Визит в абвер

— Гут, гут! — наконец сорвалось с его разомкнувшихся губ. — Зер гут, Ромашов.

Более значительные слова шефу в голову не пришли, и он принялся с усердием хлопать Сергея по плечу, что должно было выражать полное удовлетворение его работой в советском прифронтовом тылу.

Когда шли к поджидавшему их «опель-капитану», шеф пару раз остановился, чтобы повнимательнее приглядеться к возвращенцу, и опять, как и прежде, похлопал Ромашова по плечу. Разговор завел он только в машине, разместив на переднем сиденье рядом с водителем свое уже отяжелевшее тело.

— У нас мало времени, — сказал он, объясняя свою торопливость.

— Сегодня командующий нашей армейской группы улетает в Берлин. Я намерен просить генерала до отъезда вручить вам награду.

Тут Баркель посмотрел через плечо на заднее сиденье, где усаживались Ромашов и лейтенант Гросс, и его лицо впервые осветила улыбка.

— Хотелось бы, — продолжал он, — еще до встречи с генералом услышать от вас что-нибудь новенькое. История с русским аэродромом ему хорошо известна. Удалось ли вам что-то? Рюкзак ваш, вижу, не пустой.

— Как же! В нем все для вас, господин майор, — воспользовался этим намеком Ромашов, чтобы успокоить шефа… Нетрудно было понять, что он еще до встречи с генералом пытается застраховать себя от возможных неприятностей.

— Что же вы привезли для меня? — Баркель снова повернулся к Ромашову.

— Секреты разведчиков пехотной дивизии.

— Вот как! Что за секреты?

— Архивы отдела «Один-Ц»… Лично полковника Броднера.

— Манфреда Броднера? Вы его видели? Где?

— В это трудно поверить, — начал Ромашов, едва машина тронулась. — Случайная встреча в лесу под Витебском. Солдат вермахта там и сейчас предостаточно. Группы, одиночки… Я осмелился подойти к одной группе и заговорить. Их было трое: майор, полковник и лейтенант.

— Может быть, вам стали известны их фамилии?

— Представился лишь полковник, его фамилия Броднер. Увидев меня в форме советского офицера, он наверняка подумал, что я скомандую ему «Руки вверх!» Он готов был и к этому. Но потом я честно признался, кто я и откуда. Броднер повеселел. Однако он совершенно пал духом и сражаться дальше не в состоянии. К тому же он ранен, вся голова в бинтах.

— Что же он, готов сдаться в плен?

— Этого я от него не услышал. Он лишь сказал, что если я доставлю вам его портфель с какими-то важными бумагами, то его совесть перед Германией будет чиста.

Баркель долго молчал, осмысливая услышанное. Конечно, многое следует тщательно проверить. Сведения, которыми он до сих пор располагал, были совершенно иные. Агент, заброшенный в район Витебска, донес: автобус с немецкими пленными, в котором находился и полковник Броднер, был кем-то обстрелян. Сопровождавшие его пограничники открыли ответный огонь. В завязавшейся перестрелке несколько немцев погибли, в том числе и полковник Броднер. Кому же тогда верить? И если полковник погиб, то в чьих руках оказался его портфель? Каким образом он попал к Ромашову? Не могли же передать ему пограничники? А если…

— Лейтенант Гросс, взгляните, что там за бумаги, — сказал шеф, и Ромашов тут же развязал вещмешок и открыл портфель.

— Что еще передал Броднер? — спросил Баркель, пока не испытывая успокоения. Было бы приятно увидеть нечто более личное… Так сказать, собственноручное…

— Письмо, господин майор?

— Да хотя бы записку.

— Слишком большой риск, — Ромашов вздохнул. — Запросто погорел бы.

— Волков бояться — в лес не ходить. Кажется, так говорят русские?

— Я ходил, и много… Значит, волков не боялся. А сцапать меня могли чекисты.

— Да вы, оказывается, большой перестраховщик! — воскликнул Баркель, начиная раздражаться. Уж очень нуждался он сейчас в каком-либо подтверждении встречи его агента с дивизионным разведчиком. Была ли она на самом деле или он выслушал чистейшую легенду?

