Страница 2 из 8
Похоже, ему это удалось, поскольку она находилась в его комнате. И не удалось, поскольку он проснулся один на диване, одетый.
– Можно мне воспользоваться душем? – церемонно спросила узкоглазая с перепою красавица.
– Да, конечно. – Павел потоптался в дверях, пропуская ее в коридор. Когда гостья закрыла за собой дверь ванной, опомнился: – Постойте! Я дам вам чистое полотенце!
Теперь он намеревался напоить гостью кофе и выпроводить. Направляясь на кухню, Паша увидел свое отражение в зеркале, висящем в прихожей, и усмехнулся:
– Доброе утро, Китай!
Глава 2
СТАРАЯ АКТРИСА
Славяна Владимировна Ожегова всегда любила воскресенья. В годы ее молодости воскресные спектакли собирали аншлаги. Ей часто снилось, как она стоит в свете рампы, а в зале – лица! Они смотрят на нее с восторгом, с обожанием, иногда даже со страстью. И страсть эта в равной степени относится и к Славяне Ожеговой, и к ее Джульетте, ее Катерине, ее Тане, ко всем созданным ею образам, всегда разным, но вечно, бесконечно, талантливо женственным, обаятельным, сильным и живым.
Увы, старая актриса сознавала, что ее давно забыли, а перед этим еще и записали в неудачницы. Такова жизнь. В свое время Славяне надо было всеми правдами и неправдами оставаться в столице. Ей, восемнадцатилетней дурочке, предлагали небольшие роли на московских подмостках, но Артур, химик по образованию, был командирован работать на новый химический завод в Гродине. Славяна представить себе не могла разлуку с любимым мужем. Она отказалась от ролей, поругалась с мамой и поехала декабристкой в глушь.
В Гродине Ожегова стала домохозяйкой при всегда занятом муже. Она маялась, рыдала, читала монолог Джульетты с балкона всем прохожим, ругалась с соседкой ради выплеска душивших эмоций, слушала по радио театральные постановки, упиваясь голосом великой Бабановой. Как ей хотелось в Москву! Как ей мечталось о сцене!
Артур считал жену ненормальной.
– Хватит выпендриваться! – кричал он каждое утро, обнаружив, что его обувь не начищена, брюки не отглажены, завтрак подгорел, а Славяна кружится по комнате, накинув на голову кружевную пелерину, и причитает: «Отчего люди не летают?» – Посмотрите, какая Любовь Орлова! Если ты и дальше так будешь продолжать, с тобой я разведусь!
Но Славяна продолжала. Конечно, Артур не развелся с ней: она была такая красавица! А в семьдесят втором в Гродине началась культурная революция: город-спутник химического завода рос как на дрожжах и вскоре превратился в областной центр, а областному центру полагался драматический театр. Драматическому театру полагалась ведущая актриса.
Талант и блестящие внешние данные Славяны Ожеговой пригодились. И тридцать прекрасных, трудных, долгих, быстротечных, насыщенных, опустошающих, таких памятных каждой минутой лет Славяна отдала Гродинскому драматическому. Она сыграла все главные роли во всех постановках, пережила трех главных режиссеров с их пресловутыми «не верю!» и расфуфыренными пассиями! Она унесла домой сто гектаров цветов от поклонников!
Славяна была счастлива, слепо, безумно, крылато, волшебно!
И не заметила, как из примадонны и богини превратилась в сценическое пугало. Ей было пятьдесят пять, она играла, нет, жила Офелию. После спектакля поднялась в свою гримерку, села к зеркалу, стала снимать лицо и вдруг услышала за тонкой перегородкой между своей уборной и уборной другой актрисы:
– Какой ужас! Уже и Шекспиром зрителя не заманишь! И все из-за бабки! Без слез невозможно смотреть на эту шамкающую беззубым ртом Офелию…
Это был голос Анненковой, инженю. Славяна полагала, что Ира Анненкова спит с режиссером и оттого получает все вторые роли в постановках. Уже в трех спектаклях Ира была основной партнершей Славяны, играя ее соперниц или наперсниц.
– Тише, тише! – отозвался режиссер. – Она же за стеной! – И притихшая Славяна различила, как он добавил совсем тихо и досадливо: – Ну не могу, не могу я заменить ее! Она же жена замдиректора химии. Тут такое поднимется!
