Замок из песка

— Но зачем вам это надо?!! — Неожиданно даже для самой себя я заорала так, что зазвенели стаканы в сушке. — Или домой езжайте к своей Настеньке, или танцуйте здесь, но без меня! Я-то на кой ляд вам нужна?!

— Домой езжайте?! — Он наклонился вперед и немедленно подстроился под мой тон. — А кому я там нужен без денег? Нет уж, год по контракту отпашу, заработаю на жилье — тогда и приеду. И тогда она от меня никуда не денется: и Корсаков станет не мил, и цацки его вместе с тряпками. Любит она меня! Понимаешь, любит!.. А без тебя, то есть без нее, меня вышибут из этой труппы через месяц и контракт разорвут, потому что сам по себе, без Серебровской, я здесь никому не нужен.

Алексей с остервенением загасил сигарету о край блюдца и по-клоунски развел руками. Пальцы у него заметно дрожали. Повисла тяжелая пауза. Потом я неуверенно потянулась к пачке «Винстона».

— Я, конечно, попробую курить, но не уверена, что это у меня получится…

Иволгин посмотрел на меня так, как не смотрел еще никогда в жизни. Еще вчера я продала бы за один такой взгляд душу.

— Настенька! — Он накрыл своей ладонью мою руку. — Настенька, милая! Всю жизнь твоим должником буду. Ты ведь согласна, правда? Милая моя, хорошая девочка!

Я с лихостью заправского алкоголика заглотила оставшуюся водку, поморщилась и проговорила:

— Только вот этого — милая, хорошая — не надо! Оставьте для той Насти, для другой. Я просто вам помогаю, и не нужно бурных изъявлений благодарности.

Иволгин оказался достаточно умным человеком и на мой злобный выпад ответил просто кивком.

Посуду он вымыл сам, решительно отказавшись подпускать меня к раковине, и постелил себе на кухне. А я отправилась спать в комнату, на диван, накрытый клетчатым пледом. Но заснуть не получалось. Слишком громко тикали часы, слишком нудно гудела вода в кране у соседей. И к тому же я просто умирала от ненависти. Та — фальшивая и неискренняя, слащаво красивая и слишком благополучная, эту ненависть вполне заслужила. Настя Серебровская, моя тезка и мой прежний кумир, теперь внушала только одно чувство — желание вцепиться ногтями в ее беличье лицо, расцарапать щеки, повыдергать волосы! «Ну да, он — красивый, сексуальный, какой угодно, но из-за него не стоит так рыдать», — замечала она философски и холодно, напрочь испортив жизнь и ему, и мне. Она пыталась быть со мной доброй и внимательной! Да на черта мне нужна была ее доброта?! И я-то хороша — идиотка, таскалась за Иволгиным с влюбленными глазами, а весь театр хихикал за моей спиной, прекрасно зная про него с Серебровской. И она ведь, сволочь, знала! Но не хихикала, нет! А просто снисходила к «бедной, влюбленной девочке»…

Тем не менее с сегодняшнего вечера я стала Анастасией Серебровской, и надо было привыкать к этому новому, ненавистному имени и к тому, что меня, Настю Суслову, Алексей не полюбит никогда. Пришлось затратить почти пять лет, чтобы в конце концов оказаться с ним в одной квартире, в одной «связке» и без малейшей надежды на счастливый финал.

Уже глубокой ночью мне захотелось в туалет. Я встала, прошла по коридору и остановилась перед застекленной кухонной дверью. Иволгин спал на животе, обхватив подушку руками и положив голову набок. Его веки и ресницы были спокойны и недвижны, но на лице застыло страдальческое выражение.

— Господи, как же тебе больно! — прошептала я, прикоснувшись пальцами к холодному стеклу. — Но я помогу, честное слово… Может, и в самом деле вернется к тебе эта стерва? Кто знает?

Несмотря на то, что до меня тут же дошел весь смешной и нелепый пафос сказанного, жалость к самой себе и восхищение собственным благородством все равно жарко прихлынули к сердцу. В ванной мне плакалось особенно сладко. На диван возвращаться не хотелось. И все же я в конце концов приплелась обратно в комнату, твердо и не без гордости решив, что Анастасия Суслова конечно, идиотка, но ради счастья любимого личным счастьем можно и нужно пожертвовать…

Наутро Иволгин, видимо, решивший взять ситуацию в свои руки, был гораздо более деятелен и бодр. От вчерашней нервной депрессии не осталось и следа. Разве что только какая-то спортивная злость, горящая в сухих глазах?

