Страница 11 из 50
– Я бы так сказала – спать можно с кем хочется,а рожать – от породистых мужчин. Это вы и сами знаете, я думаю. Вы – от породистых. Такая милая.
Ольга покраснела.
– Когда мне снова прийти? – спросила Ольга, вставая.
– Через полгодика, – сказала докторша. – Но если за это время надумаете рожать, – она окинула взглядом тонкую талию Ольги, на которой кончался плотный белый свитерок, – предупредите доктора, что вам нужно делать кесарево. Иначе можете ослепнуть. До свидания.
Ольга вышла из клиники почти на ощупь. Расширенные зрачки позволяли уловить очертания машин, углы домов. Но не это удивляло ее сейчас, ей не впервые закапывали лекарство. Ее удивил собственный вопрос. С чего бы ей спрашивать? Именно сейчас, когда с Виталием все закончено? Да он-то – разве он породистый? Нет, от такого рожать скучно.
Она шла мимо Концертного зала имени Чайковского. С огромного плаката смотрел тот, кому поклонялась Наталья Михайловна Дорошина. Исполнитель романсов, от него тают зрелые и перезрелые дамы-фанатки. Они не называют его по фамилии, а только нежно – по имени. Сашенька.
Ольга сощурилась, пытаясь прочесть, когда концерт. Но это оказалось не по силам. Не важно, все они узнают великий день – по крепкому запаху духов Натальи Михайловны. По фиолетовым лилиям, завернутым в розовую бумагу с рюшечками, похожую на простынку для младенца. Она ставит букет в напольную вазу, и он ждет своего часа. Этот час наступает, Наталья Михайловна несет его к своей «восьмерке», кладет на заднее сиденье. Едет в концерт. А на утро после концерта у нее такое лицо, как будто минувшая ночь утомила ее любовью…
Ольга медленно шла дальше, ей казалось, она пробирается по глубокому ущелью, но оно не похоже на ущелье Самарья, о котором рассказывал Виталий в день знакомства. «Почему же? Разве здесь не гуляют рогатые кри-кри? – насмешливо спросила она себя. – Еще как гуляют, только не знают, что они кри-кри».
Слева – зубчатые скалы киосков, справа – те же дома, что и раньше, но первые этажи не узнать. Вот здесь она придержала шаг, когда-то покупала хлеб. А теперь им даже не пахнет. Кожей пахнет. Дорогой обувной магазин. В окно видно, что на обувь никто не дышит, она стоит бестревожно. Как нескоро эти туфли и ботинки кто-то выведет прогуляться. Открытая дверь впускала воздух улицы, словно обувь на всякий случай приучали к реальной жизни. Закаливают, как рассаду, которую из теплицы придется пересадить на грядку. Но, подумала Ольга, вряд ли это произойдет в ближайший сезон. Коллекцию отправят туда, где нет сезонов. Где вечное лето. Это лето называется «сток». А вот туда она не прочь прогуляться. И купить себе что-то приятное.
Дальше шли рестораны, они на том месте, где когда-то она покупала антрекоты и радовалась удаче. То было время нечаянных радостей, как называли конец прошлой жизни.
Арка, под нее много лет назад она входила, чтобы выпить кофе у однокурсницы, которая после окончания осталась в Москве и снимала комнату в коммуналке. В самой глубине двора. Дом стоит и сейчас, но, судя по пластиковым окнам, это давно не дом коммуналок. Самой подруги уже нет в Москве. Как многие однокурсники, сдавшись в неравной борьбе провинциалов и москвичей, уехала на родину. В Сибирь.
Что ж, а ей пока жить можно… Даже с глазами не катастрофа. Пока.
«Жить можно, только осторожно», – в ушах зазвенел заливистый смех детской подружки. Она повторяла эти слова за своей бабушкой. А та знала, что говорит. В давние времена собирала грузди в лесу, всякие, даже червивые, солила и выносила к поезду. Поезд стоял две минуты, он катил из Москвы на Дальний Восток. Когда ее спрашивали, как удается продать такие грибы, она хохотала и говорила: «Можно, только осторожно». Конечно, кто сорвет стоп-кран, выскочит и побежит за ней, чтобы вернуть деньги?
Но с какой стати она вспоминает то, что было сто лет назад? Причем бог знает где? С отцом-военным они покочевали всласть. Или через расширенные лекарством зрачки лезет наружу прошлое? Ольга поежилась. Лучше не надо.
Она вошла в вагон метро и почувствовала запах. Он будоражил ее… Не духи, не лосьон, не табак.
