Страница 47 из 87
Все здесь слишком громоздко, слишком ярко, слишком громко. Этот город, построенный на гальке, на блеске Золота, покупающий поэтов, музыкантов, художников, чтобы привлечением искусства делать большие барыши, он, этот город, изъязвлен, прогнил в самом сердце. Не город, а старая шлюха. Пролитой крови никогда не суждено высохнуть, пашня не родит новых колосьев на месте безжалостно срезанных. Вот старцы сидят в тени платана у фонтана, играют в шашки; глаза их насторожены и скрыты. Даже статуи на улицах и площадях и те смотрят вниз — они слишком осторожны, чтобы осмелиться высказать людям какие бы то ни было мысли. Лучше — наблюдать, ждать и выживать.
Я стояла на высоте свыше тысячи локтей, словно богиня, с развевающимися на ветру волосами. Моим подножием была нависшая над Коринфом огромная черная скала, похожая на спящего титана; подо мной расстилалась вся Греция. К северу высятся отдаленные, сияющие снежные вершины Геликона [91]и Парнаса [92], где особенно чист воздух, где поют прозрачные струи, обитают музы. А там, где Дельфы, — орлы кружатся над пророческим камнем, обозначающим середину мира. К востоку лежат острова Саронического залива, а далее горы Аттики [93], укутанные голубой тенью. К югу расположились Аргос [94]и Микены, а к западу, за темной ломаной полосой, густые леса Аркадии [95]. Я переводила взгляд то в одну сторону, то в другую, а мир — огромный, благодатный — гудел подо мной, точно огромный вращающийся волчок, и все это — ради моего наслаждения! Горизонты разбегались, небо расширялось — сияя ярче, чем добела раскаленная сталь в горне. Город, лежавший у моих ступней, сжался до ничтожных размеров — так, незначительная крохотная ранка.
…Арион догнал меня чуть позже. Послав меня вперед верхом на муле, он сказал, что поднимется пешком, — мол, ему надо размять ноги. Когда он добрался до вершины скалы, где я, опершись о каменный парапет, блаженствовала, позабыв обо всем на свете, я поразилась — на его испеченной солнцем смуглой матовой спине ни одной капли пота! Его черные глазки моргали, как у ящерицы, и вообще в это утро во всем его облике было что-то ящерицеобразное. От моих глаз не ускользнуло, что Праксиноя инстинктивно застывала при его приближении.
— Ну что ж, — изрек он. — Я так и догадывался. Предпочитаешь картины природы без фигур, не правда ли? — Его пушистые брови постоянно шевелились. — Ну так позволь мне восстановить равновесие. А ты права — редкостный вид, чрезвычайно редкостный вид! — Язык у него то и дело высовывался, как у ящерицы, облизывая губы, — У Афродиты много странных поклонников и поклонниц. Что ж, посмотрим, какая ты…
Он властным жестом поманил за собой. Поспевать за ним было совсем легко: он был на два-три пальца выше, но не более того, а значит, и шаг у него не длинней моего. Мы шагали по широким истертым ступеням, впереди нас двигались наши короткие тени. Мы шли мимо торговцев цветами с роскошными гирляндами, мимо разносчиков, торгующих благовониями, мимо мастерских, где делают свечи, мимо лавчонок, где торговцы с усталыми циничными глазами выставляли для продажи безделушки, шарфы и дешевенькие, ярко раскрашенные статуэтки богини, чей величественный храм возвышался над всеми нами на самой вершине скалы, с высокими колоннами, яркий от позолоты и настенных росписей. Здесь, в самой ограде храма, расположились менялы и торговцы свитками; некий одноногий торговец сидел у плетеных клеток, полных белыми воркующими жертвенными голубями; были тут и жертвенные агнцы (разумеется, тоже белые — как знак непорочности) в тесных загонах; рядом сидели прорицатели. Картину довершал слепой нищий, у которого на шее висела грубо намалеванная картина, изображающая кораблекрушение.
Пахло мясом, поспевающим на угольях; то тут, то там дорожная пыль была прибита жидкостью — это мужчины, выпив вино и обтерев рот, проливали остатки на счастье. Много тут было мужчин; судя по одеждам, большинство — путешественники и купцы из самых разных краев и стран, но с одинаково скрытыми, жаждущими, воспаленными глазами. Перекинувшись словцом и обменявшись парой шуток с владельцами лавчонок, потискав пальцами священные статуэтки богини, они быстрым и решительным шагом поднимались наверх в храм.
