Оперативный рейд

Сосновский прищурился, размял папиросу, закурил.

— Сколько у вас бойцов, товарищ Морозов?

— Двадцать восемь в строю.

— Как вооружены?

— Так… Значит, так. — Морозов стал перечислять, загибая пальцы. Будто припоминал — где у него в хозяйстве чем засеяно и по сколько гектаров. — Так… Три автомата. С вашим подарком, стало быть, семь. «Максим». «Дегтярь», что мы с самолета сняли. Остальное — винтовки. Гранат десятка три.

— Еще вопрос. Этот лесоруб… дед Петро, он наш человек?

— Обязательно. Он не только дед, но и мой батя.

«Во как, — опять подумалось Сосновскому. —

Никогда немцу победы над нами не видать».

— Как с ним связаться?

— Да вот Колька сгоняет.

— Хорошо. Кочетов, пойдешь с Петровичем.

— Есть, командир. Только лучше с Катей.

Сосновский хмуро взглянул на него, Кочетов пожал плечами.

— Может, и с Катей, — задумчиво проговорил Сосновский. — Дубиняк, вечером пойдешь с Петровичем к нашим, записку Симе передашь.

— Вы бы отдохнули чуток, — сказал Морозов, когда они остались одни.

— Передохну. Попозже. — Сосновский подсел к печке, поворошил кочергой алые угли, прикурил.

— Значит, задача у нас с вами — освободить нашего товарища, доставить его к месту, где он спрятал документы, и вместе с ними переправить за линию фронта.

Морозов кашлянул в кулак.

— Громоздко получается.

— Вот и я о том же. И по времени не укладываемся. — Сосновский вернулся к столу. — Покажите-ка мне, где вы его обнаружили. В общем, место и обстоятельства. С деталями.

— Это можно. Самолет упал вот в этой точке…

— Километров десять отсюда, — прикинул Сосновский.

— Это по прямой. Значит, упал, перевернулся. Он ведь на прудик садился, там раньше плотина была, самолет на сваю наткнулся. А немец подальше упал, он еще метров семьсот пролетел. Грохнулся и тоже сгорел. Мы туда не ходили, немец туда раньше нашего поспел. А мы к своему поспешили. Выручать, значит. Ну, он нас и встретил! — Морозов посмеялся в кулак. — Сначала очередь из пулемета дал. Хорошо — не прицельно. Он ведь далеко не ушел, ногу повредил. В лесу окопался. Мы ему: «Свои! Свои, браток!» А он в ответ: «Не подходить! Стоять!» А потом опомнился и стал нам экзамен устраивать — свои или не свои.

— Какой еще экзамен? — удивился Сосновский.

— Ну… Вопросы нам задавал. Вроде: «А как Калинина зовут?»

— Вот так, да?

— Ну! Проверял, значит.

«Не проверял, — подумал Сосновский. — Он время тянул».

— Где вы его нашли?

— Вот тут. От самолета метров пятьсот в лес. Место приметное, он под дубом окопался.

— Под каким еще дубом? — с деланным безразличием спросил Сосновский.

— Приметный дуб, в сто лет. С двумя верхушками. Может, взобраться на него хотел, осмотреться. Да куда — с больной-то ногой. Но бабка Лида ногу ему за раз починила, вправила. Ну он и подался в город. Я ему говорю: «Нельзя, сынок, ты молодой, тебя немец сразу сцапает». «А я хромать буду, — говорит. — Будто у меня туберкулез или ревматизм. Немцы болезней боятся». Переоделся в ватник и пошел. Колька его провожал.

Сосновский написал записку Симе и прилег отдохнуть.

В записке он поручал одному из своих оперов побывать на месте падения «По-2» и произвести там розыск. А группе, проверив машину, перемещаться в лагерь.

Перед выходом Сосновский проинструктировал Кочетова, посмотрел вслед, как он шел рядом с Катей, положив руку ей на плечо, и как она эту руку старательно сбрасывала, и направился в сторону Михалево. В овражке, что подсказала ему Катя, залег и долго, до темноты, наблюдал за поселком.

Вернувшись в лагерь, уточнил с командиром отряда план операции.

— Значит, Петр Петрович, наступаешь на Михалево с севера. По моей белой ракете обрубаете связь и — в атаку. Автоматчиков в цепи вразбежку поставь. Пулеметы — на флангах. И — напористо, азартно.

— Отвлекать на себя будем, так? — вздохнул Морозов.

— Одно дело делаем, Петр Петрович.

