Страница 32 из 83
— Ты не должна рвать цветы, Гретхен, — папа не разрешает! — донёсся с балкона мужской голос.
Южная часть балкона была густо увита диким виноградом, сквозь который ничего не было видно. Из зарослей винограда выглянул юный Хелльдорф, работающий в конторе господина Клаудиуса, — я его до сих пор не заметила. В руках у него была книга, и хотя он и высказал свой упрёк строгим тоном, но при виде привставшей на цыпочки крошки по его губам скользнула нежная улыбка.
На мосту показался некий господин, ведущий под руку даму. На мгновение они остановились, прислушиваясь, а затем дама выдернула руку из-под локтя своего спутника и побежала к нетерпеливому ребёнку. Она тоже была в церкви — спешно положив свой сборник псалмов на ближайший садовый столик, она протянула руки к малышу, который при звуках её голоса мгновенно умолк, задрыгал ножками и, лепеча, потянулся к ней. С материнской нежностью она осыпала маленького толстячка торопливыми поцелуями. Затем левой рукой она обвила свою дочурку и притянула её к себе. Она была очень хрупкой, эта маленькая женщина, и можно было подумать, что её тонкая рука переломится под весом малыша. Женщина сняла с головы соломенную шляпу, к голубым лентам которой мальчик протянул свои неловкие ручки, и я увидела тонкое лилейное личико под копной таких же, как у Гретхен, белокурых волос.
Между тем в сад вошёл и супруг, оставленный на мосту. Он был очень похож на юного Хелльдорфа, эти красивые мужчины были наверняка родственниками. Он поднял свою дочь на руки и подбросил её вверх; белое платьице Гретхен и её льняные волосы взмывали в воздухе подобно летнему облаку. Малышка закричала в восторге: «Дядя Макс, ты меня видишь?»
Я была словно околдована: впервые в жизни я видела чистейшее семейное счастье. Чувство глубокого покоя, охватившее меня при виде этой прекрасной картины, и какое-то страстное стремление, которому я не могла дать названия, смешались в моей душе с тоской и печалью; мне так и не довелось узнать, как этому счастливому малышу, что один лишь звук, слетевший с нежных материнских губ, способен унять любую боль и страдание. Но мне отрадно было смотреть на то, как молодая женщина ласкает своих детей, — счастливица! Как сладко, должно быть, видеть детскую ручонку, тянущуюся к тебе за лаской и утешением!
Гретхен снова отправилась к своей колясочке с сеном и, болтая, продолжила игру, а остальные пошли в дом. Я тихо слезла с дерева и прошлась вдоль ограды; и вот я уже стояла перед дверкой в заборе. В замке дверки торчал ключ; конечно, он совсем проржавел — видимо, им никогда не пользовались. Но моё огромное желание поговорить с малышкой придало мне сил и умения. После долгих стараний ключ поддался, я повернула его в замке, и дверь со скрипом отворилась.
16
По дорожке я приблизилась к штакетнику. Гретхен во все глаза смотрела на меня. Затем она поднялась и подбежала ко мне.
— Ты открыла? — спросила она, указывая на распахнутую дверцу за моей спиной. — Тебе это разрешили, малышка?
Я, смеясь, кивнула.
— Но слушай, твой сад не очень красивый, — сказала она, пренебрежительно задрав носик и махнув рукой в сторону зелёной чащи леса, видневшейся за забором. — Там нет ни одного цветка!.. Посмотри на наш сад — у господина Шефера много-много… ах, сто тысяч цветов!
— Да, но тебе нельзя их рвать!
— Нет, рвать нельзя, — уныло сказала она и сунула пальчик в рот.
— А я знаю, где есть много синих колокольчиков и хорошеньких белых цветов, их можно собирать, и землянику тоже — ты сможешь наполнить доверху твой возок для сена!
Она сразу же потянула за собой свою коляску, вышла ко мне и доверчиво вложила в мою ладонь свою маленькую ручку, мягкую и тёплую, как птичка. Я была ужасно рада моему новому знакомству; мне и в голову не пришло снова запереть дверцу, и она осталась широко открытой, а мы углубились в лес. Было так много земляники и колокольчиков, как будто их стряхнули со своих крон гигантские деревья. Малышка захлопала в ладоши и принялась рвать ягоды и цветы — она готова была, казалось, притащить домой пол-леса господина Клаудиуса.
