Страница 60 из 87
Почему Талия так странно поглядела на меня сегодня? У меня нет посетителей: мои друзья — даже Мега и Агенор — избегают меня как зачумленной. А может быть — считайте, как хотите — так оно и есть. Я сижу в тишине дома и пишу. Шепчутся воспоминания, в дальних углах, куда не достигает свет от ночника, кружат ночные страхи вокруг моего одиночества, на которое я сама же себя и обрекла, и некий зверь лесной подбирается к огню, зажженному мной, чтобы не подпустить его.
— Сафо, что тебе хочется? — нежно спросил Церцил.
Я сижу, одетая в траур, который ношу еще со времени
смерти Хлои: все то же черное шелковое одеяние, все то же тяжелое покрывало. Пальцами правой руки верчу кольцо в виде переплетающихся змей на безымянном пальце левой; верчу опять и опять. Я сказала безразличным, скучным голосом малолетнего ребенка, который повторяет некое волшебное заклинание, которому научила его няня:
— Я хочу домой. Я хочу домой.
Он поглядел на меня, и от сострадания черты его лица стали резче.
— Может быть, это удастся. Но я не могу обещать.
— Ты имеешь в виду…
— Да. Но это потребует времени и, возможно, известной жертвы от тебя.
— Жертвы?
Он сказал, подбирая слова:
— Я могу только догадываться, какие и чьи личные мотивы сыграли свою роль в твоей судьбе. Но я подозреваю, что некоторые люди допустили серьезные ошибки при суждении, а иные могли изменить свое мнение за то время, пока ты отсутствовала. Но, как бы там ни было, скажу тебе прямо: сомневаюсь, что, пока жив Мир-сил, тебе или кому-нибудь из твоих товарищей по несчастью будет позволено вернуться в Митилену на правах полноценных граждан.
Я подняла на него глаза, в которых совсем не осталось надежды.
— Не могу сказать, — продолжил он, — повлияет ли на положение вещей смерть твоей матери. Я даже склонен считать, что нет.
На мгновение наши глаза встретились; затем он снова перевел взгляд на обрамленный колоннами кусок безоблачного летнего неба.
— С другой стороны, — сказал он, — я обладаю кое-каким личным влиянием и в Коринфе, и в Митилене. Если бы я, — в его голосе звучала лишь тень сомнения, — мог поручиться за твое поведение, быть твоим поручителем во всех смыслах, то, я думаю, твое возвращение можно было бы устроить.
Последовало продолжительное молчание. «Зачем мне спорить или колебаться? — беззвучно спрашивала я саму себя. — Это неизбежно. Неизбежно с первого мгновения нашей встречи. Не знаю, люблю ли я этого человека и способна ли вообще полюбить его. Но я ему доверяю. Это уже кое-что. И теперь, вот здесь, я нуждаюсь в нем. Возможно, он способен дать мне то, что для меня столь же драгоценно, как живое дыхание: благополучное возвращение домой, о котором я молилась так часто и безнадежно.
Возможно, я колебалась, потому что на меня тогда слишком многое свалилось. Чем придется мне отплатить, ему взамен? Вдруг у него чисто эгоистические соображения — тогда я, даже находясь в таком вот неопределенном положении, не смогла бы выйти за него замуж. Возможно, меня пугало то, что он ставит меня в положение, когда я вынуждена взвешивать свой выбор. Ведь на весах лежало не что-нибудь, а самые глубинные движения моего сердца.
Последний мост впереди. Последние колебания.
— Я все еще в трауре, милый Церцил.
— Но ведь достаточно будет и помолвки.
— Помолвки часто нарушаются.
— С несчастными последствиями.
— Браки тоже не всегда счастливы.
— Но ведь и жизнь тоже не всегда бывает счастливой, — улыбнулся Церцил. — Но не отказываться же из-за этого от жизни!
— Все же порой бывают искушения…
— Вот их и нужно преодолевать. Терпением и пониманием. Я ни о чем тебя не попрошу, ни на каких своих правах не буду настаивать. Что ты вольна будешь дать мне, то и мое.
— Это что… Обет?
Он кивнул. Солнечные лучи упали на концы его густых волос, и они засияли, точно горячее золото.
Я стояла онемевшая, точно во сне. Губы мои шевелились, обрамляя слова, но сама я едва слышала их. Только мгновенно изменившееся выражение его лица и неожиданно сжавшиеся пальцы подсказали мне: слова, которые я беззвучно прошептала, дошли до его сердца.
Глава двенадцатая
Право, смешно. Я и в самом деле теряю всякое чувство меры. Кто догадался бы из всего того, что я тут понаписала, что Церцил, без всяких исключений, самый умный, симпатичный и- веселый мужчина из всех, кого посылала мне счастливая судьба. Прочтя о том, как я стала его женой, иные подумают, что я выступила в роли Ифигении, которую принесли к жертвеннику в Авлиде [115]. Ничего нет на свете более далекого от истины.