— Одевайся, пора! — крикнул он мне с порога комнаты. Я, едва успевшая продрать глаза, торопливо подтянула одеяло к подбородку.

— Да не собираюсь я на тебя смотреть, Боже мой!..

«Естественно! — подумалось мне. — Вот на свою Настю ты посмотрел бы с удовольствием. Хотя там и смотреть не на что: «идеальный балетный верх» — на грудь никакого намека!.. Зато я гожусь только на то, чтобы вместо нее пахать!»

Настроение было препаршивым. Казалось, что меня вчера вываляли в какой-то грязи, да так и забыли отмыть. Может быть, это приглушало радость от того, что Алексей рядом, а может, ее и не было вообще, этой радости, — одно удивление, непонимание и ощущение того, что все это происходит не со мной.

Пока он курил на кухне, я вылезла из ночной сорочки, переоделась в традиционную водолазку и джинсы, забрала волосы на затылке и скрутила их в узел. В общем, перед его светлыми очами явилась олицетворением боевой подруги, не знающей слова «кокетство» и понимающей, что дело — прежде всего.

Сигареты лежали рядом с ним на подоконнике.

— Можно? — Я потянулась за пачкой. — А то ведь я вчера так курить и не попробовала. Вдруг уже сегодня умение демонстрировать придется — расколюсь, как неопытный разведчик!

— Настя, — он посмотрел на меня печально и немного осуждающе, — обязательно заставлять меня чувствовать себя сволочью?.. Я ведь просто прошу тебя помочь. Не требую, не принуждаю. Не хочешь — можешь хоть сегодня заявить Лобову, что ты на самом деле Анастасия Суслова, и показать все, что умеешь. Может, он тебя и возьмет. Ты ведь за этим приехала?

«Винстон» пах сушеной травой и хрустел под пальцами, как травяной детский матрасик.

— Нет, я приехала за тем, чтобы станцевать Одетту-Одиллию. И зовут меня вовсе даже Анастасия Серебровская.

— Ну, может, хватит, а? — Он взглянул на измятую сигарету со смесью брезгливости и раздражения, но зажигалку все же поднес. — Свинство с моей стороны, конечно, заставлять тебя делать это. Особенно если учесть момент твоих личных чувств…

После первой короткой затяжки я не закашлялась, зато, услышав последнюю фразу, забилась, как туберкулезная больная. Из носа моего повалил дым, горло сжало мучительным спазмом:

— Да с чего… вы вообще… взяли… что у меня… есть к вам… какие-то чувства?! У меня другой мужчина… там… в Северске… Я его люблю!

Алексей, похоже, не поверил, но улыбнулся успокоенно и даже подал мне стакан воды.

— Ну и хорошо, если так. — Уголки его губ слегка вздрогнули и опустились книзу. — Тогда для начала давай условимся: называй меня на «ты». А то вроде бы гражданская жена, а «выкаешь». Неудобно как-то…

Без заметного напряжения обращаться к нему на «ты «у меня получилось раза с третьего или с четвертого. И все равно, произнося вслух «Алеша», я ощущала внутреннюю неловкость. Все-таки Иволгин, вполне реальный, живой, близкий, жадно пьющий воду после утреннего похмелья, в моем сознании все еще стоял на пьедестале, с которого «цветов он не дарит девчатам».

Из дома вышли без пятнадцати десять. Перед большой выбоиной в асфальте он подал мне руку. Я оперлась о его ладонь и подумала: «Ну, все, детские мечты сбываются. Не хватает только лужи, через которую он перенесет меня на руках… Ох, если бы кто-нибудь сказал четыре с лишним года назад, что все воплотится в реальность под таким вот соусом!»

В автобусе я отодвинулась как можно дальше и отвернулась к окну.

— Насть, — попросил он вполголоса, — ты одно запомни: дичиться вот так нельзя. Это будет пункт первый, который вызовет подозрения.

— Но мило хихикать и лезть с поцелуями я все равно не смогу… Кстати, как ты называл обычно свою Серебровскую?

— Настя… — Иволгин немного растерялся.

— Жаль. Если бы ты звал ее Настеной, Настюшей, котиком там или зайчиком, мне было бы приятнее. Все-таки «Настя» — мое имя, я к нему за двадцать один год привыкла.