Страница 20 из 23
Я долго сижу на кровати, не рискуя лечь на подушку.
Утром я не пью молоко, оттого что оно от заколдованной феи.
Мы сидим в телеге. Рыжеватая крестьянская лошаденка бойко бежит по пыльной дороге.
Правит лошаденкой хозяйский сынок Васютка. Он небрежно держит вожжи в руках и по временам покрикивает на лошадь:
— Ну, ну, иди… заснула…
Лошаденка совсем не заснула, она бежит хорошо. Но, вероятно, так полагается покрикивать.
У меня горят руки — так мне хочется подержать вожжи, поправить и покричать на лошадь. Но я не смею попросить об этом Васютку.
Вдруг Васютка сам говорит:
— Ну-ка, подержи вожжи. Я покурю. Сестра Леля говорит Васютке:
— Нет, не давай ему вожжи. Он не умеет править. Васютка говорит:
— Что значит не умеет? Тут нечего уметь.
И вот вожжи в моих руках. Я держу их на вытянутых руках. Крепко держась за телегу, Леля говорит:
— Ну, теперь будет история — он нас непременно опрокинет.
В этот момент телега подпрыгивает на кочке. Леля вскрикивает:
— Ну, ясно. Сейчас она нас перевернет.
Я тоже подозреваю, что телега опрокинется, поскольку вожжи в моих неумелых руках. Но нет, подскочив на кочке, телега ровно катится дальше.
Гордясь своим успехом, я похлопываю лошадь вожжами по бокам и покрикиваю: «Ну, заснула!»
Вдруг я вижу — поворот дороги.
Торопливо я спрашиваю Васютку:
— За какую вожжу тянуть, чтоб лошадь побежала направо?
Васютка спокойно говорит:
— Потяни за правую.
— Сколько раз потянуть за правую? — спрашиваю я. Васютка пожимает плечами:
— Один раз.
Я дергаю за правую вожжу, и вдруг, как в сказке, лошадь бежит направо.
Но я почему-то огорчен, раздосадован. Так просто. Я думал, гораздо трудней править лошадью. Я думал, тут целая наука, которую нужно изучать годами. А тут такая чепуха.
Я передаю вожжи Васютке. Не особенно интересно.
Горит дом. Пламя весело перебегает со стен на крышу.
Теперь горит крыша, обитая дранкой.
Пожарные качают воду. Один из них, схватив кишку, поливает дом. Вода тоненькой струйкой падает на огонь.
Нет, не затушить пожарному это пламя.
Мать держит меня за руку. Она боится, что я побегу к огню. Это опасно. Летят искры. Они осыпают толпу.
В толпе кто-то плачет. Это плачет толстый человек с бородой. Он плачет, как маленький. И трет свои глаза рукой. Может быть, искра попала ему в глаз?
Я спрашиваю маму:
— Чего он плачет? В него попала искра?
Мать говорит:
— Нет, он плачет оттого, что горит его дом.
— Он построит себе новый дом, — говорю я. — Вот уж из-за этого я бы не стал плакать.
— Чтоб построить новый дом, нужны деньги, — говорит мать.
— Пусть он заработает.
— На эти деньги не построишь дом.
— А как же тогда строятся дома?
Мама тихо говорит:
— Не знаю, может быть, люди крадут деньги.
Что-то новое входит в мои понятия. Я с интересом гляжу на бородатого человека, который украл деньги, построил дом, и вот он теперь горит.
— Значит, надо красть деньги? — спрашиваю я мать.
— Нет, красть нельзя. За это сажают в тюрьму.
Тогда совсем непонятно.
Я спрашиваю:
— А как же тогда?
Но мать с досадой машет рукой, чтоб я замолчал.
Я молчу. Я вырасту большой и тогда сам узнаю, что делается в этом мире. Должно быть, взрослые в чем-нибудь тут запутались и теперь не хотят об этом рассказывать детям.
Я мастерю пароходик. Это дощечка с трубой и мачтой. Остается сделать руль и флаг.
Размахивая шляпой, бежит Леля. Она кричит:
— Минька, скорей! Бежим. Там кто-то утонул. Я бегу за Лелей. На ходу кричу ей:
— Я не хочу бежать. Я боюсь.
Леля говорит:
— Так не ты же утонул. Это кто-то утонул. Чего ж тебе бояться?
Мы бежим по берегу. Там у пристани толпа. Расталкивая людей, Леля пробивается сквозь толпу. Я протискиваюсь за ней.
