Дорогой Джим

Я принялась тормошить Фиону. Потом отыскала отвертку, которую сестра прятала под своим тюфяком, и отстучала ответ.

К…А…К…Б…У…Д…Е…М…В…Ы…Б…И…Р…А…Т…Ь…С…Я…?

После секундной паузы последовал ответ — ясный и недвусмысленный, точно ответ апелляционного суда на просьбу убийцы о помиловании:

С…Н…А…Ч…А…Л…А…П…Р…И…К…О…Н…Ч…И…М…Е…Е…

— Что еще за стук?! — крикнула снизу Мойра, и я услышала на лестнице цоканье ее каблуков. — Что вы там затеяли?

— Это вода, — поспешно ответила Фиона. — Вода рычит в трубах — вот они и гремят.

— Держу пари, вы что-то задумали, — ответила тетка, спускаясь вниз. Потом послышался неясный шум, словно она рылась в шкафу. — Ну да, как бы там ни было, отсюда вам не уйти. И, Джим свидетель, я вас всех переживу!

Это уже было что-то новенькое… Эх, жаль, старина Джим не слышит, подумала я, то-то бы он посмеялся! Похоже, в воспаленном мозгу Мойры все окончательно перемешалось — раз уж даже сам Господь Бог отодвинулся на задний план, скромно уступив место самому сексуальному убийце из всех, которых только знал Западный Корк.

Я выждала пару часов, чтобы вопли с первого этажа стихли. Потом мы с Ифе снова принялись тихонько перестукиваться — поговорили о том, как выберемся отсюда, как убьем ее, — при этом выяснилось, что все мы начали вести дневники.

В конце концов, было решено попытаться сбежать в среду утром — и гори оно все огнем и синим пламенем. Кстати, это как раз сегодня — на тот случай, если тебе интересно. Я смотрю в окно… луна вот-вот спрячется за грудой кирпичей во дворе, как раз у меня под окном…

Но в основном мы говорили о том, как любим друг друга — несмотря ни на что. Ифе наконец-то рассказала, что заставило ее уехать и почему она пропадала так долго… я ответила, что понимаю ее. Да и чего тут можно было не понять?

Вот.

Солнце как раз встает… Фиона снова точит эту проклятую отвертку — наверное, уже в последний раз. А еще ей удалось отыскать старую лопату — одному богу известно, как она сюда попала. Тетушка Мойра что-то задумала, я уверена в этом, потому что в последние дни она непрерывно разговаривает сама с собой… я постоянно слышу снизу ее голос, и это мне жутко не нравится. Если сумасшедшие начинают спорить сами с собой, значит, пора прощаться, даже если силы у тебя на исходе.

Я вспоминаю историю, которую много лет назад мне рассказывала Фиона, о трехстах спартанцах, преградивших дорогу персидской армии — с удовольствием бы послушала ее еще раз… жаль только, времени нет. Мы договорились, что набросимся на тетушку Мойру, как только она в очередной раз принесет нам поесть.

И тогда та из нас, которой удастся выбраться живой из этого проклятого дома, отнесет наши дневники на почту. Держу пари, ты сейчас удивляешься… Но неужели ты думаешь, мы такие дуры, что надеемся, что выжить удастся всем троим? Тогда, выходит, ты читал мой дневник по диагонали. Потому что, черт возьми, я уже и стоять-то на ногах не могу — не то что ходить!

Зато еще остались силы писать. Но не бойся — у меня и в мыслях нет просить тебя оказать мне последнюю услугу — например, передать моему священнику, какой хорошей девочкой я была, и прочую чушь. В конце концов, мы ведь знать не знаем друг друга… и я уверена, что у тебя и без того хватает забот.

Прошу только об одном — не суди меня слишком строго, это все, чего я хочу. Ах да… Попытайся найти Эвви и расскажи ей о том, что произошло. До сих пор не могу заставить себя забыть о ней.

Понимаешь… Наверное, я привязалась к этой негоднице — и ничего не могу поделать с этим, хоть и догадываюсь, что у нее есть кто-то другой. Фамилия ее родителей — Васильевы, они живут в Сочи. Сделаешь это для меня, хорошо? Это ведь не трудно, верно?

Вот она идет, моя дражайшая тетушка… тащится по лестнице на второй этаж. Ну что — сейчас? Неужели сейчас все решится?

Да, пора — Ифе, как безумная, отстукивает сигнал к бою… Можно подумать, я не слышу?!

