Страница 8 из 49
А саракшиане, за редким исключением, — они другие. На них все еще давит память темных веков, наполненных борьбой за выживание, и память эта уродует их похлеще любой радиации. Каждый житель Земли знает, что всегда может заказать и получить все, что ему потребуется, и ни одному землянину и в голову не придет заваливать лужайку возле своего жилища грудами еды и охапками одежды «про запас» или выстраивать вокруг своего дома стадо глайдеров (Максим даже улыбнулся, мысленно представив себе такую картину). И не нужно человеку Земли декорировать свой дом редкими драгоценными камнями-кристаллами с далеких планет. Зачем? Техника, украшенная таким дикарским способом, не будет лучше работать — это понятно и ребенку. Эстетика по сути прагматична и функциональна, а все изыски — сфере искусства.
Они другие, вот в чем штука. Для людей Земли экономика не предполагает возможности бесконтрольно пользоваться результатами чужого труда исключительно по собственному усмотрению и в собственных интересах, ни аляповатых статусных символов, демонстрирующих некие заслуги их носителя. А саракшианам, лишенным внутренних этических тормозов, требуется искусственный ограничитель, в то же время являющийся хоть каким-то мерилом социальной ценности любого члена общества. Те же деньги.
Саму по себе идею денег Максим нашел вполне разумной. И в самом деле, если уж развивается активный товарообмен между племенами и народами, то необходима некая условная единица обмена, удобная и компактная, — не менять же зерно на шкуры или топоры на глиняные горшки, пытаясь в каждом отдельном случае сравнивать ценность этих товаров. Деньги ускорили технический прогресс, они стимулировали развитие науки, они взорвали буржуазными революциями угрюмые феодальные замки с их пыточными подземельями и безвкусной роскошью, созданной на поте, слезах и крови миллионов людей. И сумма денег, которой располагал тот или иной человек, определяла количество тех благ, на которые он мог претендовать, а заодно и его социальную значимость.
Однако с развитием и усложнением товарно-денежных отношений, как очень скоро заметил Максим Каммерер, все ярче проявлялись негативные тенденции, заложенные в самом принципе «деньги как единое мерило всех ценностей». Во-первых, не имело никакого значения, каким именно способом человек становился обладателем той или иной денежной суммы: деньги, заработанные честным трудом, на вкус и цвет нисколько не отличались от денег, украденных или награбленных. А во-вторых — деньги начали жить сами по себе, размножаясь, как серая радиоактивная плесень в лесах за Голубой Змеей. Сложился и окреп слой финансовых воротил, промышлявших узаконенным грабежом — ростовщичеством, и эти люди, как понял Мак, стали претендовать на верховную власть, медленно, но неотвратимо подминая под себя государственные структуры. А банки из обыкновенных аккумуляторов денег превратились в множительные агрегаты, делающие деньги из денег, не добавляя при этом в сферу реального производства ровным счетом ничего; общее количество денег росло и росло, все больше и больше превышая реальную стоимость всего произведенного и производимого человеческим трудом, и тогда из распухающей кучи бумажных банкнот, акций и облигаций выползла толстая и мохнатая гусеница по имени «инфляция» и начала пожирать все, до чего могла дотянуться. И гусеницу эту было не взять ни пулей, ни гранатой, ни даже термическим зарядом…
Несправедливость узаконенного грабежа бросалась в глаза. Не надо было даже особо и присматриваться — как это так и почему это я должен отдать соседу два куска хлеба, если я брал у него в долг один кусок? Военный путч, организованный будущими Неизвестными Отцами, преследовал, ко всему прочему, и еще одну важную цель: ограничить непомерные аппетиты финансистов и четко разделить «сферы влияния»: банкирам — банковать, кесарям — править. И Неизвестные Отцы, опираясь на башни, сумели установить если не социальный мир, то хотя бы социальное перемирие.