— Оно так.

— По красной ракете — уводи бойцов в лес. Все ясно?

— Ясненько. Отдыхай, командир.

МИХАЛЕВО

Группа Сосновского сосредоточилась в лесочке южнее поселка. Здесь, на вырубке, мирно пофыркивали две лошадки, запряженные в сани.

Дед Петро посматривал на бойцов, покуривал махорку. Бойцы напиливали и рубили дрова.

— Много-то не ложьте, — посоветовал дед. — А то лошадки не свезут.

— Мы поможем, — пообещал Дубиняк, неохотно отрываясь от приятной работы.

Вскоре на дорогу выбрались из леса двое саней. Рядом с передними шел старик в драной шубейке, дымил самокруткой, подергивал вожжи, покрикивал на лошадь. Вторая лошадь, покачивая головой в такт шагам, послушно топала сзади.

За санями шагали бойцы в маскхалатах. Сбоку выбрасывал журавлиные ноги немецкий офицер в шинели с жалким меховым воротничком и с березовой веточкой, которой он похлопывал себя по сапогу.

— Однако пост сейчас завиднеется, — предупредил старик.

Бойцы улеглись в сани, прикрыли оружие. Со стороны посмотреть — на возах то ли дрова березовые, то ли сосновые полешки, снежком припорошенные.

Немецкий офицер, словно его все это не касалось, все так же невозмутимо вышагивал длинными ногами и помахивал веточкой.

Приблизились к посту: караульная будочка, над ней вьется дымок; полосатая жердина — шлагбаум. Мотоцикл с пулеметом.

Сосновский лежал в первых санях. Дубиняк — рядом, дышал ему в ухо.

— Без шума снимаем, командир?

— Пока да.

— Как ты говоришь, фамилия этого… которого выручаем?

— Тишкин. Запомни.

— Очень просто. Вроде как Тришкин кафтан. И до места не долетел, и сам попался.

— Помолчи. Сейчас Сима говорить будет.

И Сима заговорил. Сначала хлестнул своей тросточкой деда по спине, приказывая остановиться, потом начал что-то резко выговаривать подскочившему солдату.

Тот, ошарашенный странным появлением злого офицера, виновато слушал, выпучив глаза, вытянув руки по швам, будто ожидая удара по лицу. Обернулся, что-то крикнул. Из будки, дожевывая на ходу, выбежал второй солдат. Стал рядом. Жевать перестал, но и проглотить нажеванное не решался. Да и не успел. Сима негромко выстрелил в него из пистолета в упор; второго солдата Дубиняк свалил по-простому — увесистым поленом по башке.

Вылетев из саней, Кочетов перебил тесаком тянувшийся из-под крыши телефонный провод и дал в синее небо белую ракету. Тут же на северной окраине Михалева ударили пулеметные очереди.

Сосновский сел за руль мотоцикла, Сима — в коляску, проверил пулемет.

— Немного выжидаем, да? — спросил он. Хотя мог бы и не спрашивать.

— Да, пусть весь гарнизон туда оттянется.

— Точно, — сказал Кочетов, закуривая. — Чтоб они нам не мешали — мы этого не любим.

Ребята тем временем скинули дрова с саней, уселись повольготнее.

— Ты, командир, сильно не гони, а то мы на этих клячах за тобой не поспеем.

— Сам ты кляча, — возмутился дед. — Обзываешься заместо спасиба. Дай лучше закурить. — И без всякой логики добавил, будто жалея: — Кто ж таперя им, сволочам, дрова возить будет?

— Им скоро не дров, а сала надо поболе, — усмехнулся Кочетов. — Пятки смазывать. Чтоб до Берлина хватило.

— Все! — приказал Сосновский и завел мотоцикл. — Штурмуем, опера!

Улица была пуста. Некоторые дома даже укрылись за ставнями. До центра поселка доехали без осложнений. На площади тоже было безлюдно, лишь у здания бывшей милиции и возле школы маячили встревоженные часовые. Но маячили недолго.

Мотоцикл развернулся, Сима одной пулеметной очередью сбил охрану у школы; с саней ударили автоматы по охране у милиции. Бойцы сыпанули с саней, рассредоточились, перекрыли подходы с обеих сторон улицы.

Сосновский и Дубиняк ворвались в опустевшее здание. Навстречу им, со второго этажа, выскочили двое солдат, они даже не успели вскинуть автоматы. Дубиняк, не жалея патронов, ударил им навстречу. Один покатился вниз, другой осел на ступенях.