«Химией» в народе назывался химический завод, а «замдиректором», конечно, был постаревший, вальяжный Артур. Теперь он гордился своей Славяной, хвастался ею, как недавно полученной звездой Героя Труда, и совершенно забыл, как шпынял жену в молодости.
Услышанный разговор взбесил Славяну. Да разве возраст помеха гению?! Ожегова вам старая? Да у Ожеговой внешность тридцатилетней! Вот что будет с этой Ирочкой в ее возрасте? Лицо станет как печеное яблоко, а под тушей будут ломаться подмостки!
Ожегова закатила грандиозный скандал. Ира Анненкова извинилась, режиссер лебезил, но Славяна добилась-таки, чтобы всю грязь разобрали на общем собрании труппы и виноватых в оскорблении заслуженной артистки со смаком размазали по авансцене. Тому и Артур посодействовал.
Через пару месяцев ославленный режиссер уехал работать в какой-то захолустный Дворец колхозника руководителем драмкружка для особо даровитых доярок. Ира Анненкова подалась в Москву, куда ее пригласили работать в новый театр рабочих окраин. Ой, да пусть себе топчет столицу! Ничего она не вытопчет.
После скандала Ожегова ходила с высоко поднятой головой, и Артур знал, что она не может играть на сцене. Это было похоже на то, как гусеница разучилась ходить: доски сцены, которые Славяна никогда не замечала, потому что это были мощеные улицы Вероны, Мадрида или Лондона, вдруг превратились в обычные тусклые деревяшки. Бутафорские комнаты, дворцы, дворики, фонтанчики, балкончики стали для нее всего-навсего крашеным картоном, папье-маше.
– Боже! – стонала Славяна по ночам, не в силах уснуть, растирая глаза, будто полные песка. – Боже! За что мне это?
Однажды в такую ночь Славяна и решила: пора уходить. Уходить сразу, не ожидая окончания сезона, просто приехать и написать заявление. Ее тут же заменят – в театре столько молодых актрисок, нет, не актрисок, а самых настоящих актрис. И им надо играть, они хотят и достойны повторить блестящий путь Славяны.
И вот уже много – считать не хочется сколько – лет старая актриса кормит у подъезда кошек, вспоминает свое прошлое, зная, что старость не имеет будущего. Артур умер, она осталась совсем одна. Мало кто заходит по старой памяти к забытой звезде, мало осталось тех, кто помнил ее на сцене.
Однако со временем выяснилось, что жить без сцены тоже можно. Грустно, конечно, но ведь Славяна прожила хорошую жизнь, и ей есть что вспоминать! К тому же, как ни странно, каждую секунду появлялась какая-нибудь мелочь, которая требовала внимания и вызывала новый интерес к жизни: те же кошки – они ведь есть должны три раза в день! А единственный племянник Славяны – Пашка?
«Но, видит Бог, излишняя забота – такое же проклятие стариков, как беззаботность – горе молодежи», – цитировала себе под нос Ожегова, набирая в очередной раз Пашкин телефонный номер. Она всегда делала вид, будто нуждается в помощи сама, а не просто так названивает.
Племянник никогда не отказывался прийти по делу. Он входил в комнату Славяны, вежливо улыбаясь, убеждая тетку, что все у него в полном порядке, а от самого разило перегаром и серые глаза были тусклые и пустые.
Она читала в них знакомое до боли: «О, если бы моя тугая плоть могла растаять, сгинуть, раствориться!» – и чуткое сердце подсказывало Славяне – мальчик разрушает себя сознательно. Он хочет прекратить все намного раньше, чем это ему на роду написано.
Престарелой актрисе казалось, что она снова играет в «Гамлете», спектакле, после которого наступил ее собственный крах. И Гамлет сегодня – ее рыжий Пашка, и в последнем акте его пронзит отравленная шпага, а потом он скажет: «Дальнейшее – молчанье»…
Ох уж это актерское воображение! Ох уж эти актерские фантазии!
А сегодня воскресенье и настроение такое солнечное, особенное! Будто выходить Славяне на сцену, будто ждет ее аншлаг, цветы, поздний ужин, улыбающийся Артур на новой двадцать первой «Волге».