— Ах Боже, как много земляники! — счастливо вздохнула девочка, собирая ягоды и при этом так стараясь, что на лбу у неё выступили капельки пота. При этом она тихо что-то напевала.
— Я тоже умею петь, Гретхен, — сказала я.
— Такие же красивые песни, как я? Я не верю — меня научил дядя Макс — ну спой!
Наверное, мой музыкальный слух развился довольно рано, поскольку все мелодии, которые я знала, я выучила ещё от фройляйн Штрайт в задней комнате. Больше всего я любила детские произведения Тауберта [5]и начала сейчас петь «У крестьянина была голубятня» [6]. Я присела на каменную скамью, и при первых звуках песни Гретхен оставила свою коляску, положила ручки мне на колени и стала напряжённо слушать, вглядываясь мне в лицо.
Странно, но я испугалась звуков собственного голоса. На пустоши он казался тихим — потоки воздуха разносили его на все четыре стороны; но здесь тесные кулисы стоящих вокруг деревьев не давали мелодии разлететься, и мой голос звучал так наполненно и глубоко, так воодушевлённо, как будто пела совсем не я, а кто-то другой. Это была весёлая песня, про крестьянина и его голубей, которые от него улетели. После первой строфы Гретхен засмеялась во весь голос и радостно захлопала в ладоши.
— Он поймает голубей? В песенке ещё есть строчки? — спросила она.
Я продолжила песню, но внезапно её звуки замерли у меня на губах. Со своей скамьи я могла видеть тропинку, ведущую из леса к «Усладе Каролины», и сейчас по этой тропинке шёл старый бухгалтер. Мне сразу подумалось о свинцовой туче, несущей грозу — таким нахмуренным и мрачным казалось его лицо под копной серебристых волос, и с такой скоростью его массивная фигура двигалась к нам.
Гретхен проследила за моим взглядом, и её личико внезапно покраснело; с возгласом радости она побежала к пожилому господину и обвила своими ручками его колени.
— Дедушка! — нежно вскричала она, откинув назад голову и заглядывая ему в лицо.
Он остановился, словно окаменев, и поглядел на ребёнка; обе его руки были вытянуты вперёд, словно у человека, который только что беззаботно вышагивал и вдруг оказался перед глубоким обрывом — он отчаянно пытается отшатнуться и не упасть; казалось, что старый бухгалтер боится опустить руки и дотронуться до золотистых волос ребёнка.
— Ты же мой дедушка?.. Луиза сказала…
— Кто такая Луиза? — спросил он глухим голосом — голос звучал так, словно он хотел этим вопросом отгородиться от всех разъяснений.
— Но дедушка — наша Луиза! — Она нянчила моего маленького братика, когда он ещё лежал в колыбели. Но она уехала. Мы не можем держать няньку, говорит мама, это слишком дорого…
При этих словах по окаменевшему лицу пожилого господина пробежала судорога, и его руки немного опустились.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Ах, разве ты не знаешь, дедушка?.. И Каро господина Шефера знает, и наша кошка… Меня зовут Гретхен. Но у меня ещё больше имён, очень-очень красивых, я сейчас тебе их все назову. Анна Мария Хелена Маргарета Хелльдорф меня зовут!
При перечислении имён она всякий раз загибала пальчик. В её голосе и самом её невинном существе была такое очарование, что старик не мог ему противиться… Он наклонился — неужели чтобы поцеловать милое личико?.. Может быть, если бы у него было время поднять малышку, прижать её к сердцу и по биению пульса почувствовать родство их крови, — то настал бы один из тех моментов, когда улыбаются ангелы на небе. Но часто всему доброму и хорошему, что хочет выйти на свет, мешает некая тёмная рука, которая безжалостно заманивает души, стремящиеся открыться друг другу, в свои коварные сети.
Я не знаю, почему, но я страшно испугалась, увидев, что от дверцы в заборе в нашу сторону движется фигурка в светлом платье. Фигурка быстро приближалась, и через мгновение рядом с нами появилась молодая женщина из швейцарского домика. Из её груди вырвался приглушённый вскрик, и она закрыла лицо руками.
5
Тауберт(Karl-Gottfried-Wilhelm Taubert, 1811–1891) — пианист и композитор.
6
«Der Bauer hat ein Taubenhaus», Wilhelm Taubert, Friedrich Güll, 1812.