Хроники Средиземья

Но коварен был Саурон, и говорят, что среди тех, кого поработил он Девятью Кольцами, были могучие витязи–нуменорцы. И когда вошли в силу улайры —Призраки Кольца, его верные слуги, а внушаемый им ужас и власть его над людьми стали воистину безграничны, он осмелился протянуть руку к прибрежным твердыням нуменорцев.

В те дни Тень все шире простирала крыла над Нуменором, а срок жизни королей из рода Элроса — из–за мятежности их — становился все короче, но тем более ожесточались души их против валаров. Девятнадцатый король принял скипетр своих предков и взошел на престол под именем Адунахора, Владыки Запада, отрекшись от эльфийских наречий и запретив говорить на них в его присутствии. И все же в Летописи Королей, по древнему обычаю, который короли нарушать опасались, покуда не воцарилось лихо, его имя было записано в наречии Высших Эльфов — Хэрунумен. Знаком величайшей гордыни казалось Верным именовать себя титулом валаров, и сердца их разрывались между верностью роду Элроса и почитанием Сил. Но худшее ждало их впереди. Ибо Ар–Гимильзор, двадцать второй король, был заклятым врагом Верных. В дни его правления Белое Древо было заброшено и начало увядать; он строго–настрого запретил говорить по–эльфийски и наказывал тех, кто встречал корабли с Эрессеа, все еще приходившие втайне к западным берегам страны.

Элендилибольшей частью жили на западе Нуменора; но Ар–Гимильзор велел всем Верным, что были ему известны, покинуть западные земли и переселиться на восток; и там они жили под надзором. Главное поселение Верных было возле Роменна; оттуда многие из них отплывали на север Средиземья, где во владениях Гил–Гэлада звучала еще речь эльдаров. Короли знали об этом, но большого значения не придавали, поскольку элендилиуплывали и не возвращались; короли же хотели покончить с дружбой меж своими подданными и эльдарами Эрессеа, которых звали. Прихвостнями валаров, — таким образом надеялись они скрыть свои дела и замыслы от Западных Владык. Однако все, что они бы ни творили, становилось известно Манвэ; и отвернулись валары от королей Нуменора, и отказали им в совете и помощи; и не приплывали больше из закатных морей корабли Эрессеа, и гавани Андуниэ опустели.

Владетели Андуниэ более всех почитались в Нуменоре после королевского рода, ибо в их жилах текла кровь Элроса — они происходили от Сильмариэн, дочери Тар–Элендила, четвертого короля Нуменора. Владетели были верны королям и чтили их, и были всегда среди ближних советников трона. Тем не менее они сыздавна хранили любовь к эльдарам и почтение к валарам; а когда Тень начала расти, они, как могли, поддерживали Верных. Долгое время, однако, они не обнаруживали себя, а старались только смягчить сердце венценосцев мудрыми советами.

Дева Инзилбет славилась красотой; матерью ее была Линдориэ, сестра Эарендура, владетеля Андуниэ в дни правления Ар–Сакальтора, отца Ар–Гимильзора. Гимильзор взял ее в жены, хоть она, Верная в душе благодаря наставлениям матери, и противилась этому; но короли и их сыновья были горды и не привыкли к отказам. Не было любви меж Ар–Гимильзором и его королевой, не любили друг друга и их сыновья. Старший, Инзиладун, телом и душой походил на мать; младший же, Гимильхад, был вылитый отец и даже превосходил его в гордыне и властолюбии. Если б то позволяли законы, Ар–Гимильзор куда охотнее отдал бы трон младшему сыну в обход старшего.

Когда же Инзиладун вступил на трон, он принял, как бывало прежде, эльфийское имя, назвавшись Тар–Палантир, ибо зорки были и глаза его, и сердце, и даже те, кто его ненавидел, опасались его провидческих речей. Он на время даровал покой Верным и возродил обычай приношений в Святыню Эру на Менельарме, отринутый Ар–Гимильзором. Вновь велел он заботиться о Белом Древе и предрек, что, когда погибнет Древо, сгинет и королевский род. Но слишком запоздалым было его раскаяние, дабы утишить гнев валаров, пробужденный мятежностью его предков, о коей большая часть его подданных и не сожалела. Гимильхад же был силен и бесцеремонен; он возглавил тех, кто звал себя Людьми Короля, и противостоял брату во всем, если осмеливался — открыто, а еще более — тайно. И вот печаль пала тенью на дни Тар–Палантира, и часто он поднимался на древнюю башню короля Минастира на горе Оромет, что возле Андуниэ, и оттуда жадно смотрел на запад, быть может, надеясь увидеть парус. Но не приплывали больше корабли с Запада в Нуменор, и туман сокрыл Аваллонэ.