Кто-то говорит:
— Он не умел плавать. Течение быстрое. Вот он и утонул.
На песчаном берегу лежит юноша. Ему восемнадцать. Он белый, как бумага. Глаза у него закрыты. Руки раскинуты в стороны, а тело его прикрыто зелеными веточками.
Рядом с ним на коленях стоит женщина. Она пристально смотрит в его мертвое лицо. Кто-то говорит:
— Это его мать. Она не плачет от очень большого горя.
Искоса я поглядываю на утопленника. Мне хочется, чтоб он задвигался, встал и сказал:
— Нет, я не потонул. Это я так. Нарочно. Пошутил.
Но он лежит неподвижно. И мне делается так страшно, что я закрываю глаза.
Сидим за столом и кушаем блины.
Вдруг отец берет мою тарелку и начинает кушать мои блины. Я реву.
Отец в очках. У него серьезный вид. Борода. Тем не менее он смеется. Он говорит:
— Видите, какой он жадный. Ему для отца жаль одного блина.
Я говорю:
— Один блин, пожалуйста, кушай. Я думал, что ты все скушаешь.
Приносят суп. Я говорю:
— Папа, хочешь мой суп?
Папа говорит:
— Нет, я подожду, когда принесут сладкое. Вот если ты мне сладкое уступишь, тогда ты действительно добрый мальчик.
Думая, что на сладкое клюквенный кисель с молоком, я говорю:
— Пожалуйста. Можешь кушать мое сладкое.
Вдруг приносят крем, к которому я неравнодушен. Пододвинув к отцу мое блюдце с кремом, я говорю:
— Пожалуйста, кушай, если ты такой жадный.
Отец хмурится и уходит из-за стола.
Мать говорит:
— Пойди к отцу, попроси прощения.
Я говорю:
— Не пойду. Я не виноват.
Я выхожу из-за стола, не дотронувшись до сладкого. Вечером, когда я лежу в кровати, подходит отец. У него в руках мое блюдце с кремом. Отец говорит:
— Ну, что ж ты не съел свой крем?
Я говорю:
— Папа, давай съедим пополам. Что нам из-за этого ссориться?
Отец целует меня и с ложечки кормит кремом.
Мальчишки плавают и ныряют. Я копаюсь на берегу. Мне кричат:
— Ну, давай. Смелей иди. Научим плавать.
Я медленно иду по воде. Холодно. Мурашки ползут по моей коже.
— Сразу окунайся, балда, семь раз! — кричат мальчишки.
Я окунаюсь до плеч. Мальчишки кричат:
— С головой окунайся, недотепа.
Нет, с головой я не решаюсь окунуться. Вода попадет в глаза и в уши. Это неприятно.
— Давай сюда! Не трусь! — кричат мальчишки.
Хоть там глубоко, но я иду вперед. Я не хочу быть трусом.
Я иду вперед и вдруг проваливаюсь в яму. Зеленая вода покрывает меня с головой. Неужели я потонул?
Но нет. Я выплываю наверх. И, барахтаясь, как собачонка, плыву.
Браво. Кажется, я сам научился плавать.
Вдруг кто-то или что-то хватает меня за ногу. Я вскрикиваю и сразу иду на дно.
Вот теперь я окончательно потонул. Я закрываю глаза.
Мальчишки выволакивают меня наверх. Один из них говорит:
— Зря так скоро мы его вытащили. Пущай бы подольше полежал. Откачали бы.
Я лежу на берегу и выплевываю воду. Вокруг меня беснуются мальчишки. Им досадно, что я мало наглотался воды.
Вечер. Мы пьем молоко. И ложимся спать.
Я подхожу к окну. За окном темно. Так темно, что даже не видно клумбу с цветами.
Я всматриваюсь в окно.
В комнате веселятся мои сестры. Они хохочут и бросаются подушками. Одна из подушек летит в меня. Я сердито отбрасываю ее в сторону. Совершенно неподходящее время для таких шуток.
Желая мне досадить, Леля говорит:
— Сегодня непременно придут воры. Так и знай.
Положим, если закрыть двери, они не придут.
Я кричу взрослым, которые сидят на балконе:
— Не забудьте закрыть двери!
Мама появляется в дверях.
— Что случилось? — спрашивает она.
— Нет, ничего не случилось, — говорю я, — но Леля думает, что сегодня придут воры.