Дорогой Джим

— Во-во! То же самое сказала и я, когда сегодня чуть свет позвонила старая миссис Монахэн — сказала, что ее внучок, мол, нашел у берега что-то очень странное, — сказала Брона, откровенно наслаждаясь видом моей перекошенной физиономии. — Правда, вскрытия еще не было, но, сдается мне, кто-то здорово обработал этого типа прежде, чем он оказался в воде.

— Согласна. Но прошлой ночью он был еще жив. Потому что я была там и разговаривала с ним. — Повернувшись к Броне, я запрокинула голову, чтобы она могла увидеть свежую царапину у меня на горле. — Видишь это?

— Ну и что? Нужно быть осторожнее, когда бреешься, — буркнула она. Пожав плечами, поправила простыню, потом вернула Томо на прежнее место и невозмутимо вытолкала меня из комнаты.

Мы снова оказались под лестницей. Выйдя из здания, Брона покровительственно положила руку мне на плечо — держу пари, она видела такое в кино. Двое рыбаков, перемывавших косточки какой-то девушке, сделали вид, что им нет до нас никакого дела, но тут же замолчали и навострили уши, стараясь не пропустить ни единого слова.

— А теперь послушай меня, — терпеливо проговорила она. — Одно дело — разбить сердце бедняге Финбару, вешаясь на шею какому-то заезжему бабнику. И другое — путаться под ногами у полиции, когда ведется расследование. Так что на будущее заруби себе на носу — занимайся лучше своими пирамидами и мумиями, а покойников оставь нам, договорились?

— Я готова подписаться под каждым словом из того, что я сказала, — буркнула я, стараясь не вспылить. Вездесущий сержант Мерфи, высунувшись из окна, бросил на нас недовольный взгляд.

— Ступай домой, — велела Брона голосом «взрослой девочки» — видимо, чтобы доставить удовольствие начальству. — И лечи свою… пневмонию, кажется? Может, тебе послушать очередную легенду, на которые так горазд твой новый дружок, и тебе станет легче? — С этими словами она вернулась обратно в участок. Бедняжка Брона… если она рассчитывает таким немудреным способом заработать авторитет среди своих коллег, то может хоть до посинения полировать свой полицейский значок, потому что из этого ничего не выйдет.

Итак, моя собственная сестра мне не поверила, а старая подруга вообще решила, что у меня окончательно съехала крыша.

Впервые за всю свою жизнь я на своей шкуре почувствовала, что такое одиночество.

Ветер, закусив удила, с такой яростью дергал кусты в Каха-Маунтинз, будто намеревался выдрать их с корнем.

Битых два часа подряд я упрямо крутила педали велосипеда, стараясь не обращать внимания на ветер, хлеставший меня по лицу, чтобы добраться до укрывшейся меж скал долины. И вот я уже лежу, зарывшись носом в траву, и пытаюсь понять, есть ли кто в коттедже — живой, я имею в виду.

Можешь смеяться сколько угодно, но посмотрела бы я, как бы ты изображал из себя какого-нибудь хренова Пуаро, когда нахальные чайки гадят тебе на голову, а пасущиеся повсюду овцы так и норовят вместо травы ухватить тебя за волосы. В слишком теплой куртке я жарилась на солнце, словно блинчик на сковородке, и, скрежеща зубами от злости, слушала, как овечьи хвосты бодро хлопают на ветру, словно оборванные знамена всеми давно позабытой и похороненной армии.

Дом казался вымершим. «Ауди», которую я заприметила раньше, так и стояла на прежнем месте, только теперь возле нее появился еще и старый-престарый «лендровер», выглядевший так, словно сошел со страниц каталога для охотников — грязный, поцарапанный, весь в ржавчине и все такое. Я уже собралась было подойти поближе, но в последнюю минуту что-то меня удержало. Возможно, страх, хотя в то время я сочла это обычной осторожностью.

Немного привыкнув к птичьим крикам и шороху травы вокруг, я перестала обращать на них внимание — и тут до моего слуха донесся еле уловимый глухой стук. Как будто кто-то негромко похлопывал ладонями по столу, потом, замолкая ненадолго, вслушивался, не слышит ли кто, и снова возвращался к прерванному занятию.

