Страница 29 из 151
— Немногим хуже того, что мне приходилось терпеть всю жизнь.
Альфред еще минуту думал.
— Знаешь, Тобба, ты мог бы просто бежать к викингам. Принести им мою голову. И они сделали бы тебя ярлом любого графства. Почему ты на моей стороне?
Тобба понурил голову:
— Слова не идут на язык… Я всю жизнь был рабом, но мой отец не был. И может, мои дети не будут. Если, конечно, они у меня появятся. — Он заговорил сбивчиво, чуть слышно. — Не знаю, почему им надо расти, говоря по-датски. Мой отец не говорил, и дед не говорил. Только это меня и заботит.
Дверь снова скрипнула, и вошла жена углежога. Она подозрительно принюхивалась:
— Вы двое забыли мои лепешки? Если сожгли, не будет вам обеда!
Тобба поднял голову и усмехнулся:
— Не бойся, хозяйка! Хороши твои лепешки. Нам и в бурю приходилось стряпать. Вот… — Он ловко подхватил лепешку и забросил ее, целиком, горячую, в широкую пасть. — За пригляд, — объявил он, сдувая крошки. — Скажу тебе, во всей Англии не пекли таких отличных лепешек.
Мрачное войско собиралось у Эгбертова камня. И еще меньшее, чем Альфред возглавлял прежде. До того как все разбежались, пришло известие, что викинги собираются в Эддингтоне. Альфред решился атаковать, пока шансы не стали еще хуже.
Викинги вышли из лагеря в лесу, едва рассвело, и собрались на поле у опушки. Их берсеркеры — самые свирепые бойцы — выкрикивали проклятия врагам, разжигая в себе боевое безумие. Но английские воины стояли твердо, хотя дождь промочил насквозь их кольчуги и капал с кромок шлемов. Они шевельнулись и изготовили оружие, когда в сыром воздухе разнесся звук рогов.
— Они атакуют, — сказал Вульфзиг, стоявший по правую руку от короля.
— Стоять твердо! — выкрикнул Альфред, перекрыв топот бегущих ног и первый лязг металла о металл, когда ряды сошлись.
Англичане дрались славно, разрубая липовые щиты своих врагов и прикрываясь своими. Раненые, падая на колени, продолжали бой, нанося удары снизу под доспехи пиратов. А позади боевых рядов почти безоружные смерды поднимали тяжеленные булыжники и швыряли их через головы соратников в атакующих. Крики боли и ярости раздавались, когда камень разбивал шлем, ломал ключицу и падал наземь, дробя ступни. Альфред сделал выпад мечом и почувствовал, как тот вошел в плоть. И сразу же заметил, что его ряды по центру подаются назад.
— Пора! — крикнул он Вульфзигу. — Давай сигнал!
Передний ряд врагов содрогнулся и едва ли не попятился, когда множество рук с готовностью воздели вверх захваченное в плен знамя Ворона — рядом с золотой колесницей Уэссекса. Блестящие черные крылья не хлопали, воодушевляя викингов. Ворон понурил голову, бессильно свесил крылья, а из его глаз катились кровавые слезы.
Но ряд удержался, продолжал отбиваться и снова перешел в наступление. А за передовыми шли берсеркеры — с пеной на губах, в ярости грызущие края своих щитов. Перед их совместной атакой никто не мог устоять.
В этот миг Альфред увидел то, чего еще не заметил противник, и громко крикнул. За спинами врагов из-за деревьев высыпала пестрая орда в звериных шкурах, размахивавшая дубинами, поленьями, палаточными шестами, железными кочергами и вилами. Они накатились на викингов сзади огромной сокрушительной волной, сбивая с ног и уничтожая. Первый и единственный раз в жизни Альфред увидел, как ярость на лицах язычников-берсеркеров сменилась изумлением и явным, откровенным страхом.
Сражение закончилось за минуту. Викинги, теснимые спереди и сзади, сломали ряды, обратились в бегство и были разбиты. Альфреду пришлось пробивать дорогу в гуще своих людей и пляшущих союзников-полулюдей, чтобы, прикрыв упавшего Гутрума своим щитом, спасти ему жизнь.
Та ночь стала ночью торжества. Альфред, великодушный победитель, посадил короля побежденных викингов Гутрума рядом с собой. Тот большей частью молчал и пил много меда и эля.
— Мы вас побили, знаешь ли, — наконец проворчал Гутрум.