Она узнала этот запах.
Их с Юркой отцы служили в сибирском гарнизоне, а они летом играли на берегу реки. Начитавшись про охотников за растениями, построили вигвам из высокой травы. Они прятались в нем от жары, купались. Нагретая солнцем трава пахла еще сильнее и еще больше волновала, до сладости, до нестерпимой неги.
Потом они оба узнали, что строили вигвамы из конопли, настоянной на солнце. Но деревенские люди смотрели на это растение как на сырье для веревок и мешков. Стало быть, кто-то рядом ею благоухает?
Собрав остатки зрения, Ольга попыталась угадать. Возле дверей вагона стоял длиннолицый парень. На самом деле такое длинное лицо, или ей кажется? Длинный нос, рыженькая бородка, усы. На голове бандана. Свитер крупной вязки закрывает колени и доходит до середины икры. Нечто среднее между подрясником и свитером. А еще он похож на майку из верблюжьей шерсти, которую надевали водолазы под костюмы при погружении. Такое было у Юрки, хотя он говорил, что никогда не был водолазом.
Поезд мчался дальше по тоннелю. Ветер, который задувал в приоткрытое окно поезда, относил в сторону волнующий сладковатый запах, Ольга забыла о нем. Она смотрела на свое отражение. Узкое лицо, гладко зачесанные волосы, собранные в хвост на затылке. Шарфик, криво повязанный. Она не любила шарфики, но для законченности облика сегодня нацепила.
Поезд притормозил, на Ольгу снова пахнуло томно-сладостно. Она почувствовала, как сердце заныло. Неужели этот парень тоже служил в морской пехоте? Так пахло от Юрки, когда он приехал к ней в Москву после армии.
6
Металлическая дверь с глухим клацаньем закрылась за Ольгой, ключи в связке, ударившись о скользкую крышку галошницы, разразились россыпью разнотонных звуков, как какие-нибудь маракасы в оркестре. Она поморщилась. Полегче, предупредила себя. Спокойнее. Потому что сейчас надо подвести… промежуточные итоги? Да, причем не самые безнадежные, как опасалась.
Итак, ясно одно, и это вселяет надежду: сетчатка не отслоилась. С пеленой, наезжающей на левый глаз, надо смириться. И надеяться, что хуже не станет.
Ольга повесила черную куртку на деревянный крючок. Значит, с Виталием ясно, с глазами тоже. А вот с работой не совсем.
Там что-то происходит, это точно. Но что именно? И каков градус нелюбви к ней Натальи Михайловны? Достаточно ли накала, чтобы не просто выдавить ее из фирмы, а изгнать с волчьим билетом?
Ольга переобулась в шлепанцы с меховой оторочкой, сделала два шага и с недоумением уставилась на них. Под ярким солнцем из окна очевидная нелепость меха на ногах удивляла. Она сбросила шлепанцы и выпнула их в прихожую. Уж лучше босиком, по крайней мере ближе к сезону.
Ольга, вытягивая носки вперед, как гимнастка, подходящая к снаряду, направилась к столу. Заметив, как ставит ноги, удивилась, надо же, это не она командует, а белые спортивные носки. Они возбудили в памяти забытые движения. Тело не забывает ничего, оно помнит все, что было для него в удовольствие. А то, что оставляло равнодушным, оно забывает. Уже забыло.
Она села за стол и включила компьютер. Ольга хотела погулять по сайтам дорогих фирм, которые делают аксессуары. Шарфы, ремни, галстуки. Ничто так не отвлекало ее от печальных мыслей, как такие прогулки. Но зрачки, поняла она, еще не вернулись в свои берега. Ей рано нырять в глубины удовольствия.
Она не встала из рабочего кресла, просто закрыла глаза. Не пойти ли легким путем, не спросить ли Марину Ивановну о том, что на самом деле происходит в фирме? Она не может не знать.
В туристическую фирму «Солидклиент» Ольгу устроила Марина Ивановна Щукина. Эта женщина прониклась к ней особым отношением с самого первого дня. Заведение, в котором Ольга работала после университета, называлось институтом. Но на деле это была маленькая лавочка, которую открыла сообразительная семейная пара. Жена была со станции Удельная, из-под Москвы, а муж – из Ростова-на-Дону. Они вместе учились в библиотечном институте, а потом, когда все вокруг перемешалось, как в котлетном фарше, встретились в Москве, создали свое предприятие, назвали для солидности институтом. Они занимались тем, что нельзя потрогать, как говорили сотрудники, платили столько, на что нельзя прожить. Они нанимали одних провинциалов.