— Как ты думаешь, что их сюда привело? — спросил Арион. Его темные быстрые глазки то скользили по мне, то отворачивались в сторону.
— Не знаю, — ответила я и тут же сообразила: да как же я могла не знать! Когда, еще в Митилене, я слушала рассказы об этом храме — в частности, о здешних «священных рабынях», тысячах сильных женщин, преданных богине душой и телом и продающих это последнее любому чужеземцу, готовому платить золотом,—.. мне щеки заливала краска.
— Да что ты, — пробормотал Арион. — Я же вижу» ты помнишь! — Он смотрел на меня жадным взором, горя желанием посмаковать любую мою реакцию. — Замечательный обычай сего города! И прибыльный, заметь, очень прибыльный! Не каждый, — тут он извлек на свет старую шутку, смакуя так, будто выдавал за свою, — может позволить себе визит в Коринф, а?
— Не всякого и потянет.
— Ты еще юна. И — неопытна. — (Он сказал это таким тоном, что я почувствовала себя оскорбленной.) — Но сама как страстная поклонница Афродиты…
— Нахожу, что это зрелище разоблачает само себя, — сказала я, насколько смогла, холодным и пренебрежительным тоном.
Что бы ни случилось, я не позволю этому обезьяноподобному существу увидеть меня в роли шокированной девственницы. Нет, не доставлю я ему-этого удовольствия!
Наши глаза встретились; я увидела в них все то не высказываемое прямо, но нескрываемое желание. Этё были глаза кобеля в состоянии возбуждения. Он рассмеялся; его губы скривились, обнажив два ряда зубов. Вот теперь я догадалась, с какой целью он привел меня сюда! Он сказал:
— Какое счастье, что я могу себе позволить посетить Коринф, хм!
Я зевнула всласть, прикрыв ладонью рот.
— Очень мило с твоей стороны.
— Ты не будешь возражать, если я… Как бы тебе это объяснить… отдам почести Афродите, хм? Это займет немного времени.
— Надеюсь. Только если будешь торопиться, не говори богине, что это из-за меня.
Он заколебался, как если бы хотел что-то добавить; затем резко повернулся и направил свои стопы к храму. Я наблюдала, как его малорослая фигура карабкалась по залитым солнечным светом широким мраморным ступеням, точно краб, спешащий на свидание к подруге; темные сицилийские черты Праксинои застыли в безмолвном презрении. Но, как ни странно, я почувствовала не омерзение, а неожиданный прилив жалости и сострадания…
Когда-то — возможно, много лет назад, когда я была в более нежном возрасте, — я почитала за этим ритуальным действом добродетель и силу; я видела в этом почтении к богине стремление к полному слиянию с божественным. Когда же оное действо открылось мне воочию, я не могла видеть ничего, кроме холодного сладострастия, осквернения божественного под бесстрастными лучами солнца. Я подумала: всякий мужчина, который столь распутно изливает свое семя в этом священном месте, оскверняет его. Здесь больное, изъязвленное сердце Коринфа — и это еще мягко сказано.
Тут я вспомнила одну любопытную историю — из тех многочисленных, что рассказывали о Периандре. Про то, как он (наряду с другими актами насилия, совершенными по взятии власти) отловил городских жриц любви, завязал §- мешки с камнями и утопил. Иные думали: ах, какой строгий ревнитель морали. Но здесь, в ограде храма, я воняла, как было на самом деле: он сам был содержателем веселых домов и, утопив несчастных жриц, просто устранил соперниц. Не удовольствовавшись этим, он превратил храм, посвященный богине, в обыкновенный дом терпимости, — и без сомнения, туго набивал золотом свои сундуки.
91
Геликон — горы средней высоты в Западной Беотии. Место пребывания муз.
92
Парнас — горный массив в Центральной Греции. На его склоне находятся древние Дельфы с храмом Аполлона.
93
Аттика — полуостров на юго-востоке Средней Греции.
94
Аргос — город в Арголиде. Аргос был населен еще во 2-м тыс. до н. э. (микенская крепость) и воспевался в легенде как значительный дорийский центр (например, в мифе о походе Семерых против Фив). На протяжении многих столетий являлся основным противником Спарты.
95
Аркадия — горная область в центральной части Пелопоннеса.