Начало

– Док-Вик, я слышал, что именно ты создал теорию разломов и предсказал Сезон Катастроф.

– Это не совсем так, – смущенно улыбнулся Осипов. – Я работал над новой теорией эволюции Вселенной. В соответствии с которой, помимо постепенных преобразований, являющихся отдаленными последствиями породившего и сформировавшего нашу Вселенную Большого Взрыва, возможны и внезапные, скачкообразные изменения. Следствием которых могут стать деструктивные деформации пространственно-временного континуума. Которые мы называем разломами.

– Ну, Док-Вик, ты и завернул!

– Да будет тебе. Я упростил все до уровня ликбеза для чайников. Ты хотя бы представляешь себе, что такое пространственно-временной континуум?

– Нет. Но мне достаточно и того, что ты открыл разломы. Я горд и счастлив работать в одной команде с гением.

– Я не открыл разломы. Я лишь теоретически обосновал возможность их образования.

– Для меня это одно и то же, поэтому я все равно горд и счастлив. Ты ведь не станешь отрицать, что ты гений.

– Для начала я предпочел бы определиться с понятиями. Что ты понимаешь под словом «гений»?

– Человека, который умеет что-то, что не умеет никто другой.

– Интересный взгляд. Получается, что гением может быть даже преступник?

– А почему нет? Есть же выражение «гений преступного мира».

– В любом случае, на гения я не тяну. Расчеты, которые я проделал, мог бы сделать любой другой, владеющий математическим аппаратом.

– И что говорят твои расчеты?

– Что деформации пространственно-временного континуума возможны.

– Ну теперь-то мы точно знаем, что возможны. Но как это происходит?

– Как? – Осипов озадаченно почесал ногтем кончик носа. – Тебе, конечно же, известно, что мир, в котором мы живем, имеет три пространственных измерения, – ученый, как дирижер палочкой, взмахнул указательным пальцем, обозначая три пространственных вектора. – И одно временное измерение. Однако для физико-математического описания Вселенной требуется наличие большего числа измерений. В соответствии с теорией суперструн, мир должен быть десятимерным. Бозонная теория так и вовсе требует, чтобы пространственно-временной континуум имел двадцать шесть измерений. Без наличия этих дополнительных измерений невозможно объяснить существование нашего мира с точки зрения современной космогонии.

– И где же искать эти недостающие измерения?

– Они тут же, рядом с нами. Мы не можем их экспериментально зафиксировать, потому что они находятся в свернутом состоянии и сжаты до планковских размеров. А никакие измерения с точностью, превосходящей планковскую длину, невозможны. Тем не менее, каким-то образом дополнительные измерения проявляют себя на макроскопическом уровне. Теперь представь себе, что в какой-то момент эти свернутые пространства вдруг начинают разворачиваться. То есть размерность нашей Вселенной изменяется. Причем не сразу и не повсеместно, а местами, там, где образуется скопление развернувшихся размерностей. Таким образом, Вселенная получает сразу много размерностей. Где-то она пятимерная, где-то – семимерная, где-то – девятимерная, а где-то могут образоваться дополнительные временные измерения. Все это приводит к тому, что пространственно-временной континуум начинает корежить, как неравномерно нагреваемый тонкий пластиковый лист. Результаты этих деформаций мы называем разломами.

– То есть в аномальных зонах мы видим мир таким, каким он мог бы быть, сложись все иначе?

– Можно и так сказать.

– И чем все это закончится?

– Вот этого пока никто не знает. Есть два крайних варианта ответа на этот вопрос. Первый – оптимистичный: Вселенную немного покорежит, но в конце концов она вернется к своему исходному состоянию. В пользу этого говорит то, что отмечены случаи, когда разломы и связанные с ними аномальные зоны исчезали сами собой. Как, например, случилось с зоной номер пять под Новосибирском или с зоной номер одиннадцать в Каракасе. В соответствии с пессимистичным вариантом развития событий, процесс развертывания скрытых размерностей будет идти по нарастающей, следовательно, и катастрофические изменения пространственно-временного континуума будут усиливаться.

– И все закончится одной большой вселенской катастрофой?