Перечитала написанное — и сама удивилась, сколько же я допустила недобросовестности, которая проникла почти в каждый эпизод. Какого невинного, чистенького, маленького гения я из себя корчу, сочиняя словесный автопортрет для потомства! Когда я попыталась дать ему оценку, то едва могла угадать себя в изображенной мною особе — всецело преданной своему искусству, совершенно безгрешной, даже когда речь идет о плотских страстях, и вообще — полное совершенство во всех отношениях!
Но Сегодня я настроена самокритично, так что позволю себе немножечко подправить эту картину. Никто на свете, и уж, конечно, ни один поэт, никогда не говорил полной правды: но по крайней мере я сделаю все, что могу, чтобы заполнить наиболее очевидные пропуски и признаться в некоторых своих не столь существенных грехах. (Когда слова просятся из-под пера, то даже мой признанный талант в самоописании не в состоянии сдержать их. А впрочем — как сказать!) Кроме того — вот вам предварительное упражнение в искренности — я отнюдь не уверена, что мой автопортрет столь лестен для меня, как я надеялась. Меня он не удовлетворяет (во всяком случае, когда я в таком настроении, как сейчас), а через пару поколений, возможно, вообще вряд ли на кого-нибудь произведет впечатление. Водится за читателями такой грешок — они склонны требовать, чтобы поэты представали перед ними не такими, какие они есть на самом деле, а такими, какими их хотят видеть, то есть натягивали стилизованные маски. Стяжание поэтом славы и почета не избавляет его от маски — она только меняется.
И вот еще какая передо мной непосредственная задача. Хочу — не только ради удовлетворения любопытства будущих поколений-, но и просто для собственного удовольствия — немного рассказать про… Как хотите назовите — группа, кружок, салон искусств — что, не без толики иронии, именовался «Домом, посвященным музам» [116]. Я вела его почти два десятилетия и стяжала ему блестящую славу, которая гремела далеко за пределами Греции. Но и у этой славы — и вы поймете почему — была и оборотная сторона. И теперь, хотя прошло всего три года после его роспуска, он стал быстро отходить в область преданий.
Сказать точнее — о нем сложились, как и следовало ожидать, два противоположных мифа.
Первый сложили мои самые горячие поклонники, ревниво относящиеся ко всему, что могло бы быть воспринято как пятно на моей репутации, и стремящиеся идеализировать прошлое. В их устах «Дом, посвященный музам» предстает чем-то средним между философским салоном и школой хороших манер для юных девушек. Я же — блестящий педагог-труженик, у ног которого сидят юные особы, съехавшиеся даже из таких дальних мест, как Саламин [117]и Памфилия [118], ради обучения поэзии и изящному поведению, а самые способные ученицы — такие, как Эринна или Демофила, — жаждут поймать искру вдохновения и сделаться поэтессами. Иным даже хватило смелости представить меня как жрицу Афродиты, чтобы, не побоюсь сказать, подчеркнуть мою непорочность и преданность божественному. Но, как и следовало ожидать, не столь милосердные люди рады были поймать меня на слове и представить дело совсем по-другому.
115
…я выступила в роли Ифигении, которую принесли к жертвеннику в Авлиде. — Ифигения — дочь Агамемнона и Клитемнестры. Так как ее отец убил священную лань Артемиды, богиня не позволяла греческому флоту отплыть из Авлиды в Трою. Прорицатель Калхас объявил, что Ифигения должна быть принесена в жертву во искупление поступка отца. Ифигения была привезена в Авлиду под предлогом ее брака с Ахиллом. Во время жертвоприношения Артемида заменила ее ланью и перенесла Ифи-гению в Тавриду, где та стала жрицей богини.
116
Музы — в античную эпоху сначала богини — покровительницы искусств (пения, музыки, танцев, поэзии), позднее покровительницы наук и всей творческой деятельности. Мнемосина родила их от Зевса в Пиэрии у Олимпа. Первоначально чтили, трех муз, затем их стало девять. Впервые их имена назвал Гесиод. Позднее их функции разграничились: Эрато — покровительница лирической поэзии и эротических стихов; Эвтерпа с флейтой сопровождала лирическую песнь; Каллиопа — муза эпической поэзии; Клио — муза истории; Мельпомена — муза трагедии; Полигимния — муза танца, музыки; Терпсихора — муза танца; Талия — муза комедии; Урания — муза астрономии.
117
Саламин — остров с городом того же названия между восточным побережьем Аттики и южным Мегарским побережьем; из-за своего положения, выгодного для судоходства и строительства порта, долго был объектом споров между Афинами и Мегарой.
118
Памфилия — область в Малой Азии к югу от Писидии между Ликкией и Киликией. В VII–VI вв. до н. э. была лидийской, с VI в. до н. э. — персидской.