Превращение

— Бах! — поздоровалась дочь.

— Нафига нам слова, правда, Васька? Мы и так друг друга отлично понимаем. Но мама сказала «надо», значит, надо. Так что пошли. Сейчас мы кое-что выучим…

Через два часа, на той же стоянке, я передал Ваську матери, отошел на безопасное расстояние и гордо сообщил:

— А мы выучили новое слово!

— Ну?

— Васька, давай, — скомандовал я. И похлопал себя обеими руками по голове.

Васька неуклюже повторила мой жест и застенчиво сказала:

— Бух!

Пока Ленка открывала рот для крика, я смылся, хохоча.

Несколько дней спустя я устраивал на столе большую уборку. Выразилась она в том, что я пытался перебрать пирамиду из компакт-дисков, пока она не рухнула на пол с оглушительным треском, подняв над собой облако пыли. Тогда я ногой раскидал диски по полу, выбрал оттуда один диск, а остальные сложил в мешок и вынес на лестницу — вдруг кому-то пригодится (мешок исчез минуты через две).

Диском, который я оставил на память, была Nirvana, альбом «Smells like teen spirit» — тот, самый знаменитый, где на обложке младенец плывет за насаженной на рыболовный крючок купюрой. От Нирваны я страшно фанател в подростковом возрасте, самоубийство Кобейна, как и смерть Цоя, переживал как личную трагедиею. Пусть говорят, что музыка Нирваны пустая, бессмысленно-яростная, что это протест, ведущий в никуда. Пусть себе говорят, ничего они не понимают. А я вставил заслушанный до дыр диск в дисковод, и теперь целыми днями крутил одну и ту же коматозно-заторможенную песню: «Something in the way». Такую же фальшиво, отвлекающе-медлительную, как походочка Валенка, но со сжатой пружиной внутри, с подавленной энергией, каким я был сам, когда нес всякую чушь, а сам готовился ему врезать.

Эта песня лучше всего отражала мое настроение и состояние.

Прошло две недели после моего приключения, начиналась третья.

Жизнь вернулась в прежнее русло. Собственно, она из нее и не выходила. Так, небольшое приключение. Познакомился с девчонкой. Подрался в пивняке. Сколько раз это со мной бывало — и не сосчитаешь.

И в то же время я нутром чувствовал: что-то во мне изменилось после знакомства с Ники. Особенно — после драки с Валенком. Не то чтобы я как-то глобально переродился и стал другим человеком. Нет — но что-то сдвинулось с прежнего места. Так маленький камешек катится с горы, увлекая за собой остальные, все крупнее и крупнее…

Или еще точнее: что-то такое, что раньше спало — проснулось. Но что именно — я и понятия не имел.

Может быть, Ники могла бы мне объяснить? Я очень часто думал о ней. Практически, все время. Но она больше не появлялась, а сама телефона не оставила. Сказала — «увидимся».

«Увидимся» — это же не обещание. То же самое, что «я сама тебе позвоню». То есть — вообще ничего. Собственно говоря, на что я рассчитывал?

«Ну и слава богу! — говорил я себе. — От этих типов одни неприятности».

А потом страшно боялся, что она больше не появится.

Мне не спалось по ночам, а потом я целый день дремал на работе за компом. Или сидел в коматозе, ни о чем не думая, а потом вдруг просыпался и бегал как заведенный. Иногда накатывало — хотелось еще раз с кем-нибудь подраться до крови, до полусмерти. Желательно с ментами из Приморского РУВД, лучше всего со всеми сразу. Почти каждую ночь неведомая сила влекла меня на улицу. Сердце колотилось без всяких внешних причин; я прижимался лбом к холодному стеклу северного окна и смотрел туда, где сейчас раскинулись новостройки, а раньше была только бездонная, таинственная темнота.

Когда пошла третья неделя после драки, а Ники все не появлялась, я начал впадать в уныние. «Как не стыдно! — уговаривал я себя, пытаясь бодриться. — Взрослый человек, а все о чудесах мечтает, ха-ха-ха! Как подросток! Хотя сейчас и подростков таких не осталось: все только карьере и думают с детского сада…»

«Ты, Алешка, как не от мира сего» — говорила матушка, обязательно при этом вздыхая. Смысл фразы с годами менялся от «особенный» до «никудышный».