– С нашей точки зрения. На самом же деле Вселенная просто станет другой. Однако следует принимать во внимание то, что между двумя крайними вариантами развития события существует множество промежуточных. Каждый из которых в той или иной степени хорош или плох для нас.

– То есть либо мы будем жить долго и скучно, либо – недолго, но весело, – подумав, сделал вывод Брейгель.

– Тебя самого какой вариант устраивает? – спросил Осипов.

Фламандец надул щеку и с задумчивым видом почесал ее.

– Скажем так, я пока что не определился.

– Когда вы нас увезете? – спросила Светлана, обращаясь в первую очередь к Камохину, в котором видела старшего.

В наступившей после этого тишине было слышно только, как потрескивают угли в жаровне. Камохин, опустив голову, делал вид, что внимательно изучает застежку на своем левом унте.

– Почему вы не отвечаете? – спросила Светлана.

Голос ее звучал все так же негромко, спокойно и ровно. Как будто она была уверена, что молчанию Камохина есть какое-то очень простое, безболезненное объяснение.

– Мы уйдем утром, – сказал, не глядя на женщину, Камохин. – Но вы с нами не пойдете. Вы останетесь здесь. Проблема в том, что у нас сломался вертолет, и нам придется пешком выбираться из зоны.

– Мы пойдем вместе с вами…

– Нет. Вы останетесь. Как только мы выберемся из зоны, мы отправим за вами спасательный отряд. Вам нужно всего лишь подождать. Совсем немного. Сутки. Максимум – двое. У вас здесь есть все необходимое – еда, вода, топливо…

– Вы не знаете, что это такое – сидеть и ждать неизвестно чего?

– Я прекрасно вас понимаю…

– Нет. Я сама себя не понимаю. Порой мне кажется, что я сошла с ума. И все, что происходит вокруг, это только мой бред… Может быть, и вас на самом деле не существует? Так чего же нам тогда ждать?

– Мы существуем. И мы непременно пришлем за вами спасателей. Поверьте мне, Светлана, это правильное решение.

– Мы не можем оставить их здесь! – решительно заявил Осипов. – Что, если температура упадет еще ниже?

– С чего бы ей вдруг упасть?

– Не знаю. Это аномалия. Здесь может случиться все, что угодно. То, что эти люди до сих пор живы, уже чудо. Но мы не можем постоянно полагаться на чудеса.

– Док-Вик, я принял решение. Не стоит пытаться меня переубедить.

– Мы договаривались, что будем принимать решения вместе, – напомнил Орсон.

– Не в ситуации, когда речь идет о жизни и смерти. Орсон улыбнулся с победным видом.

– Так, значит, ты признаешь, что опасность существует?

– Опасность существует всегда и везде. Ты можешь спокойно идти по улице, как вдруг тебе на голову упадет вывалившийся из самолета унитаз.

– Речь сейчас не об унитазах…

– Так, товарищи ученые, хотите поговорить – давайте выйдем.

Сказав это, Камохин первым поднялся и, отведя в сторону портьеру, вышел в торговый зал.

По сравнению с отгороженным углом здесь было заметно холоднее. Зато дышалось здесь легче. Камохин включил фонарик и провел лучиком по полкам стеллажа, заполненного бытовой химией.

Следом за ним из шатра вышли Орсон и Осипов. Брейгель остался с женщиной и детьми. У фламандца, видимо, не было вопросов, ответы на которые он хотел бы получить немедленно.

– Так, говорим тихо, спокойно, без эмоций. – Камохин положил включенный фонарик на прилавок так, чтобы он освещал всех присутствующих, но при этом не слепил глаза. – Не нужно понапрасну беспокоить хозяев. Им и без того несладко пришлось.

– Вот именно, – кивнул многозначительно Орсон. – Посмотри сам, Игорь, женщина на пределе. А дети вообще сидят в углу, завернувшись в свои покрывала, и даже не разговаривают.

– Светлана сказала, что ей кажется, будто они сидят здесь уже десять дней, в то время как прошло всего четыре, – продолжил Осипов. – Для нее каждый день, прожитый в этом магазине, в темноте и холоде, длиннее предыдущего. Сколько она еще сможет ждать?