Холодная страсть

Она не возражала, когда он прошел вперед, но сердце сжали холодные пальцы, вызвав чувство опасности, парализовавшее ее дыхание настолько, что ей с большим трудом удалось сделать глубокий вдох.

Наверху лестницы было гораздо темнее, в проходе не было окон и была только одна дверь, ведущая в единственную спальню. Он открыл ее настежь, проход немного осветился, и она вошла вслед за ним в комнату. Внутри стояла железная кровать с самым тонким матрасом, какой она когда-либо видела, положенным прямо на пружины. Спинки кровати были украшены помятыми трогательно великолепными латунными шарами, а на столе с такими рахитичными ножками, что, казалось, они вот-вот переломятся под тяжестью мраморной крышки, стоял кувшин и таз для умывания.

Она видела такие примитивные приспособления для умывания и ранее, еще в Америке в домах друзей, которые покупали их в качестве сувениров во время путешествий «в метрополию». В них ставили букеты цветов или цветы в горшках, и в таком качестве ими очень восхищались и хранили, но как многие люди, невесело удивлялась Джорджина, могут получать удовольствие от использования их по прямому назначению?

Ее скептицизм не остался незамеченным, потому что голос Лайэна прозвучал глухо, когда он спросил ее:

— Примитивно, не так ли?

Она быстро повернулась и отступила, оказавшись слишком близко к нему. Он стоял, прислонившись к дверному косяку со скрещенными на груди руками, и его стройная фигура казалась в этой комнате пугающе высокой. Один-единственный шаг в глубину комнаты плотно прижал ее к железу кровати, и слишком поздно она поняла, что попала в ловушку. Загипнотизированная страхом, она смотрела, как его темная голова все ниже склоняется к ней, и услышала его возбужденную речь:

— Но мы — примитивный народ, мисс Джорджина Руни, в чем вы, наверное, убедились. Я могу вообразить себе те мысли, которые даже теперь кружат в вашем испуганном слабом умишке. Что собирается делать дальше этот ирландский разбойник? Достаточно ли он цивилизован, чтобы уважать мою зависимость от него, или варварская кровь все еще горячо бьется в его жилах?

Он издевался над ней со всем удовольствием жестокого ребенка, привязавшего жестянку к хвосту кошки, но если ребенка можно простить за его неразумность, то никак не Лайэна. Смелая душа Джорджины взбунтовалась, и когда она с вызовом посмотрела на него, ее глаза гневно сверкали:

— Судя по накопившемуся опыту было бы глупо ожидать от вас уважения или вежливости. Любой человек, который может вроде вас увлечься женщиной в своих корыстных интересах, безусловно, лишен каких-либо более деликатных чувств. Суждение моей матери всегда звучит в моих ушах, снова и снова ее слова оказываются истинными: «Ирландцу никогда нельзя доверять!».

Его лютый гнев прочертил белую полоску вокруг плотно сжатых губ, но она не уклонилась от его взгляда и не пыталась отвести свой, когда он проскрежетал:

— Уже дважды вы предъявили мне это обвинение, и меня это очень обижает!

— Но ведь вы не можете этого отрицать! — возразила она.

— И никогда не буду, — заявил он, — потому что пытаться его оспорить — значит придавать ему такое значение, которого оно не заслуживает. Я отвергаю его как недостойное даже презрения!

Под его сердитым пристальным взглядом самоуверенность Джорджины заколебалась: не ошиблась ли она относительно мотивов, которые им двигали? Ее обвинение вызвало его гнев в такой степени, что сразу было заметно, как он борется с собой, чтобы сохранить самообладание. Но потом ей вспомнились слова, прозвучавшие в разговоре Лайэна с ее дядюшкой и неизгладимо запечатлевшиеся в памяти, — «прожженный делец!.. бесполый компьютер», — заставлявшие ее вздрагивать снова и снова. Она с застывшим лицом вновь обвинила его:

— Вы уклоняетесь от прямого ответа, старейшина рода Ардьюлин, но, к сожалению для вас, я вовсе не такая простушка, за которую вы меня принимаете!

Он оцепенел. Она едва не задохнулась от тревоги, когда он поднял руку и сжал ее предплечье так, что ей стало горячо.

— Вы на самом деле думаете, что я полюбил вас — просил вас стать моей женой — просто из-за денег?