Пир подошел к той минуте, когда все высказано и люди могут говорить свободно. Окружавшие короля соратники — Этельнот, епископ Сеолред, альдермен Одда и ярл викингов — уже не слушали вождей, занятые своими разговорами.
Альфред склонился над столом и отодвинул от викинга чашу с вином:
— Если ты хочешь сменить пир на бой, я готов. Дай вспомнить: из твоего войска осталось в живых три или четыре двудесятка людей. А как только другие узнают, что сдача им ничем не грозит, они все сложат оружие. Когда ты хочешь начать сражение?
— Ладно-ладно. — Гутрум снова придвинул чашу к себе и кисло усмехнулся. Он провел в Англии тринадцать лет и давно обходился без переводчиков. — Ты победил, признаю. Я говорю только, что в сражении — в настоящем сражении — мы бы вас разбили. Твой центр подавался, и я видел, как ты стоял посреди и пытался собрать воинов. Прорвав твои ряды, я собирался послать в прорыв сотню берсеркеров. Они до тебя добрались бы — мы слишком часто позволяли тебе уйти.
— Быть может. — Одержав победу, Альфред мог позволить себе великодушие.
И все же, вопреки опыту проигранных битв, он полагал, что Гутрум не прав. Да, ядро ветеранов-викингов подмяло его ряды в центре, но английские таны хорошо держались, понятия не имея о том, что не будет поддержки с тыла. Ряды прогнулись, но не сломались. Да и так ли важно, кто мог бы победить? Он до сих пор упивался минутой, когда оборванное и плохо вооруженное войско ударило в тыл викингам.
— Как ты их собрал? — тихо, доверительно спросил Гутрум.
— Простая мысль, подсказанная простолюдином. Твои воины ленивы, и каждый держит хотя бы одного раба-англичанина, чтобы тот стряпал и чистил одежду, а то и двоих, чтобы кормить коня и разбирать добычу. Тебе легко было заполучить слуг, потому что им было от чего бежать. Я всего лишь передал им весть через человека, в котором они признали своего и которому доверились. Это он догадался собрать их. А я подсказал, как это сделать.
— Я знаю, кто это сделал: тот, что появился несколько дней назад. Меня позвали взглянуть на его спину — очень искусная работа, даже меня поразила. Но какое известие могло объединить этих тварей?
— Мое обещание. Я дал слово, что каждый беглец из твоего лагеря получит прощение, свободу и два бычьих хода земли за голову каждого викинга.
— Бычий ход? Это то, что мы зовем акром, если не больше. Надо думать, что так можно прожить. Я понимаю мудрость твоего обещания. Но где ты возьмешь землю? — Он вновь понизил голос и искоса огляделся. — Или ты просто солгал? Насколько мне известно, у тебя нет ни земель, ни сокровищ. Тебе нечего дать. Уж точно не хватит на всех, кто сегодня сражался. Сколько тебе понадобится? Четыре тысячи акров? Если ты думаешь обещать им мои земли, клянусь, им придется драться за каждый дюйм!
Альфред мрачно усмехнулся:
— Я возьму земли Церкви. У меня нет другого выхода. Я не могу непрестанно сражаться и с викингами, и с Церковью. Так что я побил первых и взываю к милости второй. И твердо верю, что земли, уступленные моими предками, были даны лишь во временное владение, а я вправе потребовать их назад. Возможно, мне придется повысить подати, чтобы снабдить их пропитанием, но, по крайней мере, я могу рассчитывать на их верность в будущем.
— На верность рабов — возможно. Но что скажут епископы и священники? Что скажет папа? Он подвергнет отлучению всю твою страну.
Для язычника и пирата Гутрум был недурно осведомлен. Возможно, настало время сделать предложение.
— Об этом я и хотел с тобой потолковать. Думаю, мне легче будет уладить дело с папой, если я смогу объяснить ему, что, отобрав немного земли у нескольких священников, я привел к Христу целый народ. А нам, как ты знаешь, невозможно жить впредь на одном острове, не исповедуя одной веры. В этот раз я клялся на святых мощах, а ты — на кольце Тора. Но почему бы нам в будущем не приносить общую клятву? Вот что я предлагаю: прими крещение со своими людьми. Я стану твоим восприемником и крестным отцом. А крестный отец клянется поддерживать своих духовных чад в любых будущих столкновениях.