегодня все особенно четко. Мелкие неизбежные ляпы не бросались в глаза, небольшая несогласованность в движениях двух «испанских» пар с лихвой компенсировалась темпераментностью. Зал бурно аплодировал. А я стояла за кулисами и ждала своего выхода. Перед фуэте меня всегда начинало мелко трясти. Сейчас сцену в больших прыжках пересекал Лешка, и буквально через секунду мне предстояло выбежать на середину, сделать препурасьон, выбрав глазами единственную точку, и начать наматывать тридцать два бесконечных оборота.

И я уже вдохнула глубоко и отчаянно, как перед прыжком в воду, уже сказала себе мысленно: «Давай!», как вдруг произошло что-то совершенно непонятное. Что-то резко пшикнуло, в воздухе запахло то ли туалетной водой, то ли дезодорантом, а глаза мои защипало так, будто в них плеснули кислотой. Особенно досталось правому. И все же боковое зрение каким-то чудом зафиксировало исчезающую женскую руку со светлым флакончиком.

Я ахнула, вскинула руки к лицу, принялась торопливо и часто моргать. Глаза резало и щипало ужасно. Откуда-то сзади донесся якобы испуганный и невыносимо фальшивый голос Лапиной:

— Ой, Настенька, извини, пожалуйста! Я даже не думала, что в тебя попаду! Что же теперь делать-то?!

Заохал еще кто-то, рядом замахали влажным полотенцем.

— Господи, я не нарочно! — вопила Ирка. Но вся ее «виноватость» была насквозь пропитана скрытым торжеством. Фонограмма моталась себе и моталась. Я опаздывала уже, наверное, на целую секунду…

Медлить и дальше было невозможно. Бывали случаи, когда неопытные балерины, в последний момент испугавшись фуэте, проходились по сцене в незамысловатых турах. Но чтобы не выйти на фуэте вовсе?! Не выйти, когда зал уже готовится аплодировать — мешая слышать музыку, сбивая с ритма, но зато громко и искренне?!

Я тряхнула головой и выбежала на сцену, успев услышать за спиной чье-то испуганное: «С ума сошла! Со сцены свалится!»

Сцена и в самом деле была неудобной, с довольно большим наклоном в сторону зала. Но что означала какая-то неправильность дощатого пола по сравнению с горячим туманом, дрожащим перед глазами?! И наш кордебалет, и Алексея в черном с серебром колете я различала смутно, а уж о «точке» и говорить нечего! За что можно цепляться взглядом, если и взгляда-то нет, а есть только жалкое и беспомощное тыканье слепого котенка?