Страница 117 из 131
Единственный способ объяснения их взаимосвязи и возможности их взаимовлияния при отрицании их причинной взаимозависимости состоит в нахождении третьего начала, создающего и объединяющего их и не являющегося ни психическим, ни материальным. Согласно теории идеал-реализма, обрисованного выше, это третье начало есть конкретно идеальное бытие, сверхпространственные и сверхвременные субстанциальные факторы [357].
Будучи враждебны механистическому материализму, диалектические материалисты не стремятся заменить философию естествознанием. Энгельс говорит, что натуралисты, поносящие и отвергающие философию, бессознательно для себя самих подчиняются убогой, обывательской философии. Он считает, что для развития способности к теоретическому мышлению необходимо изучать историю философии. Такое изучение необходимо как для усовершенствования наших способностей к теоретическому мышлению, так и для выработки научной теории познания. Быховский пишет, что «философия есть теория науки» (9). Согласно Ленину, «диалектика и есть теория познания…» [358].
Интерес, проявляемый диалектическими материалистами к теории познания, понятен. Они борются против скептицизма, релятивизма и агностицизма и утверждают, что реальность познаваема. Если диалектические материалисты хотят отстоять свое утверждение, они должны выработать теорию познания.
Ссылаясь на Энгельса, Ленин пишет: «…человеческое мышление по природе своей способно давать и дает нам абсолютную истину, которая складывается из суммы относительных истин. Каждая ступень в развитии науки прибавляет новые зерна в эту сумму абсолютной истины, но пределы истины каждого научного положения относительны, будучи то раздвигаемы, то суживаемы дальнейшим ростомзнания» [359].
Ленин полагает, что источник истинного познания — в ощущениях, т. е. в данных опыта, истолковываемых как то, что вызывается «действием движущейся материи на наши органы чувств» [360]. Луппол справедливо описывает эту теорию познания как материалистический сенсуализм (182).
Можно было бы подумать, что она неизбежно ведет к солипсизму, т. е. к учению о том, что мы познаем только наши собственные, субъективные состояния, порождаемые неизвестной причиной и, может быть, совершенно на нее непохожие.
Ленин, однако, не делает этого вывода. Он уверенно утверждает, что «наши ощущения суть образы внешнего мира» [361]. Подобно Энгельсу, он убежден, что они сходны или соответствуют вне нас находящейся реальности. Он с презрением отвергает утверждение Плеханова, что человеческие ощущения и представления — это «иероглифы», т. е. «не копии действительных вещей и процессов природы, не изображения их, а условные знаки, символы, иероглифы и т. п.». Он понимает, что «теория символов» логически ведет к агностицизму, и утверждает, что Энгельс прав, когда «не говорит ни о символах, ни о иероглифах, а о копиях, снимках, изображениях, зеркальных отображениях вещей» [362].
Энгельс «… постоянно и без исключения говорит в своих сочинениях о вещах и об их мысленных изображениях или отображениях (Gedanken-Abbilder), причем само собою ясно, что эти мысленные изображения возникают не иначе, как из ощущений» [363].
Таким образом, теория познания Энгельса и Ленина — это сенсуалистическая теория копирования или отражения. Очевидно, однако, что если бы истина была субъективной копией транссубъективных вещей, во всяком случае, было бы невозможно доказать, что мы обладаем точной копией вещи, т. е. истиной относительно нее, и сама теория копирования никогда не могла бы получить подлинного доказательства.
В самом деле, согласно этой теории, все, что мы имеем в сознании, есть только копии, и совершенно невозможно наблюдать копию вместе с оригиналом, чтобы установить посредством прямого сравнения степень подобия между ними, как, например, это можно сделать, сравнивая мраморный бюст с лицом, которое он изображает. Кроме того, для материализма положение еще больше усложняется; в самом деле, как может психический образ быть точной копией материальной вещи? Чтобы избежать нелепости такого утверждения, необходимо было бы принять теорию панпсихизма, т. е. допустить, что внешний мир всецело состоит из психических процессов и что мои представления, скажем, о гневе или стремлении другого лица суть точные копии этого гнева или стремления.
Пример, приводимый Лениным относительно ощущений как «отражения», полностью обнаруживает его взгляды. «Ощущение красного цвета отражает колебания эфира, происходящие приблизительно с быстротой 450 триллионов в секунду. Ощущение голубого цвета отражает колебания эфира быстротой около 620 триллионов в секунду. Колебания эфира существуют независимо от наших ощущений света. Наши ощущения света зависят от действия колебаний эфира на человеческий орган зрения. Наши ощущения отражают объективную реальность, т. е. то, что существует независимо от человечества и от человеческих ощущений» [364].
О красном и голубом цвете ни в каком смысле нельзя сказать, что они «похожи» на колебания эфира; учитывая также, что, согласно Ленину, эти колебания известны нам только как «образы», находящиеся в нашем уме и составленные из наших ощущений, какие могут быть основаны для утверждений, что эти образы соответствуют внешней реальности.
Плеханов понимал, что теории отражения, символизма и тому подобного не могут объяснить нашего познания свойств внешнего мира или доказать существование этого мира. Поэтому он был вынужден допустить, что наша уверенность в существовании внешнего мира представляет собой акт веры, и утверждал, что «такая «вера» составляет необходимое предварительное условие мышления критического, в лучшем смысле этого слова…» [365].
Ленин почувствовал, конечно, комический характер утверждения Плеханова о том, что критическая мысль основана на вере, и не согласен с ним. Вскоре мы увидим, как он сам разрешает затруднительный вопрос, но сначала закончим наше рассмотрение его сенсуалистической теории.
Действительно ли человеческое познание состоит только из ощущений? Такие отношения, как единство свойств
объекта, причинная связь и так далее, не могут, по-видимому, быть ощущениями; было бы абсурдом утверждать, что желтизна, твердость и холодность яблока даны нам в трех ощущениях (зрительном, осязательном и тепловом), а единство этих свойств есть четвертое ощущение.
Люди, имеющие лучшие познания в философии, чем Ленин, даже если они диалектические материалисты, понимают, что познание включает как чувственные, так и нечувственные элементы.
Так, Быховский пишет: «В распоряжении человека имеется два основных орудия, при помощи которых осуществляется познание, — его опыт, совокупность данных, приобретаемых через его органы чувств, и разум, упорядочивающий данные опыта и перерабатывающий их» (13). «Данные наблюдения и эксперимента должны быть осмыслены, продуманы, увязаны. При помощи мышления должны быть установлены связи и взаимоотношения фактов, они должны быть систематизированы и оценены, должны быть вскрыты их законы и принципы… При этом мышление пользуется многочисленными общими понятиями, при посредстве которых выражаются и определяются связи между вещами, дается им научная оценка. Эти понятия и логические категории являются совершенно необходимым элементом во всех отраслях знания при всяком познавательном процессе… Значение их для науки трудно переоценить, их роль в формировании сознания огромна» (18–19).
357
См. Н. Лосский, Типы мировоззрения; его же, Мир как органическое целое и свобода воли.
358
В. И. Ленин, Философские тетради, стр. 329.
359
В. И. Ленин, Соч., т. 14, стр. 122. Подобные же доводы выдвигаются Энгельсом в «Анти-Дюринге».
360
В. И. Ленин. Соч., стр. 288.
361
Там же, т. 14, стр. 91.
362
Там же, стр. 220.
363
Там же, стр. 29.
364
В. И. Ленин, Соч., т. 14, стр. 288–289.
365
Г. В. Плеханов, Соч., т. VIII, стр. 395.