В комнате воцарилась могильная тишина, пока он ждал ответа. Как часто с ней бывало в моменты нервного напряжения, она смотрела неотрывно на что-нибудь неживое и неподвижное — на один из латунных шаров, украшающих кровать, — и сконцентрировала все свое внимание на нем, как бы забыв обо всем на свете. Однако Лайэн не хотел, чтобы о нем забывали:

— Отвечайте мне! — он энергично встряхнул ее.

С полсекунды она выдерживала его взгляд, но опустила глаза при резком ответе:

— Да!

Она хотела тотчас взять свои слова обратно, но путей отступления не было. По его застывшему лицу она поняла, что ее подозрение глубоко поразило его, так глубоко, что, когда он ответил ей, казалось, что его душа пронзена насквозь.

— Пусть будет так! Я вижу, что просто напрасно потрачу время, пытаясь изменить ваше мнение обо мне.

Он кивнул в сторону единственного стенного шкафа:

— Постельное белье — там. Если я вам понадоблюсь, то я буду на сеновале.

Секундой позже он вышел, его шаги простучали по ступенькам лестницы, и она осталась, оглядывая комнату с чувством глубокой пустоты в сердце.

Глава девятая

Характер климата Ирландии столь же суров, сколь и у ее народа. Когда в поднебесье улыбается солнце, своим мягким сиянием смягчая резкие очертания горных вершин, а в озерах отражается синее великолепие неба, главным в совершенстве всего этого кажутся довольство и спокойствие. Но когда страна, как и ее непостоянные обитатели, внезапно повергается в бурю и грозу, результат беспредельно страшен. Ветры несутся прямо с Атлантики, набрасываясь без предупреждения, сея опустошение на западном побережье. Нигде нет укрытия от порывов ветра и колющих стрел дождя, отыскивающих даже самые уединенные уголки, будто бы исполнение безжалостного решения не дать ни одной тайной щели возможности избежать этого крещения водой и ветром. Бухты на побережье исчезают из вида, когда из кипящего моря поднимается водяная пыль, несомая яростным порывом ветра, окутывает узкую полоску земли и образует туманно-серую дымчатую завесу, такую непроницаемую, что за ней исчезают все приметные ориентиры. И быть захваченным ветром значит перенести ужасный опыт передвижения точно рассчитанными шагами в точно определенное место на пути, причем одновременно, чтобы сохранить равновесие, надо бросать вперед все тело против стремительных порывов.

В эту ночь, когда Джорджина беспокойно лежала, пытаясь заснуть в чужой неуютной кровати, погода переменилась. Первым признаком начинающейся бури, который она уловила, были глухие раскаты грома, сотрясшие дом. Она быстро села в постели, мгновенно бросив взгляд на незанавешенное окно, и как раз успела увидеть изломанный зигзаг молнии, осветивший комнату, сопровождаемый накатившимся шумом. Она напряглась и вскочила с кровати, когда с грохотом накопившегося бешенства ветер попытался сорвать соломенную крышу и облачко мелких соломенных пылинок медленно оседало, покрывая тонким слоем все в комнате. Охваченная пробудившейся в ней паникой, Джорджина наспех оделась, вздрагивая каждый раз при вспышках молний, освещавших комнату, и пытаясь заткнуть уши от дьявольской ярости ветра и дождя, осаждавших старую хижину со всех сторон.

Теперь ее охватил страх. Предыдущий жизненный опыт никак не мог ее подготовить к такой катастрофе, обрушившейся так неожиданно на ее ни о чем не подозревавшую головку. Она высмеивала любые упоминания об ужасных грозах, однако быть свидетелем буйства стихий, находясь в прочно построенной комфортабельной конторе в Нью-Йорке или в звукоизолированной квартире с кондиционированным воздухом, в которой она жила, существенно отличалось от того, чтобы очутиться в самом сердце бури, под защитой одних лишь тоненьких стен и ветхой соломенной крыши.

Она схватила пальто и бросилась вон из спальни, в которой, казалось, теперь сгустилась гнетущая опасность. Даже внизу каждый из старомодных предметов обстановки, выстроившихся вдоль стен комнаты и затаившихся в тени, казалось, пристально с угрозой следят за ней, так что она почувствовала, что в комнате сгустилась атмосфера угрюмого неодобрения ее присутствия. Еще один удар грома прямо над головой вызвал такое сотрясение почвы, что Джорджина окаменела, но, когда раскаленная добела молния сверкнула за окном как бы в поисках жертвы, она вернулась к жизни и помчалась к двери, истерически пренебрегая опасностями, которые могли встретиться снаружи.