Страница 93 из 123
— Принеси-ка свежую колоду, Майк, — сказал он, — а то эта уже истрепалась. — Мистер Симмонс был слишком возбужден, чтобы заметить, что капитан, который ни души не знал в этом чужом городе, назвал официанта запросто по имени.
Капитан стасовал карты, и мистер Симмонс неумело и неуклюже снял колоду. И вот роковые карты были сданы. Это был излюбленный прием капитана. Четыре короля и семерка пик партнеру, четыре туза и двойку бубен себе. Вместо пик и бубен можно было с таким же успехом сдать любую масть, но у капитана была слабость к этим двум картам.
Он заметил, как на лице мистера Симмонса отразилась плохо скрываемая радость, когда он заглянул в свои карты. Мистер Симмонс объявил «без прикупа»; капитан прикупил одну карту. Молодой человек, стоявший за стулом мистера Симмонса, отошел. Ему уже незачем было больше скрести себя за ухом или дергать за пуговицу. Он знал coup de grace капитана не хуже, чем сам капитан.
Мистер Симмонс зажал карты в руке и напрасно пытался скрыть свое ликование. Капитан поглядел на прикупленную им карту с преувеличенным волнением и перевел дух, из чего мистеру Симмонсу следовало умозаключить, что прикуп был удачный.
Начали торговаться. Мистер Симмонс бросал деньги с лихорадочной торопливостью, капитан следил за каждой ставкой и поднимал не иначе, как после подчеркнуто длительного раздумья. Мистер Симмонс отвечал с пьяной и бесшабашной уверенностью. Когда в котле набралось около двухсот долларов, брови капитана сдвинулись, две тонкие морщинки пролегли у него от ноздрей к углам рта и он поднял ставку на сто. Мистер Симмонс бережно опустил свои карты на стол и снова полез в саквояж.
На этот раз он вытащил две кредитки по пятьсот долларов и положил их поверх котла.
— С такими-то картами да не рискнуть на все, — сказал мистер Симмонс, — да меня наши парни в Энсинале со свету бы сжили. Валяйте, капитан.
— Пошли-ка сюда Чарли, — сказал капитан одному из зрителей. Подошел толстяк с крашеными усами и о чем-то пошептался с капитаном. Затем он ушел, и через некоторое время вернулся с пригоршней золотых монет и пачкой кредиток, из которых он отсчитал тысячу долларов, чтобы ответить на ставку мистера Симмонса.
— Отвечаю, — сказал капитан.
И тут произошла странная вещь.
Мистер Симмонс быстро вскочил, бросил карты на стол и одним махом сгреб всю кучу денег в свой вместительный саквояж.
Выпучив глаза и сыпля проклятиями, капитан тщетно пытался узреть четырех королей и семерку пик, которые он сдал мистеру Симмонсу. Перед ним лежал червонный флеш-ройяль.
Капитан вскочил, а два бледнолицых джентльмена, стоявших позади, оба одновременно, мягко, как хищник перед прыжком, шагнули к мистеру Симмонсу — и остановились. Едва деньги исчезли в недрах саквояжа, оттуда высунулся синеватый ствол шестизарядного револьвера и зловеще сверкнул в руке мистера Симмонса.
Мистер Симмонс бросил молниеносный взгляд через плечо и стал пятиться к выходу.
— Не надо ошибаться, господа, — сказал он, и глаза его сверкнули тем же синеватым отливом, что и блестящий ствол его оружия. — Когда вам придется быть в Нью-Йорке, милости просим ко мне, Брауэри две тысячи пятьсот восемь. Спросите Бубнового Джо — это я. Сейчас я еду в Мексику, на две недели, обследовать свои рудники, а потом меня в любое время можно будет застать дома. Второй этаж, Брауэри две тысячи пятьсот восемь — не забудьте номер. Я взял себе за правило оправдывать по дороге свои путевые расходы. Покойной ночи.
Мистер Симмонс сделал еще шаг назад и исчез.
Пять минут спустя капитан Ричард Сэксон Клэнси, кассир (?) Акционерного общества Южной Тихоокеанской железной дороги, член (?) Христианского союза молодых людей в Далласе, он же Джимми, вошел в ближайший бар на углу и сказал:
— Виски, дружище, да нет ли побольше стаканчика? Необходимо подкрепиться.