Мама позвонила вечером, дважды уточнив, не на работе ли я, и нет ли кого-нибудь со мной рядом.

— Ты чего шепчешь? — с любопытством спросил я. — Простудилась?

Из ее туманных полунамеков я наконец понял, что речь пойдет о страшном — о перемене работы.

— Папа сказал, что у них в фирме освободилась вакансия! Правда, не твой профиль, там скорее надо размещать заказы, — ну я в этом не понимаю ничего, но ты же молодой, ты сориентируешься быстро…

— Зачем мне это надо? — разочарованно спросил я.

— Алеша, там же деньги! Ты знаешь, какой там оклад?!

— Мне и нынешняя работа нравится.

— Да уж, — едко заметила мать. — Мне-то можешь про нее не рассказывать. А уж зарплата просто сказочная! Одними сказками и расплачиваются. Как все будет хорошо… лет через двадцать!

Тут мне возразить было нечего. Матушка почувствовала слабину и принялась уговаривать меня еще активнее:

— Папа уже намекнул насчет тебя Петровичу, а тот обещал подумать. Завтра ждет твоего звонка! Ты уж произведи на него позитивное впечатление… Оденься поприличнее, рубашку чистую надень! Принеси диплом…

Я скривился.

— А почему папа сам мне не позвонил?

— Ну, ему неудобно…

Хотя именно мне полагалось мучиться от комплекса неполноценности — особенно теперь, когда немолодой папа преуспел, а молодой я остался все в той же заднице, — все происходило в точности наоборот. Кажется, отец сам испытывал передо мной вину. Потому что в школьные годы внушал мне, что лучше его специальности на свете нет, а в девяностые, ошеломленный тем, что творилось в оборонке, не догадался меня отговорить.

«А мог бы стать юристом или бухгалтером!» — укоризненно сказал я себе маминым голосом.

Внезапно я решился. Все, к черту дурацкие фантазии — становлюсь хозяином жизни! Завтра иду прогибаться перед папиным шефом. Петровича я хорошо знал — с виду весельчак, балагур, душа нараспашку, только почему у него постоянно кого-то увольняют?

Я пообещал матушке завтра позвонить и предложить свою кандидатуру.

Она и обрадовалась, и растерялась. Сама она так и не смогла уйти из НИИ. Да и этого Петровича тоже знала не хуже меня.

Положив трубку, я с удовлетворением отметил, что депрессия отступила.

«Вот что значит позитивная цель в жизни!» — похвалил я себя. И приказал — забыть о Ники! С девочками-эмо и байкерами-убийцами все кончено. Возвращаюсь в реальный мир. Унылый и бесцветный, зато привычный и спокойный.

Вечером я лег спать, мысленно репетируя разговор с будущим шефом.

Ночью мне приснился сон. Слишком яркий и реалистичный, чтобы казаться просто сном. Но уж лучше бы он не был таким реалистичным!

Мне снилось, что я, как обычно, стою среди ночи возле северного окна, вглядываясь в темноту. Вот только сияющих новостроек больше нет. За стеклом тускло блестит лента железной дороги, а дальше — лес. Сырой еловый лес, отвратительный, тоскливый и угрожающий с виду. Идет дождь. Под ногами чавкает раскисшая земля, капли срываются с еловых лап и стекают за шиворот. Я иду по лесу, чувствуя, как нарастает чувство опасности. Здесь рядом кто-то есть. И с этим «кем-то» мне лучше не встречаться.

Дальше я словно раздваиваюсь и смотрю с двух точек одновременно. Вот я, идущий по лесу, с тревогой оглядываюсь по сторонам, не понимая, откуда ждать беды. А вот, прямо передо мной, в густом ельнике — логово под корнями. Кто-то просыпается. Он поднимает морду и втягивает воздух. Он чует меня. Запоминает мой запах…

Трепеща от страха, я вглядываюсь во мрак логова сквозь струи дождя. Глаза привыкают к темноте, и в норе понемногу проступают смутные очертания… Кто это? Я не знаю такого зверя, и знать не желаю! Даже того, что видно, хватает, чтобы не хотеть продолжения знакомства. Белый, огромный, худой, словно весь собранный из сухожилий. Зубастая пасть как у тираннозавра…Пустые провалы глаз — которые, тем не менее, смотрят…