История русской философии

Диалектический материализм более удобен для большевиков, чем механистический. Сосредоточившись всецело на социальных и экономических проблемах, они хотят в своей области быть независимыми от естествознания (см., например, Рязанов, XI и сл. 1). Основанное на принципах диалектики убеждение, что все сферы бытия подвержены изменениям, является хорошим оружием для революционного разрушения существующего положения вещей (Познер, 30).

Свобода нарушения закона противоречия особенно полезна для них. Какими бы нелепыми ни были результаты советского плохого управления, насколько бы их политика ни противоречила их собственным идеалам, им достаточно только назвать противоречие «жизненным», и их действия оправданы.

Так, например, большевики разбивают Россию на ряд автономных национальных республик, искусственно культивируют язык и литературу племен; ни в малейшей степени не склонных к независимому национальному развитию (очевидно, эта политика основана на идее divide et impera (разделяй и властвуй). Сталин в одной из своих речей сказал по поводу этого, что необходимо развивать национальные культуры для того, чтобы они слились «в одну общую… культуру, с одним общим языком…» [377].

Согласно марксизму, государство всегда является формой эксплуатации общества и должно быть полностью уничтожено; Сталин говорит по этому поводу: «Высшее развитие государственной власти — вот марксистская формула… Но противоречие это жизненное, и оно целиком отражает марксову диалектику» [378].

Неправда, будто большевики ищут в философии что-нибудь, кроме удобного оружия для достижения своих революционных целей. Вот почему они, вслед за Лениным, восхваляют «партийность» в философии. «Маркс и Энгельс, — писал Ленин, — от начала и до конца были партийными в философии, умели открывать отступления от материализма и поблажки идеализму и фидеизму во всех и всяческих «новейших» направлениях» [379].

Под влиянием партийности атрофируется независимое наблюдение и исследование и развивается одно лишь стремление к отстаиванию застывших догм во что бы то ни стало. Применяемые для этого средства становятся все более и более наивными; это или ссылки на авторитеты, или брань, обвинения, угрозы.

Луппол в своей книге «На два фронта», направленной против «меньшевиствующего идеализма» и «механистического материализма», называет эти отступления от марксизма «вредительством», которое должно быть ликвидировано, и называет их приверженцев «скрытыми вредителями» (9). Мы знаем, что большевики ликвидируют «вредителей» посредством расстрелов и концентрационных лагерей.

Торнштейн выражается даже еще более резко; в своей книге она говорит (7), что игнорирование ленинизма — высшей ступени диалектического материализма — является «умышленным вредительством».

Стиль большевистских писаний поразительно оскорбителен. Нередко можно встретить в них возмутительные метафоры, подобные следующей метафоре, употребленной Лениным: «… сто тысяч читателей Геккеля означают сто тысяч плевков по адресу философии Маха и Авенариуса» [380].

Но еще более омерзительным, чем злоба, является подлое раболепие, очень характерное для советских авторов, боязнь отстать от «генеральной линии партии» и стремление к тому, чтобы все, что ими говорится, было свидетельством их правоверности. Так, во всей социальной структуре СССР и во всех советских теориях основное место отводится общественному в противовес индивидуальной человеческой личности. И вот Познер, повторив слова Ленина о том, что ощущение есть образ соответствующего внешнего явления, продолжает: «… диалектический материализм… идет дальше», он учит «… что наши ощущения возникают не просто как пассивный результат воздействия внешних предметов на наши органы чувств, а как результат активного воздействия общественного человека на природу, в результате обратного воздействия на окружающую действительность» (47), Можно подумать, что желтизна песка может быть воспринята не отдельным человеком, а только членом бригады рабочих, копающих водоем.

Данное выше изложение и анализ диалектического материализма позволяет нам сделать следующее заключение. Подлинный материализм, т. е. учение, согласно которому первичная реальность состоит из непроницаемых частиц материи, движущихся в пространстве, а психические явления есть пассивный продукт движущейся материи, является убогой теорией, неспособной к дальнейшему развитию. Диалектический материализм, говоря о материи или природе как о первичной реальности, щедро наделяет ее качествами и способностями, но он не имеет никакого права называть ее материей. Он принимает облик материализма частью благодаря его терминологии, частью из-за того, что непоследовательно придерживается некоторых отрывочных догм подлинного материализма, а частично из-за расплывчатости и путаницы мысли. В СССР диалектический материализм — партийная философия, имеющая дело не с отысканием истины, а с практическими нуждами революции. Пока СССР управляется властью, которая подавляет всякое свободное исследование, диалектический материализм не может развиваться как философия. Свободное мышление быстро превратило бы диалектический материализм в какую-либо сложную систему идеал-реализма.

Глава XXV. ВЛИЯНИЕ Э. МАХА И Р. АВЕНАРИУСА НА МАРКСИСТОВ

Французская и английская формы позитивизма — теории Огюста Конта, Дж. С. Милля и Спенсера — были широко распространены в России во второй половине XIX в., но к концу его и к началу XX в. появилась тенденция к отысканию новых, более тонких форм позитивизма. Это произошло, например, с В. Б. Лесевичем.

Владимир Викторович Лесевич (1837–1905) получил высшее образование в Петербургском инженерном училище и в Академии генерального штаба. За свою политическую деятельность он был сослан сначала в Сибирь, потом в Казань, Полтаву и Тверь (1879–1888).

В молодости Лесевич был последователем Конта в интерпретации Литтре и Вырубова, а позже он воспринял теорию эмпириокритицизма. «Kritik der reinen Erfahrung» («Критика чистого опыта») Р. Авенариуса стала для него образцом научной философии [381].

Влияние Маха и Авенариуса было особенно широко распространено в начале XX в. среди русских марксистов. В большинстве своем они были приверженцами диалектического материализма. Однако некоторые из них обладали способностями к философии и хорошей философской подготовкой. Они поняли всю несостоятельность теории познания, выдвинутой Энгельсом под названием теории отражения. Они отказались от материализма и начали подыскивать для марксизму гносеологическую основу, соответствующую последним достижениям философии. В частности, большое внимание этому вопросу уделял Александр Александрович Богданов (его подлинное имя — Малиновский, 1873–1928), по образованию врач. Занявшись философией, он подпал под влияние Маха и Авенариуса и разработал теорию, названную им эмпириомонизмом.

Согласно этой теории, познание есть социальное приспособление, имеющее целью дать возможно более точное описание опыта при максимально возможной экономии мысли. Богданов утверждает, что его теория отличается от эмпириокритицизма своим монистическим характером: психическое есть индивидуально организованный опыт, а физическое— социально организованный опыт. Таким образом, психическое и физическое представляют собой просто различно организованные элементы опыта. То, что имеет социальную значимость для данной эпохи, рассматривается как истинное.

377

И. В. Сталин, Соч., т. 12, стр. 369.

378

Там же, стр. 369–370.

379

В. И. Ленин, Соч., т. 14, стр. 324.

380

Там же, стр. 338.

381

Работы Лесевича: «Опыт критического исследования основоначал позитивной философии», 1887; «Письма о научной философии», 1878; «Что такое научная философия», 1891; Собр. соч. в двух томах, Петроград, 1915.