Неизвестный роман {49}
(Перевод Л. Каневского)
Первая бледная звезда замерцала над ущельем. Далеко вверх взметнулись безграничные высоты Альп, белоснежные на самом верху, темные посередине, черные внизу, в ущелье.
Молодой, крепко сбитый человек в желто-коричневом охотничьем костюме взбирался по тропинке вверх. Лицо его забронзовело от жарких лучей солнца и колкого ветра, глаза у него были очень ясными, откровенными, походка живая и легкая, но он твердо ступал по земле. Человек напевал обрывки из какой-то баварской охотничьей песенки, в руке держал белый эдельвейс, сорванный у расщелины на скале. Вдруг он остановился, прервав песенку, губы его сжались. Девушка в типично швейцарском крестьянском костюме шла по другой дорожке, пересекавшейся с его тропинкой, в руках она держала небольшой каменный кувшин с водой. Волосы у нее были светло-золотистые, заплетенные в тугую толстую косу, которая тяжело спадала до самой стройной тонкой талии. Ее глаза поблескивали в наступающих сумерках, а через слегка раскрытые губы виднелись чуть приглушенные темнотой белоснежные зубы.
Словно повинуясь одному инстинкту, охотник и девушка остановились, уставившись друг на дружку, мужчина сделал несколько шагов вперед и, быстро сорвав с головы свою шляпу с пером, низко поклонился, сказав ей несколько слов по-немецки. Девушка ответила, голос у нее был низкий, прерывистый.
В коттедже, почти невидимом за деревьями, вдруг распахнулась дверь, и оттуда донеслись булькающие голоса. Щеки девушки вспыхнули, она шагнула вперед, но, пройдя совсем немного, повернулась и вновь посмотрела на застывшего на месте охотника. Он пошел за ней и даже вытянул вперед руку, словно хотел ее остановить, задержать. Она отцепила от груди букетик горечавки и бросила ему. Он ловко поймал его, а сам, подбежав к ней, вложил ей в ладонь белый эдельвейс. Она сунула цветочек за пазуху, а сама легко, словно горная козочка, побежала к коттеджу, откуда доносились возбужденные голоса.
Охотник постоял еще немного в нерешительности, потом медленно пошел снова вверх по тропинке, но уже песни не было слышно. На ходу он часто подносил подаренный ему букетик к губам.
Свадьба была просто всем на зависть, все высшее общество метрополиса чуть ли не выклянчивало на нее приглашения.
Жених, избранник невесты, вносил в брачный союз свою древнюю родовитость Ван Винклеров и то высокое место, которое он занимал в светском обществе. Вклад невесты — безупречная красота плюс пять миллионов долларов. Все было устроено на деловой манер. Он был куртуазным, отменно вежливым и внимательным, а она со всем молча равнодушно соглашалась. Впервые они встретились на одном фешенебельном курорте. Теперь родовитость Ван Винклеров соединялась с деньгами Вэнсов.
Свадьба должна была начаться ровно в полночь.
Пелхэм Ван Винклер велел развести огонь в древнем изразцовом камине в одной из своих комнат, хотя погода была теплой. Он, сидя на краешке письменного стола, бросал пачки писем-четырехугольников в огонь, некоторые из них были перевязаны ленточками. На его лице появлялась ироническая улыбка, когда они вспыхивали в огне или когда в одном или другом он находил засохший цветочек, пахнущую духами женскую перчатку или локон волос.
Последней жертвой казни на огне стал засохший помятый букетик голубых горечавок.
Ван Винклер вздохнул, и улыбка пропала у него на лице. Он вдруг вспомнил ту сцену в сумерках в Альпах, где однажды летом он бродил со своими тремя или четырьмя друзьями, такой веселый и беззаботный, одетый, как и все они, в желто-коричневый охотничий костюм. Он вспомнил, как увидел там красивую крестьянку с такими глазами, которые, казалось, его привораживали колдовской своей властью; она шла по другой тропинке и, остановившись, бросила ему свой букетик горечавок. Не будь он Ван Винклером и не заботься он о сохранении своего родовитого имени, то стал бы искать ее и даже на ней женился бы, ибо ее образ с того сумеречного вечера в Альпах постоянно стоял у него перед глазами и не покидал его сердца. Но высшее общество, честь его родовитой семьи требовали, чтобы сегодня, ровно в полночь, он женился на мисс Вэнс, дочери миллионера, стального магната.