Хорошо, сказал себе Максим, Отцов больше нет, башни молчат. А экономика? Она осталась, хотя работоспособной ее можно назвать с очень большой натяжкой. Что мы будем с ней делать? Он вспомнил, как предложил Страннику демонтировать всю экономическую систему страны и заменить ее централизованной системой распределения наподобие земной. «Почитай специальную литературу, — сказал Сикорски, — а главное — подумай, хорошенько подумай. Хватит с нас твоих лихих кавалерийских атак». Максим почитал, подумал и очень скоро понял, что Рудольф прав: земная система на Саракше работать не будет по одной простой причине: люди. Максим видел депутатов Временного Совета, яростно дравшихся за предоставляемые им привилегии, видел чиновников старой администрации, деревянных людей с оловянными глазами, в которых живой огонек появлялся только тогда, когда эти люди чуяли личную выгоду, и с пронзительной ясностью осознал, что его благая идея обернется на саракшианской почве чистой воды утопией, причем утопией с очень неприятными последствиями для страны, да и для всей планеты. Максим понял, что любой местный чиновник, допущенный к системе распределения, в первую очередь будет думать только о себе и заботиться только о том, чтобы лично ему перепало из общего котла как можно больше. А до рядовых граждан дойдут только жалкие крохи, потому что неограниченные, гипертрофированные потребности саракшиан не сможет удовлетворить даже вся мощь науки и техники Земли, не говоря уже о дышащей на ладан хиленькой и коллапсирующей экономике бывшей страны Неизвестных Отцов.
Все дело в людях Саракша, подумал Максим, они еще не готовы к коммунизму. Эти люди — они еще только полуфабрикат будущего человечества, как сказал Странник. Неужели правы просветители, считающие современного человека диким зверем, недалеко ушедшим от своих лохматых пещерных предков? Но если просветители правы в этом, то, может быть, они правы и в том, что для форсированного воспитания Человека Настоящего можно — и не только можно, но и нужно! — применить психотронные излучатели? Логично? Нет, сказал он себе, не хочу я такой логики и не хочу излучателей — нет, нет, и нет, массаракш! Никаких излучателей — точка.
Значит, остается только предложение Тогу Говоруна. Предприятия и банки остаются в руках частных собственников, а государство лишь в той или иной степени контролирует частный сектор экономики. При существующем порядке вещей и при нравственном уровне подавляющего числа саракшиан такое решение представляется оптимальным. Капитанами экономики должны быть энергичные и грамотные люди, озабоченные процветанием страны и доказавшие свою состоятельность, — так, кажется? Свободная конкуренция, соревнование, и в итоге наверх выберутся лучшие из лучших, достойные из достойнейших. И все бы хорошо, подумал Каммерер, да вот только что-то не очень верится мне в этакую идиллию…
Аллу Зеф был сумрачен и выглядел нехорошо. Он осунулся, сгорбился, и рыжая его борода увяла и даже как-то поблекла. А в глазах Зефа, в которых всегда светились ирония и ум, поселилась какая-то глухая тоска — Максим это сразу заметил. Зеф безвылазно пребывал в Центральной психиатрической клинике столицы, где и застал его Мак, оказавшийся в этой клинике по делам полномочного представителя Временного Совета по упорядочиванию.
Настоящие люди, думал Максим, глядя на Зефа. Истинные борцы, прошедшие через кровь и муки и сохранившие верность идеалам. Им было трудно, очень трудно — они не шли на компромисс со своей совестью, и власть имущие истребляли их со всем старанием. Их беспощадно казнили и при Империи, и во времена репрессий против выродков, развязанных диктатурой Неизвестных Отцов; они первыми гибли на фронтах атомной войны, потому что не прятались от пуль за чужими спинами. Лучшие люди почему-то всегда погибают раньше конформистов, умеющих приспособиться к любым обстоятельствам и не лезущих на рожон. Эти лучшие люди будоражат сонное болото инертной человеческой массы, несут очищение и не дают этому болоту окончательно загнить. Болото не может без них жить — оно превратится в грязь, а затем пересохнет, — но в то же время болото ненавидит нарушителей его покоя и уродливого порядка. И болото топит, топит, топит в своей трясине тех, кто пытается превратить грязную лужу в цветущий луг и сделать скверное настоящее истинным будущим.