Цветок пустыни

— Давай же! Хватай, не тяни.

Он снова посмотрел на меня и вновь отвел взгляд. Облизнулся и сел, подогнув задние лапы. Потом поднялся и принялся расхаживать передо мной. Его движения были изысканно-плавными. В конце концов он отвернулся и пошел прочь, решив, вне всякого сомнения, что меня и есть-то не стоит, — так мало мяса оставалось на моих костях. Он удалялся в пустыню, и скоро его рыжевато-коричневую шкуру было уже не различить на фоне песков.

Когда я поняла, что он не убьет меня, то даже не вздохнула с облегчением, потому что смерть меня не пугала. Я действительно была готова умереть. Но, вероятно, Бог, который неизменно был моим заступником, уготовил мне нечто иное и по какой-то причине решил сохранить мою жизнь.

— Что же это? — сказала я. — Возьми меня к себе или направляй меня.

И я, собрав все силы, поднялась на ноги.

Это кошмарное странствие началось с того, что я сбежала от собственного отца. В то время мне было лет тринадцать, жила я в своей семье, в племени кочевников сомалийской пустыни. Неожиданно отец объявил, что выдает меня замуж за какого-то старика. Нужно было немедленно что-то делать, потому что в любой день мог объявиться мой муж и потребовать меня. Я сказала матери, что хочу убежать из дому. Я надеялась отыскать мамину сестру, которая жила в Могадишо — столице Сомали. Правда, я никогда раньше не была в этом городе. Да и вообще ни в одном городе, если уж на то пошло. Тетю свою я тоже никогда раньше не видела. Но у меня была детская вера в то, что в конце концов каким-то волшебным образом все само собой устроится.

Когда отец и все остальные в семье еще спали, мать разбудила меня и сказала:

— Ступай, пора!

Я огляделась. Не было ничего, что можно было бы взять с собой. Ни бутыли воды, ни кувшина молока, ни корзины с едой. И вот так, босая, закутанная в одну только легкую накидку, я выбежала в ночь, в пустыню.

Я не знала, в какой стороне лежит Могадишо, и просто бежала куда глаза глядят. Было настолько темно, что я то и дело спотыкалась, цепляясь за корни деревьев. Всякий раз, когда я наступала на корень, мне мерещилось, что это спина плюющейся кобры. Африка кишит змеями, а змей я панически боялась. Поэтому села на землю и смотрела, как в небе занимается рассвет. Не успело показаться солнце, как я — фьють! — сорвалась с места, словно газель. Я бежала, бежала, бежала… Час за часом, не останавливаясь.

К полудню я далеко углубилась в красные пески — и так же глубоко ушла в свои мысли. «Куда меня несет?» — думала я. Ведь я даже не представляла, в какую сторону бегу. Передо мной расстилалась бескрайняя пустыня, и однообразие песков лишь изредка нарушалось чахлой акацией или верблюжьей колючкой. На целые мили вокруг не на чем было остановить взгляд. Я проголодалась, очень хотела пить, устала, и бег мой все замедлялся, пока наконец я не перешла на шаг. Бредя наугад в каком-то оцепенении, я думала о том, где же начнется моя новая жизнь. Что ждет меня дальше?

Вдруг мне почудился голос, звавший «Уо-о-о-ри-и-ис! Уо-о-о-ри-и-ис!».

Отец! Я огляделась, но никого не увидела. Наверное, показалось.

— Уо-о-о-ри-и-ис! Уо-о-о-ри-и-ис!

Голос раздавался словно со всех сторон одновременно и звучал жалобно, но мне все равно стало очень страшно. Если отец меня поймает, то неминуемо вернет домой и заставит выйти замуж за старика, да еще и поколотит.

Нет, мне не показалось — это и вправду был мой отец. Голос раздавался все ближе и ближе, и я бросилась бежать по-настоящему, изо всех сил. Несмотря на то что я вышла из дому несколько часов назад, отец догнал меня. Как я сообразила позже, он шел по моим следам, хорошо заметным на песке.

Отец слишком стар, ему ни за что не догнать меня — так я поначалу считала, — а я молодая и быстроногая. Тогда он казался мне стариком. Теперь я смеюсь, припоминая, что в то время ему было лет тридцать с небольшим. И все мы были невероятно выносливыми, потому что много ходили пешком и бегали, — у нас не было ни автомобилей, ни общественного транспорта, совсем ничего. И я всегда двигалась проворно — гналась ли за животными, бегала ли по воду, торопилась ли попасть под отчий кров, пока не погасли последние искорки вечернего света.

