Дягилев

Для обоих кузенов встреча с Толстым стала знаковой, во многом помогла понять самих себя. Только это осознание пришло не сразу, не вдруг. Ведь оба они — люди другого, нежели великий писатель, поколения. Склонность различать главное и второстепенное, присущая предшественникам, вызывала у них неприятие. Недаром Сергей Павлович Дягилев впоследствии станет одним из ярых противников «чистоты жанра» в искусстве. И все-таки воспоминание о беседе с Толстым останется у него в душе навсегда. В цитированном письме он пытается — с долей лукавства — узнать у Елены Валерьяновны, какое впечатление произвел на нее его рассказ. Быть рядом с великим человеком, беседовать с ним — это ли не счастье, которое возвышает юношу в собственных глазах?

…Дягилев чувствовал, что товарищи по кружку «почетных вольных общников» относятся к нему несколько свысока и терпят только как двоюродного брата Димы Философова. Почему? Общее мнение как-то выразил Шура Бенуа: за «склонность к фатовству и гусарству». Конечно, сказано это было не прямо, а намеком. И всё же Сергей понимал: ему необходимо, причем в кратчайшие сроки, достигнуть интеллектуального уровня основного состава этого сообщества.

Весной 1895 года он отправляется в поездку по странам Европы. Бенуа, которого сам Дягилев выбрал наставником в области искусства, снабдил его рекомендательными письмами к художникам мюнхенской группы. Первая остановка — в Берлине. Здесь Сергей вступает в пространные дискуссии в студиях немецких художников, в итоге приобретает картины Франца Ленбаха. Затем — Италия, преклонение перед Флоренцией и окончательная, бесповоротная влюбленность в Венецию. Итог посещения этих двух прекрасных городов — опустошение антикварных лавок. Недавно унаследованное им по достижении совершеннолетия скромное состояние матери тает на глазах, но приобретения делают молодого человека счастливым, и на такие житейские «мелочи» он попросту не обращает внимания. В Дьепе Дягилев знакомится с художниками Жаком Эмилем Бланшем и Обри Винсентом Бердслеем. Новые впечатления впитывает жадно, страстно и вскоре пишет Бенуа, что уже осмотрел 24 музея и побывал в ателье у четырнадцати художников.

Юный путешественник отнюдь не страдает излишней скромностью. Напротив, для всех своих новых знакомых Дягилев становится воплощением «настоящего русского барина». Как вспоминал впоследствии Александр Бенуа, его друг «останавливался в лучших отелях, ездил по городу в закрытом экипаже, элегантно одевался, ходил с моноклем, который ему не нужен, и никогда не расставался с цилиндром». Кроме того, покупку картин он отмечал замечательными обедами в ресторанах — причем не в одиночестве, с целью экономии, а в кругу новых друзей и единомышленников. Немудрено, что наследства ему хватило всего на три года.

В Санкт-Петербург Дягилев вернулся с рядом произведений Ханса фон Бартельса, Макса Либермана, Адольфа фон Менцеля, Йозефа Израэльса и других художников, выбравших новые направления в своем творчестве. Главным же, пусть и незримым, итогом поездки стало для Сергея самовоспитание утонченного художественного вкуса. Это сразу же почувствовали все члены кружка и стали относиться к нему как к равному. Уже в конце года, зимой, они всё чаще собираются не у Бенуа, а в квартире Сережи Дягилева на Литейном проспекте. Как-то незаметно она превратилась в настоящий салон. Комнаты были обставлены старинной итальянской мебелью, приобретенной во время поездки по европейским странам, на стенах со вкусом развешаны картины Обри Винсента Бердслея, Джеймса Уистлера, Анри де Тулуз-Лотрека… Постепенно к ним прибавлялись всё новые работы иностранных и русских художников. В проходной комнате возвышался стол, заваленный книжно-художественными новинками. Любому человеку, оказавшемуся здесь, буквально с первых минут становилось ясно: хозяин квартиры и его товарищи не просто обсуждают современное искусство, а вырабатывают новый взгляд на него. Мнения высказываются разные, порой противоречивые. Но ведь именно в спорах, как известно, рождается истина!

Зачастую Дягилева, до хрипоты дискутировавшего, бескомпромиссно отстаивавшего свою точку зрения, друзья ругали, называли диктатором. Но потом приходило осознание того, что именно он, как никто другой, умел всех организовать, сплотить, причем с пользой для общего дела. И в конце концов, хоть и поворчав, выразив недовольство поведением Сергея, все подчинялись ему беспрекословно. Несколько позже «общники» поняли, что лишь благодаря энергии их лидера кружок не распался, как многие другие молодежные объединения, а превратился из забавы в серьезное дело.