Гимильхад умер, не дожив двух лет до двухсотлетнего возраста (а для рода Элроса даже во времена упадка это была ранняя смерть), но покоя королю это не принесло. Фаразон, сын Гимильхада, вырос даже более мятежным, алчным и властолюбивым, нежели его отец. Часто отправлялся он за пределы Нуменора, возглавляя войско в тех войнах, что вели нуменорцы на берегах Средиземья, дабы утвердить свое владычество над людьми: и так стяжал он славу великого воина на суше и на море. Потому, когда, услыхав о смерти своего отца, он вернулся в Нуменор, многие стали на его сторону, ибо он привез с собою сокровища и поначалу щедро раздавал их.

Исчахнув от горя, умер Тар–Палантир. Сына у него не было, а лишь дочь, названная им на языке эльфов Мириэль; и к ней по праву и закону Нуменора перешел трон. Но Фаразон взял Мириэль в жены против ее воли, сотворив тем зло, а другое зло было в том, что обычай Нуменора даже в королевском доме не дозволял заключать браки между родичами более близкими, чем дети двоюродных сестер и братьев. А когда брак был заключен, Фаразон захватил власть и стал править под именем Ар–Фаразона (Тар–Калиона по–эльфийски); имя же королевы он сменил на Ар–Зимрафел.

Среди всех, кто когда–либо, с самого основания Нуменора, восседал на троне Морских Владык, не было короля более могущественного и исполненного гордыни, нежели Ар–Фаразон; а правили до того Нуменором двадцать три короля и королевы, что уснули последним сном на золотых ложах в подземных усыпальницах у подножия Менельтарме.

И, восседая в блеске своей мощи на троне резного камня в Арменелосе, он лелеял мрачные мысли о войне. Ибо еще в Средиземье узнал он о мощи королевства Саурона и о ненависти того к Западному Краю. Ныне же возвращались с Востока флотоводцы и военачальники и говорили, что с тех пор, как Ар–Фаразон покинул Средиземье, Саурон поднял голову и наносит немалый урон прибрежным крепостям; что он объявил себя королем людей и целью своей положил изгнать нуменорцев за Море и даже разорить Нуменор, если сможет.

Страшно разгневался Ар–Фаразон, услыхав такие вести, и возжелал всей душой того, о чем мечтал втайне так долго, — безграничного могущества и безмерной власти. И решил он, не советуясь ни с валарами, ни с чьей–либо мудростью, кроме своей собственной, что сам провозгласит себя королем людей и вынудит Саурона стать его данником и слугой — ибо в гордыне своей считал, что не было, нет и не будет владыки, который бы мог тягаться с потомком Эарендила. Потому велел Ар–Фаразон выковать великое множество оружия и, выстроив много боевых кораблей, оснастил их этим оружием; и когда все было готово, во главе своего войска отплыл на восток.

Увидели люди в закатном небе пылающие кроваво–алым золотом паруса, и страх охватил жителей побережья, и они бежали прочь. Флот же пришел в место, что называлось Умбар — там стояла могучая твердыня и нерукотворная гавань нуменорцев. Безмолвны и пустынны были окрестные земли, когда Морской Владыка шествовал по Средиземью. Семь дней шел он с трубами и знаменами и увидел холм; он взошел на вершину, и там раскинул шатер, и поставил трон, и воссел на него, а шатры его войска, голубые, белые и золотые, окружили его, словно море огромных цветов. И послал он гонцов и велел Саурону явиться и принести ему присягу на подданство.

И Саурон явился. Пришел он из могучей своей крепости Барад–дур и даже словом не обмолвился о войне. Ибо увидел он, что мощь и величие Морских Владык превышают все слухи о них, так что Саурон не мог и надеяться, что самые могущественные его слуги устоят против них; и понял Саурон, что не пришло еще время ему утвердить свою власть над дунаданами. А уж он–то владел искусством добиваться хитростью того, чего не мог добиться силой. Потому он униженно склонился пред Ар–Фаразоном и сладко заговорил с ним, и дивились люди — так мудра и прекрасна казалась им его речь.