Мне пришлось, раздвигая траву и оставляя зеленые отметины на цветастом желтом платье, которое я позаимствовала в гардеробе Ифе, подползти поближе к дому, прежде чем я смогла разглядеть, что там происходит.

Входная дверь, открытая настежь — в точности как я оставила ее накануне, — ударяясь о косяк, хлопала на ветру. От этого зрелища кровь словно разом застыла у меня в жилах. Сделав над собой усилие, я наконец осмелилась встать. Если Келли лежит сейчас наверху и по ее мертвому телу ползают мухи, я не хочу этого видеть. Но если бравый шериф считает, что я чокнутая, то выбора у меня нет.

— Эй! Есть кто живой? — робко окликнула я, но ветер отнес мои слова в сторону прежде, чем они долетели до двери. Я сейчас стояла почти в том же месте, что и накануне, — в жидкой грязи еще даже сохранились отпечатки моих подошв.

Бам!

Снова грохнула дверь, заставив меня подскочить от испуга. Я прижалась носом к стеклу, но не увидела ничего подозрительного: ни чашки на полу, ни пакета из-под молока, что позволило бы предположить, что в спальне наверху имеется парочка свежих трупов — с приветом от «дорогого Джима». Сейчас я проклинала свое любопытство, погнавшее меня сюда — но куда сильнее проклинала свое желание во что бы то ни стало снова увидеть его. Потому что это была чистая правда: да, конечно, мне хотелось распутать убийство, следы которого вели к Джиму, но это было лишь средством вновь заглянуть в его янтарные глаза, выведать тайны, которые прячутся в их глубине. Можешь осуждать меня, если хочешь, но так оно и было. Чувство солидарности с убитыми женщинами слегка потеснилось, уступив место другому чувству. Несмотря на все, что я уже знала о нем, Джим прочно занял место в моей душе.

Сделав глубокий вдох, я свернула за угол дома и вошла внутрь.

В гостиной стояла тишина, если не считать слабого позвякивания оконных стекол под напором ветра. Паруса над заливом трепетали на ветру, словно крылья чаек. Какое-то время я стояла молча, ужасаясь мысли о том, что мне предстоит, потом осторожно направилась к лестнице.

— Интересно, что это вы тут делаете?! — услышала я возмущенный женский голос.

Вскинув голову, я уставилась на Келли — завернувшись в огромное банное полотенце, она одной рукой прижимала его к груди, в другой у нее была тяжелая деревянная миска.

Я так обрадовалась, что мне не угрожает опасность споткнуться об очередной труп, что поймала себя на том, что улыбаюсь.

— Я… э-э-э… понимаете, дверь была открыта, поэтому…

— Ну и что? Я открыла ее, чтобы проветрить дом! Или это запрещено? — Голос девушки звучал твердо, но краем глаза я заметила, что ноги у нее чуть заметно дрожат. Келли решительно шагнула ко мне. — А теперь отвечайте на вопрос, или я врежу вам вот этой штукой!

Я попятилась к выходу.

— Меня зовут Фиона Уэлш, — объяснила я, изо всех сил стараясь сдержать предательскую дрожь. — Я учительница из Каслтаунбира. — Судя по всему, на Келли это не произвело никакого впечатления. Я все еще радовалась, что вижу ее живой, однако эта радость начала понемногу сменяться страхом. Такого страха я не испытывала с того самого дня, когда вытаскивала младших сестер из горящего дома. — Знаете эту школу? Прямо рядом с церковью.

— Знаю. Неужели вам там платят такие гроши, что вы решили грабить честных людей?! — Она сделала выпад в мою сторону. Отпрянув в сторону, я врезалась в буфет — чашки жалобно задребезжали, — потом резко пригнулась, но не удержалась на ногах и упала, ударившись головой об отполированный до зеркального блеска паркет.

— Нет! — прохрипела я. — Это недоразумение…

— Да вы сами — сплошное недоразумение! — рявкнула Келли, свирепея. Она принялась кружить вокруг меня, явно намереваясь прикончить, пока я еще валяюсь на полу. — Или вы, нелегальные иммигранты, обнаглели до такой степени, что решили, что можете смело и дальше доить законопослушных граждан, да? Кстати, как тебя на самом деле зовут? Света? Валерия? О нет, не нужно, не говори — держу пари, ты просто бродяжка из какого-нибудь табора. А я уж надеялась, что такие, как ты, давно вымерли.