П…О…Р…А…

Я привыкла слушаться сестренку. Итак, мне пора. Кто бы ты ни был — будь осторожен. На прощание дам тебе один совет: люби только тех, кто этого заслуживает!

Поверь мне на слово. Я знаю, что говорю.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

БЕЗНОГИЙ ПРИНЦ

XXII

Дочитав до конца, Найалл долго не решался захлопнуть тетрадь. Ему казалось, он все еще слышит голоса сестер — они колоколом отдавались в его голове, выплывали из темноты, бились и стонали, точно попавшие в клетку птицы. Затаив дыхание, Найалл прислушался. На мгновение ему даже показалось, что он услышал чей-то шепот… нет, невозможно, остановил он себя. Это ветер воет за окном. Конечно, ему почудилось — Найалл был уверен в этом. Но мысленно он был еще там, с Рошин — в последний день ее жизни. Впрочем… Стоп!

Он явно был не один — Найалл вновь услышал негромкое бормотание, только теперь это уже не было плодом его воображения. Шепот, проникнув сквозь дыру в потолке, окутал его, точно звездная пыль.

— Бесполезно! — пробормотал женский голос, в котором ясно слышалась злость, только злилась его обладательница, похоже, на саму себя.

Поначалу Найалл решил, что разгулявшееся воображение Рошин вновь решило сыграть с ним шутку. Эти голоса, много дней подряд звучавшие в его мозгу, к которым он настолько привык, что за каждым из них уже стояли живые лица, лица трех девушек, запертых, точно крысы, в комнате, из которой им уже не суждено было выйти живыми. Он научился разбирать их почерк, он привык различать их голоса, и для него сейчас они были не просто сестры Уэлш: радиолюбительница с готическим макияжем, ее неуловимая сестра-близняшка и старшая их сестра, с детства привыкшая защищать младших… Та самая, что первая нанесла тетке удар лопатой… Нет, это были лишь избитые клише, грубые наброски, за которыми невозможно было разглядеть живых людей. Конечно, возможно, он обманывает себя, но для Найалла каждая из сестер стала такой же живой, как и волк из легенды Джима, рыскающий по дремучему лесу в поисках очередной жертвы. Кроме, может быть, Ифе. Она неизменно ускользала от него в темноту… Ифе, всегда бежавшая впереди своих сестер.

Наверное, именно поэтому, услышав, как тот же самый женский голос окликает его во второй раз, Найалл едва удержался, чтобы не ответить. Казалось, его обладательница напугана сильнее, чем ей хотелось бы признаться. Впрочем, Найалл догадывался, в чем причина ее страха. Если рыскавшая по кладбищу шайка где-то поблизости, выходит, она не одна.

— Дождь уже успел смыть все его следы… — В голосе звучала озабоченность, страх матери, потерявшей свое дитя. Ни одна девушка не станет так говорить. Но откуда доносится голос? Найалл бесшумно забился в дальний угол комнаты и присел на корточки, стараясь занимать как можно меньше места. Прятаться было негде — вдобавок в темноте он бы наверняка наткнулся на какую-то мебель, и шум тут же выдал бы его с головой. Было настолько темно, что он с трудом мог разглядеть собственную руку — знал только, что где-то справа от него находится окно. Чуть слышно скрипнул гравий под чьей-то ногой. Найалл испуганно съежился. Итак, всей этой истории суждено закончиться здесь, подумал он, мысленно представив себе, как его вздернут на виселицу, после чего толпа разъяренных родителей забьет его до смерти палками. Он уже спрашивал себя, стоили ли тайны сестер Уэлш того, чтобы погибнуть такой жалкой смертью, как вдруг до него донесся еще один голос.

— Шшшш… ради всего святого, тише, Вивьен! — тяжело дыша, просипел мужчина. — С таким же успехом ты могла пустить в небо сигнальную ракету! — Послышался какой-то металлический звук — то ли лязганье цепи, то ли щелчок взведенного курка, Найалл не знал. Но звук явно не предвещал ничего хорошего.

Голос мужчины был ему хорошо знаком — он уже слышал его раньше. Этот сиплый бас принадлежал кряжистому, коренастому мужчине — стоя у ворот школы, он разглядывал сидевшего в машине Найалла с таким видом, будто единственным его желанием было уговорить Брону сходить выпить кофе, пока он собственными руками разорвет на куски человека, который, как он считал, покушался на его единственную дочь.