…Восьмого января 1896 года в столичном издании «Новости и биржевая газета» появляется первая публикация Сергея Дягилева — статья «Акварельная выставка». А через несколько месяцев, летом, он закончил, наконец, университет, одолев четырехгодичный курс за шесть лет. Юристом так и не стал, но стоит ли жалеть об этом? Предназначение этого человека было совершенно иным. И сейчас он стоял на пороге своей звездной судьбы, которую выдающийся деятель балетного искусства Серж Лифарь спустя годы назовет творческим подвигом, «открывшим миру новые земли Красоты».

Глава четвертая «…Я ВИЖУ БУДУЩЕЕ ЧЕРЕЗ УВЕЛИЧИТЕЛЬНОЕ СТЕКЛО»

Время сомнений, мучительных поисков своего пути подходило к концу. Казалось бы, еще совсем недавно, в 1895 году, Сергей принимал участие в каких-то не отвечающих его душевному складу проектах, весьма далеких от искусства. В одном из писем в Пермь Елене Валерьяновне он с некоторой долей хвастовства сообщает о своей роли в открытии электрического завода: «Если до Вашего укромного уголка когда-нибудь дойдет, что есть-де такой „Санкт-Петербургский завод“, то пусть твой вещун подскажет тебе, что одним из трех устроителей его является умная голова, почти тобою рожденная».

Казалось бы, при чем тут промышленное предприятие? Чушь какая-то! Ан нет! Вырученные дивиденды молодой человек пускает на свое первое удачное «дело» — открытую в начале 1897 года в музее училища барона A. Л. Штиглица [11]выставку английских и немецких акварелистов. Объясняя «географический» и жанровый выбор своего друга, Александр Бенуа писал в 1924 году: «Теперь может показаться странным, что Дягилев начал с англичан, немцев и скандинавов да вдобавок уделил столько внимания специалистам по акварели, иначе говоря, мастерам скорее второстепенным и склонным к манерности. Но это объясняется целым рядом причин и главным образом нашей общей незрелостью. Нас инстинктивно тянуло уйти от отсталости российской художественной жизни, избавиться от нашего провинциализма и приблизиться к культурному Западу, к чисто художественным исканиям иностранных школ, подальше от литературщины, от тенденциозности передвижников, подальше от беспомощного дилетантизма квазиноваторов, подальше от нашего упадочного академизма. Но мы не были достаточно подготовлены, чтобы за рубежом сразу найти то, что там было особенно ценного, и сосредоточить наше внимание на этом только».

С одной стороны, масштаб первой выставки Дягилева следует признать весьма скромным, но с другой — она была блестяще организована. Ведь главная цель начинающего импресарио — познакомить российскую публику с современным западным искусством, с такими знаменитыми в ту пору художниками, как Артур Мелвилл, Ханс фон Бартельс, Адольф фон Менцель, Франц фон Ленбах, — была достигнута. И он, опьяненный успехом, обещает себе и друзьям не останавливаться на достигнутом, а двигаться в этом направлении. Планов — громадье! Свою программу Дягилев выразил пророческими словами: «Я хочу выхолить русскую живопись, вычистить ее и, главное, поднести ее Западу, возвеличить ее на Западе, а если это еще рано, так пусть процветают крыловские лебедь, щука и рак».

Летом того же 1897 года Дягилев начинает готовить свою вторую, скандинавскую, выставку, которая, как предполагалось изначально, должна была открыться в залах столичного Общества поощрения художеств. И что удивительно, с первых же шагов этот молодой человек чувствует себя хозяином положения, его уверенность в собственных силах, похоже, не знает границ. А ведь он еще не осуществил ни одного по-настоящему крупного проекта! Что ж, удача часто любит именно таких людей — дерзких, самоуверенных. Обратим внимание на тон письма Дягилева вице-председателю Общества поощрения художеств И. П. Балашову:

11

Александр Людвигович Штиглиц (1814–1884) — самый влиятельный российский банкир, монополист в области международных расчетов, меценат, передал миллион рублей на создание училища технического рисования, открытого в 1879 году и ставшего первым в России центром декоративно-прикладного искусства. Барон также завещал пять миллионов рублей на создание при училище художественного музея. (Прим. ред.)