Ромашов переждал, пока шеф малость поостынет, и, словно рассуждая вслух, голосом обиженного произнес:

— Я все учел… Я старался… А страх, безусловно, испытывал. Но не за себя, не за свою шкуру. Я отчетливо представлял себе, что будет, если действительно меня сцапают. Они же прежде всего выхватили бы из рук этот портфель. Эти тайны, за судьбу которых так опасался полковник вермахта. Он-то знал им цену! Серьезно раненный, изможденный многодневными скитаниями по лесу, самому себе не рад, а с этим пухлым, тяжелейшим портфелем не расставался. Видели бы вы, господин майор, как засверкали его усталые глаза, когда он понял, что пришло спасение. Нет, не ему лично, а тому, в чем скрыты интересы Германии!

— Понимаю… Все понимаю, — невнятно пробормотал Баркель, искоса взглянув на ворох бумаг, в которых копался лейтенант Гросс. — Там и в самом деле есть что-нибудь стоящее? — спросил он с прежним нетерпением.

— Да, господин майор… Бумаги, кажется, подлинные… Наши грифы, штампы, печати…

— Эту находку я преподнесу начальнику армейской разведки. То-то будет сюрприз. Думаю, она отобьет у него охоту посмеиваться над офицерами абвера, — с оттенком издевки и чувства собственного превосходства, — заключил Баркель.

Ему опять вспомнились недавние огорчения — потеря двух групп связных. Похоже, обе погибли. Если столько дней молчат, что же еще можно подумать? И все же отвратительная в общем-то погода подчас балует прояснениями. Ромашова тоже считали погибшим. Но ведь вернулся! Это не кот в мешке, как соизволил выразиться начальник отдела «Один-Ц». Мозолят ему глаза чужие промахи.

«Опель», мягко шурша шинами, оставил позади аэродром и уже катился по шоссе. Час ранний, путь свободен. Редкие встречные машины и мотоциклы, полагая, что едет большое армейское начальство, жались к обочине. Это льстило Баркелю. Ему хотелось, чтобы все видели, с каким почтением к нему относятся. Эх, самолюбие, самолюбие, кто только ему не подвержен.

Верный своей манере озадачивать неожиданными вопросами, Баркель заговорил:

— Ромашов, считаете ли вы себя удачливым?

— Отчего же нет, господин майор?

— Да все оттого! Уже многих моих парней переловили. И не каких-нибудь, не бестолковых шалопаев, а башковитых…

— Меня бог миловал.

— Надеюсь. В противном случае не сидел бы рядом со мной. Хотя бывало. Возвращались и те, кого там ловили и раскалывали.

— Как это?

— А так! — У Баркеля выпучились глаза. — Их перевербовывали! Ну и потом забрасывали обратно ко мне. Конечно, всех оборотней я быстро выводил на чистую воду.

— Что же потом?

— Галстучек из пеньковой веревки, вот что! Процедура эта сильно на психику действует. Да, да, на психику! — повторил шеф и пристально взглянул на Ромашова.

После этих рассуждений о предательстве агентов, часто случавшемся в абверкоманде, Баркелем снова овладели тревожные мысли. Интуитивно он чувствовал, что основания для этого у него есть. Почему после того, как отбомбили аэродром, Ромашов так долго не отзывался. Искал новую цель или его лишили такой возможности? Вызывает сомнения история с портфелем. В чьих руках он очутился после гибели полковника? В руках нападавших на автобус немцев? А если у тех, кто отражал нападение? Если последнее, тогда грош цена всем этим бумагам. Вот и ломай тут голову.

Что же теперь ему, шефу абверкоманды, делать? Обнажить грудь и ударить в нее кулаком? Да еще перед тем, как Ромашову будут вручать Железный крест. Это же все равно, что сделать себе харакири. Последствия будут ужасны: доброе имя, чины, звания — все к черту! Сколько энергии затратил для того, чтобы подняться наверх, получить солидную должность и вдруг стремглав катись вниз. Нет, такой судьбы и своему врагу не пожелаешь. Только круглые идиоты ставят палки в собственные колеса. Ежели что, участь Ромашова можно будет решить, не причинив ни малейшего вреда самому себе.

Приближался город. Поток встречных машин нарастал. На сумасшедшей скорости проносились «мерседесы», «опели» и «ауди». Некоторое время шеф не обращал на них внимания, но вот за ветровыми стеклами замелькали знакомые лица. Офицеры штаба! Куда это они? И в такую рань?