Прошло немного времени, я перестала слышать голос отца и пошла медленнее. Если не останавливаться, решила я, отец утомится и возвратится домой. Оглянувшись, я вдруг увидела его: он спускался с ближайшего холма. Он тоже меня заметил. От страха я рванулась вперед. Еще быстрее! Мы напоминали движущиеся барханы: я взлетала на холм, а отец спускался с предыдущего. Так продолжалось очень долго. Наконец я сообразила, что какое-то время уже не видела отца. И голос его уже не окликал меня.

Сердце мое бешено стучало. Наконец я остановилась и, спрятавшись за куст, осмотрелась. Никого. Прислушалась. Ни малейшего шороха. Я добрела до выходившего на поверхность пласта горной породы и сделала привал. Потом побежала дальше. Ошибка, совершенная минувшей ночью, кое-чему меня научила, и теперь я двигалась по скальным участкам, где почва была твердой, да еще и меняла направление, чтобы отец не мог идти по моим следам.

Я решила, что отец повернул назад, ведь солнце уже садилось. И все же ему не удастся вернуться засветло. Ему придется бежать в темноте, прислушиваясь к шуму, какой бывает в стойбище по вечерам, отыскивая дорогу по крикам и смеху детей, по мычанию и блеянию стада. В пустыне ветер разносит звуки далеко окрест, и эти звуки, если случалось заблудиться в ночи, служили нам чем-то вроде маяка.

Миновав следующий скальный участок, я сменила направление. Не все ли равно, в какую сторону идти, раз я все равно не знала, где Могадишо? Я бежала и бежала до тех пор, пока не село солнце, пока не погасли последние отблески света и тьма не сгустилась настолько, что уже ничего нельзя было разглядеть. Я буквально умирала с голоду и не могла думать ни о чем, кроме еды. Ноги у меня были стерты до крови. Я присела под деревом и уснула.

Утром меня разбудило солнце, палящие лучи которого обжигали лицо. Я открыла глаза и посмотрела вверх, на устремленные в небо листья красавца-эвкалипта. Мало-помалу до меня стало доходить, в каком положении я оказалась. «Боже мой, я совсем одна! Что же делать?»

Я поднялась с земли и побежала дальше. Много дней мне приходилось делать это снова и снова. Сколько именно, не могу сказать точно. Единственное, что знаю: я потеряла ощущение времени, остались только голод, жажда, страх и боль. Когда наступала полная темнота, я останавливалась и отдыхала. В полдень, когда солнце в зените и печет немилосердно, я ненадолго присаживалась под деревьями.

Как раз во время одного из таких дневных привалов я и задремала, а лев разбудил меня. К этому времени мне уже не хотелось свободы. Мне хотелось только одного — вернуться домой, к маме. Без мамы было хуже всего. И хотя мы привыкли обходиться без еды и воды день, а то и два, я понимала, что долго не продержусь. Я настолько ослабела, что еле передвигала ноги, а ступни потрескались и так болели, что каждый шаг казался пыткой. Вот почему к моменту, когда голодный лев уселся передо мной, я уже сдалась. Быстрая смерть представлялась мне желанным выходом из этого невыносимого положения.

Но лев посмотрел на мои выпирающие ребра, запавшие щеки и удалился. То ли он сжалился над несчастным человеческим существом, то ли просто рассудил, что из меня не выйдет даже приличной закуски, не знаю. А может, Бог был на моей стороне. Я подумала, что Бог не может быть настолько бессердечным и оставить меня в живых лишь для того, чтобы позволить умереть еще более жестокой смертью — например, от голода. Он, конечно же, уготовил мне другое предназначение, и я воззвала к нему: «Возьми меня к себе или направь путь мой». Держась за ствол дерева, я кое-как поднялась на ноги.

Я побрела дальше и через несколько минут наткнулась на пастбище с множеством верблюдов. Я высмотрела верблюдицу, в сосцах которой было молоко, и бросилась к ней. С жадностью, точно грудной младенец, я пила ее молоко. Меня заметил пастух и закричал: